Бледный - Нара Плотева

— Банковский спец! Любишь чёткость? Ты, Пётр Игнатьевич, — радовался следователь, — насиловал ночью, где-то под полночь в среду. Припоминаешь? Ай, как погано! Вышел ты от меня во вторник и, значит, день спустя опять за своё? Может, и эту узнаешь? — Следователь, рванув замок, так быстро открыл мёртвое выпачканное лицо с открытым синюшным ртом, что Девяткину почудилось, будто это Лена.

— Хоть ты трахал, — внушал следователь, — в темноте, может, и не видя её, но совет мой — признайся. Тут парадокс: чем больше признаешь — тем будет легче. Раньше тебе бы вышка. Сейчас же смертную отменили. Если пойдёшь случайным, пошлют в обычную зону, там тебя будут иметь. Представь: тебя, умного, который ходил в дорогом костюме и ездил на тачке в полета тысяч баксов, будут иметь в очко? Теперь дальше… — Он затянулся дымом сигареты, предвкушая сенсационное дело. — Другой случай, если рецидивист-маньяк. Таких ссылают в зону со спецрежимом, даже дают камеру на двоих-одного. К таким почёт от зэков и от начальства, как к ненормальным. Маньяки идут по другой шкале.

Девяткин думал.

Думал, что шквал, захлестнувший его, ширится. Всё, что вышло за рамки, чего он так старательно избегал, валится на него, подчиняясь безликой и непостижимой силе. Стоило случайно нарушить нормы — и на него накинулись беззаконие, анормальность, хаос. Его теперь видят под другим углом — как уголовника. Он сначала думал, что его задержали даже кстати — вдруг это шанс признаться? Все равно он признался бы завтра. Но факт оставался фактом: следователь его топит, сваливая на него все, что можно. На него обрушился кошмар, поскольку логика не свидетельствовала в его пользу. А в этом мире царит логика. Одно заявление от безумной, которая мстит за гибель подруги, вызывает версию о маньяке, версию укрепляют два трупа с его отпечатками в собственном доме… Значит, надо ждать момента, когда можно будет спокойно предоставить факты трезвому, обстоятельному уму, своему и сыщицкому. А это сложно. Сейчас и он не готов — и следователь пристрастен, необъективен… Плюс заявление истицы даёт повод к аресту, и ложь выяснится только завтра, когда их сведут тет-а-тет. До этого псих съездит к нему домой с обыском и найдёт всё…

— Я вас расстрою, — начал он. — Я не насиловал никого, увы! Есть алиби. Первое: нынче, когда её, вероятно, убили, эту вот на столе, — я был в «Гнозисе» у Кастальской, вдобавок я там подрался. Это плохо, но вот для алиби хорошо. Второе, когда, мол, насиловали Неёлову — а её не насиловали, она лесби, вы это поймёте, если проверите… — Да, она лесбиянка, и я уверен, если вы расспросите о ней, то убедитесь, чем она руководствовалась: она мстила мне…

В это время, когда я её, с ваших слов, извращённо, я был с женой… Жена подтвердит всё… Я её разбужу ради вас… — бросил Девяткин, боясь, что псих согласится. — Ещё я готов сдать кровь на анализ — но с чем сравнивать? Улик нет. Нет спермы, нет отпечатков… Вы можете силою наложить мои пальцы на труп и истицу — она будет рада! Можете взять мою сперму, можете мне подбросить наркотик… Делайте, что хотите. Мне всё равно. Плевать. Я даже не позвоню адвокату. Суд — любой суд — ваш бездоказательный и предвзятый материал не примет. Вы хотели, сломив меня хамством, выбить признания… И к тому же — я член семьи олигарха. В ход будут пущены все рычаги. Такие, что поломают все ваши версии вместе с вами, Виктор Игнатьевич.

— На семью вы зря надеетесь… — осклабился следователь. — Не спасёт она, зря верите. Наоборот. Не знаете…

— Знаю! — крикнул Девяткин. — Знаю, что кто-то просил вас — вас и ваше начальство — как-нибудь замарать меня. Может, просто был анонимный звонок, что, мол, «Форд» подвёз шлюху к тому месту, где её сбили. И я скажу вам, кто это сделал. Сделал мой тесть — Гордеев. Он думает, что я влез в семью без права… — Дальше Девяткин смотрел на стол, так как следователь начал расхаживать за его спиной. — Учтите, что тесть не молод, тестю за семьдесят. А раз я до сих пор в семье, значит, есть что-то, что сильнее тестя. Это мой шурин, влиятельный VIP, и жена моя, наследница половины того, чем старик владеет. Они не дадут меня утопить: жена от любви, поверьте, а брат её — защищая себя,своё реноме… — Девяткин чуть помолчал. — У вас нет улик, точно так же как у меня нет свидетелей, что вы били меня. Мы квиты. А в деле с Неёловой можно идти обычным порядком, без чрезвычайщины, не беря меня под следствие. Если я не вернусь домой, завтра влиятельный механизм спасения заработает, к вам примчатся адвокаты, вызовет прокурор… Что вы предъявите? Этот труп? Бред безумной?

