Детская книга - Антония Байетт

– Олив! А почему она не хотела?

– Не знаю, – отвечала Олив. Она ясно представляла себе затруднительное положение коровы, но не видела никакого выхода.

Работая прислугой, Олив жила в двух сказках. Одна – вполне обыкновенная. Жила-была благородная дама – ее украли из ее настоящего дома или она была вынуждена оттуда убежать. Она пряталась, переодетая, под видом кухонной прислуги. Ведь все эти героини до своего преображения, бального платья и туфелек с драгоценными камнями как раз пепел просеивали, сидели у очага, чумазые, плача от дыма. Нужен был принц. Олив искала принца, как девушки гадают, ожидая, что суженый выплывет из темноты за освещенным свечой лицом в зеркале. Олив знала, что будет очень красивой, хоть что-то у нее было, гадкий утенок должен был преобразиться в лебедя, девчонка-золушка – в невесту. Но тень никак не обретала плоти. Все слова были на месте. Красивый, темноволосый, шальной, необузданный (Олив читала дамские романы). Но принц не воплощался. Не обретал лица. И хуже того, он ничего не делал, так что сюжета не получалось. Оставалось только многозначительно просеивать пепел. Один раз Олив нашла в пепле настоящую маленькую брошку с драгоценными камнями – горячую, золотую, с крохотными голубыми камушками и эмалевыми листочками. Олив забрала ее и спрятала за кирпичом в стене заднего двора. Это был талисман. Но волшебство, которое он должен был совершить, еще не созрело.

Другая история удалась лучше с точки зрения сюжета. Однажды (один-единственный раз) Питер и Люси возили детей на поезде к морю, в Файли, где сняли жилье на неделю. Там дети играли и плескались в огромном песчаном заливе. В Файли было чисто. Море было огромное. Нужно было спуститься по крутому холму, пройти через туннель под эспланадой и дорогой, и вот уже выходишь на сдуваемый ветром мягкий песок, за которым лежит жесткий мокрый песок с волнистой поверхностью и лужицами соленой воды. Олив начала рассказывать себе историю про мальчика Питера Пайпера, заточенного в сиротский приют. Питер был один-одинешенек на всем белом свете, ему некого было любить, и его никто не любил. И вот у него родился план, который он выполнил скрупулезно и терпеливо: сбежать ночью и идти пешком к морю, подальше от сажи, грязной каши под ногами и запаха серы. Этот сюжет был настолько же точен, насколько другой – шаток и расплывчат. Все детали нужно было придумать и отработать – какая лестница в приюте, какая задвижка на двери изнутри, какие замки на двери снаружи, как украсть ключ, который их откроет, как достать масло, которым нужно смазать замки, чтобы не скрипели.

Шаг за шагом, буквально по мере того, как Олив выполняла работу по дому, Питер Пайпер продвигался к свободе – по нескончаемым городским улицам с нищими и развозчиками угля, по загородной дороге, через деревни (не настоящие, потому что Олив не знала названия ни одной настоящей деревни, а деревни с зелеными лужайками, стаями уток, лавчонками с колокольчиками на дверях). Питер натер себе мозоли, и Олив хромала по кухне барышень Бин. Питер проголодался, сошел с дороги, и добрый пастух дал ему сэндвич… нет, сыру и яблоко… восхитительно вкусного крошащегося сыру и жесткое сладкое яблоко… у Олив потекли слюнки.

Конечно, за Питером гнались… начальство из приюта, мастер, которому Питера хотели отдать в ученье… Питер лежал в канаве и видел сапоги пробегающих мимо преследователей…

Но сбежать из дома предложила все же Виолетта – как-то на Рождество, когда Олив приехала ненадолго погостить к тете Аде.

Виолетта была вся в синяках, но Олив их едва заметила. Все ее мысли были о Питере Пайпере и о дороге к морю. Она спросила сестру, куда же им убежать.

– В Лондон, я думаю, – ответила Виолетта. – Там можно найти какую-нибудь работу. Я скопила на один билет на поезд. На второй нам придется украсть у нее.

Так они – в блузках, юбках и шляпках работы Виолетты – и оказались на лекциях Хамфри Уэллвуда по английской литературе. Виолетта устроилась на хорошее место к портнихе и Олив тоже устроила на работу, на простое шитье, ничего особенно сложного.

Виолетта решила, что это хорошее место, – как она мысленно говорила себе, ступенька, с которой можно шагнуть вверх.

Олив обрела Хамфри, а еще – ритмы Шекспира и Свифта, Мильтона и Беньяна и поняла, что именно их искала всю жизнь, сама того не зная.

Сестры нашли свою ступеньку и шагнули вверх.

Пока Олив сочиняла сказки, Виолетта пасла младших детей, расположившись на траве. Был жаркий солнечный день. Слуги заканчивали послепраздничную уборку. Виолетта устроилась в провисающем плетеном кресле, поставив рядом корзинку с рукоделием. Она штопала чулки, аккуратно натягивая их на деревянный грибок, раскрашенный под мухомор, красный с белыми точками. Филлис, Гедда и Флориан «изучали природу» – разглядывали собранную коллекцию цветов и листьев. Том, Дороти, Гризельда и Чарльз валялись рядом на травке, читая одним глазом, слушая одним ухом, изредка лениво переговариваясь. Том делал вид, что учит латынь. Робин дремал в колясочке под тентом. В плодовом саду закуковала кукушка. Виолетта велела детям послушать.

