Два господина из Брюсселя - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Когда она села напротив господина Стурлусона, его трехдневная щетина напомнила ей Магнуса — возможно, еще один выходец из Страны басков, ведь все шатены Исландии происходят от баскских моряков, — но то была более тощая и менее привлекательная версия ее мужа, и Альбе сразу сделалось не по себе: «Главное, не слетай с катушек, никакой истерики, в чем тебя вечно упрекает Магнус».

Она без суеты объяснила свою ситуацию: мать погибшего ребенка, который выразил согласие — так же как и она, и ее муж, уточнила она — быть донором органов, и теперь она желает узнать, что в этом отношении было предпринято.

— Вы сделали правильный выбор, мадам, и я вас с этим поздравляю. Общество нуждается в подобных вам людях.

— Но что же именно произошло с телом нашего сына?

— Знайте, что мы разумно распорядились вашим разрешением. Несомненно, чья-то жизнь была спасена благодаря вашему великодушию.

— «Несомненно»… но могу ли я получить подтверждение?

— Мы не имеем права информировать вас в подробностях.

— Но у вас есть доступ к этим данным?

Господин Стурлусон указал на компьютер:

— Разумеется, информация сохраняется. Имеется необходимость отслеживать движение трансплантатов, для медицинских нужд.

— Ну так скажите мне.

— Я не имею права.

— Пожалуйста.

Он отрицательно покачал головой, в результате чего его антрацитовый пиджак припорошился перхотью.

Она коснулась компьютера:

— Послушайте, сведения там, в этом ящике. Вы просто жмете на нужную кнопку, и я успокаиваюсь.

— Почему вы так стремитесь об этом узнать, мадам?

Он не скажет ей. Но почему она стремится узнать? Она не могла ответить. Ей было необходимо. Важно. В ту минуту смысл ее жизни сводился к этой потребности.

— А вы можете ответить, для чего вы живете, мсье?

— Простите?

— Я хочу сказать, что очень часто мы не можем ответить как раз на важные вопросы. И в то же время вы в состоянии мне помочь. Я вас слушаю.

— Я дал клятву, мадам.

Она отшатнулась назад, на лбу залегли морщины, губы дрожали.

— И вы находите нормальным, что чиновник располагает жизненно важной, но ему абсолютно безразличной информацией о моем ребенке, в то время как я, мать этого ребенка, которая родила его, воспитала, любила и теперь оплакивает, не имею к ней доступа?

— Нормально или нет, мадам, но таков закон.

Она почувствовала, что готова растерзать его.

Он тоже это почувствовал.

Глаза Альбы вспыхнули отчаянной решимостью. Все просто: она душит его, затем находит в компьютере то, что ей нужно. Что тут сложного?

На лбу чиновника сверкнула капелька пота.

В груди Альбы закипал восторг убийцы. Еще несколько секунд, и она вцепится этому ужасному типу в горло.

Внезапно вошел охранник:

— Вызывали? Есть проблемы?

Бицепсы двухметрового агента безопасности впечатляли. Она поняла, что чиновник дал сигнал тревоги.

— Нет, Гилмар, все в порядке, — выдохнул господин Стурлусон. — Проводите мадам. Она очень взволнована, поскольку пережила тяжелую утрату. Спасибо за ваш визит, мадам, и еще раз поздравляю вас.

Когда она выходила из кабинета, ей хотелось плюнуть ему в лицо, но она решила, что уделить внимание бездушному винтику административной машины означало себя унизить.

— Могли бы и побриться, — бросила она ему, переступая порог. — Ну и гнусная у вас физиономия!

Отныне ей стало ясно, что заигрывать с пешками бессмысленно, надо атаковать систему.

Вечером она вошла в контакт с сайтом «Либерарии». Клуб несогласных преследовал цели, которые были ей близки: разоблачение правительства, война с бесчисленными запретами, возможность для индивидуума распоряжаться собственной жизнью, борьба со всеми формами секретности.

После нескольких телефонных бесед с шефом группы, который намеревался, как и она, подорвать основы этой системы, ее пригласили участвовать в неформальном собрании в кафе «Две русалки», в понедельник вечером. По словам шефа, Эрика Рыжего, их, бунтарей, было человек двадцать.

Толкнув захватанную дверь таверны, она увидела только четверых: коротышку, красивую рыжую деваху, грызшую ногти, тощего как жердь блондина и девушку-панка с зелеными волосами.

Она глянула на часы: нет, она не ошиблась, но тут поднялся невзрачный человечек, похожий на копченую селедку, и помахал Альбе своей детской ручкой.