Следователь мерил шагами комнату и молчал. Он мог ударить в любой момент и выбить факты, он мог рискнуть.

Стоило сунуть Девяткина в КПЗ — и завтра тайное стало бы явным.

— Однако, Пётр Игнатьевич, — сказал он, — пугаете? Никто меня не просил вас топить… Вы меня что, в коррупции обвиняете? Вас в нормальном, процессуальном порядке вызвали после гибели сбитой. После того, как вы — и не кто иной — подвезли её. Вызывали в связи с ней многих, а скандалите только вы. И на вас есть заявление, по которому я обязан вас задержать. Вы сами… у вас есть дочь? Представьте, она пишет, что её насилуют, пишет, кто, — а мы не чешемся. Да вы первый примчитесь к нам! А что мы вас так резко — это дух времени. Как иначе? На вежливости далеко не уедешь. В следовательской системе кризис, мы берём силой да интуицией… Мне тоже жить. По правилам я не должен вас отпускать до выяснения, то есть до завтра, пока я истицу не вызову и не устрою вам перекрёстный допрос… А у вас в банке что, не хамство? Со мною раз было: взял я кредит, а оплачивать — очередь, как в Союзе за мясом… и масса других крючков, за которые вы цепляете нас, заёмщиков. Я кредит закрыл, а оказывается, надо было вам заявление, что досрочно закрыл. Херня… Сняли тысячу, получается, чем честней — тем виновней, так? У вас, значит, что, заявления ценятся? Так и мы уважаем заявы потерпевших. Можно вас отпустить, ясно… Но дело сделано… Можно, впрочем, за деньги выделить комфортабельный КПЗ.

— А можно за деньги поспать дома? — буркнул Девяткин. — Мне б выспаться и прийти в себя. Я дам вам паспорт, если хотите… и заграничный. Не убегу. Вы не верите, правда же, что я маньяк? Зачем же…

— Пётр Игнатьевич, чему я верю и чему не верю, об этом не вам судить. Я не лезу в ваши личные или банковские дела, я ловлю вас только со стороны УК. С вами, думаю, что-то нечисто. Нету дыма без огня. Нету. Но для жены вашей… и вы хоть что-то дали бы ребятам, которые вас пасли. Вместо того, чтобы пасти настоящего маньяка, который мог изнасиловать вашу дочь, они полдня просидели в машине зря. Они не поймут, обидятся. Вы банку своему вот принесли бы прибыль, а вам сказали бы: зря вы… Вот ситуация… Они же могут сболтнуть, что я отпустил задержанного. Плохо… Поняли?

— Заплачу. Не обвините в подкупе? — через силу рассмеялся Девяткин.

— Тогда я вас сам сейчас отвезу… — Следователь помог ему встать и расстегнул наручники. — Заодно уж, позвольте, спросить вашу жену насчет алиби… Что, четыре часа? Но раз любит, встанет? Вы, Пётр Игнатьевич, дополнительно убедитесь в любви супруги…

Девяткин вновь сел на стул, глядя в его осклабленное лицо.

— А? — спрашивало лицо.

— Спросим… — прохрипел он.

— А может, — давил следователь, — останемся? Ноги не держат? Вдруг выйдет, что нам Елену Фёдоровну зазря будить? Вдруг не добудимся? Я, знаете, по-джентльменски не позволю себе вламываться в спальню к женщине и будить её, а милиции женского пола в Жуковке ночью нет, а?

Вместо ответа Девяткин поднялся.

— Добудимся… — бормотал он.

Главное, он сейчас выберется.

С некоторых пор события захлестывают его так, что непрестанно требуется выбор. Как будто бы он влезает на дерево, а ветки тоньше и тоньше, и близок миг, когда следующая развилка будет трагедией уже при любом выборе… Да, следователь лишает его шансов этой уловкой. Пожелай он остаться — следователь молча запрёт его и поедет к нему домой. Пожелай он ехать — обнаружится отсутствие жены и детский труп впридачу. Ведь и не соврёшь — дескать, не знал, что жены дома нет, — его ведь схватили в спальне.

Следователь вёз его на «девятке», пропарывая туман. Не встретилось ни одной машины. Оба молчали. Вылезли у ворот. Девяткин молча шёл к дому дорожкой меж газонов и слышал сзади шаги психопата. Остроносые туфли следователя, казалось, подгоняют его. Во тьме оба спотыкались. Но в доме горел свет, дверь была распахнута. Девяткин сначала испугался, но вспомнил, что оперы выволакивали его в спешке. В холле под яркой люстрой Девяткин остановился, заметив, что наверху дверь в спальню открыта. Он ждал каких-нибудь слов от следователя, но тот молчал.

— Я вынесу паспорт… и деньги вашим, — сказал Девяткин.

— Решим вопрос. — Следователь взмахнул рукой с сигаретой.

Девяткин скованным шагом побрёл к лестнице и поднялся, но, заглянув в спальню, снова спустился в холл.