— Эрда? — спросил он.

— Да, — кивнула Альба, которая для розысков в Сети взяла себе этот ник.

— Я Эрик Рыжий, — представился он и пригласил ее сесть.

Она устроилась на скамье, и они заговорили, потягивая пиво. Прозвучало несколько общих фраз о диктаторских замашках правительства, потом разгорелся спор. В ходе беседы Эрик Рыжий, напористый и страстный, начал оправдывать свое прозвище; поначалу Альба не нашла ничего общего между этим заморышем и героем десятого века, викингом, изгнанным сначала из Норвегии, а потом из Исландии, который высадился на необитаемом берегу Гренландии; но теперь она признавала, что над ее собеседником витает горделивая тень викинга.

В этой группе у каждого была своя причина, приведшая его сюда. Эрик Рыжий видел, как его отец пустил пулю в лоб после кабального взыскания недополученных налогов, девушка-панк сбежала из приюта и попала в исправительный дом, белокурый ловкач многократно задерживался за кражу документов в поисках сведений о коррупции депутатов. Но больше всего Альбу привлекла рыжая Вильма с фарфоровым личиком, у которой была такая же история — она недавно потеряла дочь и никак не могла разузнать, что произошло с ее органами.

Неожиданное совпадение взволновало Альбу. В другой ситуации она не обратила бы внимания на эту молодую женщину; ее оттолкнули бы безвкусная одежка, обгрызенные ногти, неухоженные зубы; но на сей раз она задвинула подальше свои эстетические взгляды: Альбу интересовала сама Вильма, ее страдание. Когда Вильма вспоминала о своей дочери, ее звучный голос дрожал и срывался и слушатели едва сдерживали слезы. Ну а Альба и не пыталась сдерживаться. Ей казалось, что Вильма говорит и за нее тоже.

Когда очередь дошла до нее, Альба рассказала о своем разговоре со Стурлусоном. Они сочувствовали ей, возмущались, и всем было жаль, что она не успела задушить чиновника. Вильма смотрела на нее во все глаза. Реакция товарищей вознаградила Альбу, которая не решилась пересказать Магнусу сцену в Центре трансплантации.

— Я помогу тебе, — предложил Свисток, белокурый ловкач. — Попробую взломать защиту и зайти на их сайт.

— Неужели ты это можешь?

Вильма и Альба были в восторге. Свисток самодовольно кивнул.

Альба вернулась домой наэлектризованная. Она нашла наконец поддержку, встретила людей, как и она возмущенных несправедливостью.

Вильма была ей особенно близка.

Перед сном она отправила ей сообщение: «Я счастлива, что встретила тебя. Будем вместе?» Через несколько секунд она прочла ответ: «Твоя дружба очень важна для меня. До завтра. Целую».

И Альба зажила параллельной жизнью, не делясь ею ни с Магнусом, ни с Катриной; каждый день она виделась с Вильмой. Женщины понимали друг друга, помогали друг другу, вместе плакали.

Йонас, оставаясь в больнице, явно шел на поправку; трансплантат, похоже, прижился. Озадаченный тем, что крестная так и не навестила его, он слал ей все более настойчивые письма, потом попросил Катрину и Магнуса посодействовать.

— Да в чем же он виноват? — удивлялись сестра и муж.

Альбе было все труднее объяснять свой отказ, тем более что она не могла объявить во всеуслышание, что приговор Йонасу зависит от результата ее расследований: либо он украл сердце Тора, и тогда она будет ненавидеть его до конца своих дней, либо он жив благодаря сердцу незнакомца, и в этом случае она с радостью навестит племянника.

Осаждаемая всеми членами семьи, она решила написать Йонасу, подтасовав свои чувства к племяннику. Оставив на время смутную неприязнь к нему, она вспомнила былую нежную привязанность и, войдя в роль заботливой крестной, написала прекрасное письмо, которое так и дышало любовью, — письмо, взволновавшее и Йонаса, и Катрину, и Магнуса — поскольку она разослала им копии, — да и ее саму.

Получив отсрочку, она тотчас встретилась с Вильмой, своей названой сестрой, с которой одной она только и могла говорить без утайки.

Как-то днем в кафе оказалось слишком много народу, а Вильма хотела поделиться планами, и подруги направились к Альбе.

Вильма разглядывала вытаращив глаза каждую мелочь домашней обстановки, расспрашивала, что откуда и почем, и совсем позабыла, зачем она пришла. Альба самодовольно давала подруге пояснения.

У двери в комнату Тора Альба замялась:

— Я не вхожу туда с тех пор, как его не стало.