– В июне кукушка колоском подавилась, – сказала она.

– Ку! – кратко воскликнула кукушка.

Виолетта принялась рассказывать детям про кукушек.

– Они не вьют гнезд. Пользуются чужими. Они тайно подкладывают свои яйца к чужим, в гнезда других птиц. Мать-кукушка очень старается, когда выбирает приемную мать. Она откладывает яйца, когда птица, чье гнездо, отлучается поесть. А приемная мать – пеночка, к примеру, или овсянка – кормит чужого птенца как своего, даже когда он ее перерастает, даже когда он уже не помещается в гнезде… Он кричит, требует еды, и она отзывается…

– А что же ее родные дети? – спросила Гедда.

– Может, они вылетают из гнезда раньше, – туманно сказала Виолетта.

– Он их выталкивает, – вмешалась Дороти. – И ты это прекрасно знаешь. Мне показывал Барнет, лесник. Кукушонок выталкивает яйца, шлеп – и вдребезги, и птенцов выталкивает тоже. Он к ним подбирается ближе и ближе, подлезает под них и выпихивает. Я видела их на земле. А родители продолжают кормить кукушонка. Как они не знают, что это не их птенец?

– Родители много чего не знают, даже удивительно, – ответила Виолетта. – И удивительно, сколько тварей не знают своих настоящих родителей. Совсем как андерсеновский гадкий утенок, который на самом деле лебедь. Мать-природа все так устроила, чтобы кукушонок выжил и улетел с другими кукушками в Африку. Она об этом заботится.

– А о пеночках не заботится, – сказала Дороти. – Будь я пеночкой, я бы плюнула на этого кукушонка.

– Не плюнула бы, – отрезала Виолетта. – Ты бы делала то, что тебе природой положено, а это значит – кормить того, кто просит есть. Бывает не так уж просто разобраться, кто твои настоящие дети.

– Ты о чем? – спросила Дороти, садясь.

– Ни о чем, – сдала назад Виолетта. Потом едва слышно сказала, обращаясь к грибку для штопки: – Кто настоящая мать? Та, которая кормит ребенка, и моет, и знает все его повадки, или та, которая подкидывает его в чужое гнездо – пускай справляется как хочет…

Дороти словно слышала мысли Виолетты, как до того – мысли Филипа. Виолетта не впервые заговаривала на эту тему. Дороти обратилась за помощью к науке:

– Это просто инстинкты. У кукушек – свои, у пеночек – свои.

– Это доброта, заложенная в природе, – сказала Виолетта. И яростно вонзила иголку в носок.

Чарльз тихо и отчетливо произнес:

– Многие люди на самом деле вовсе не дети своих родителей и даже не знают, кто их настоящие родители, все время кто-нибудь рассказывает про такое…

– И нечего такое слушать. – Виолетта обрела прежний напор. – А людям не след такое рассказывать.

– У меня есть уши, что ж я могу поделать, – ответил Чарльз.

– Мыть их получше, – отрезала Виолетта.

Гедда прижала к себе куколок из башмака:

– У них у всех нет ни папы, ни мамы, только башмак. Они мои, я буду за ними смотреть.

В воздухе почему-то повисла неловкость. Том уткнулся в учебник латыни. Гризельда предложила Дороти пойти прогуляться по лесу. Чарльз сказал, что пойдет с ними, и Том тоже.

– Ку! – сказала кукушка в лесу. – Ку… ку… ку…

– Вот ведь странно, – сказала Дороти, – когда кукушонку пора лететь в Африку, он понимает, что он тоже кукушка, и летит со своими. Интересно, что он про себя думает, когда летит с ними. Он ведь себя не видит.

Они пошли в лес парами – два мальчика, а следом две девочки, все четверо в поношенной «деревенской» одежде, за которой не требуется особый уход и в которой можно лазить по деревьям и переходить вброд ручейки. Дети направлялись в лесной дом – секретное, потайное место, о котором мало кто знал и которое мало кто мог найти. Древесный дом был спрятан под сосной – нижние раскинутые шатром ветки служили ему крышей. Ветки были связаны веревками и бечевками, а щели между ними законопачены вереском и сухим папоротником. Для маскировки строители натыкали еще веток там и сям. В доме было две комнаты с крохотными окошками – подглядывать наружу. Можно было лежать на крыше дома, среди ветвей, а внутри были ложа из вереска и столики из деревянных ящиков. Том любил это место больше всего на свете. Здесь, полностью спрятанный от мира, он становился самим собой. Том считал древесное жилище своим, хотя всю архитектуру дома и прочность конструкции придумала и продумала Дороти. Дороти любила приносить сюда всякие штуки, изучать их: черепа мелких зверюшек, необычные растения. Еще Дороти любила забраться в древесный дом с Гризельдой и часами что-то увлеченно обсуждать. Во всяком случае, Том предполагал, что они там разговаривают, поскольку у него хватало такта не увязываться за ними. А за то, что он оставлял их одних, они тоже давали ему подолгу бывать одному, и дом становился его тайным убежищем. Беда была с Филлис, которая вечно увязывалась за старшими, если видела, что они направляются в лес. Ее присутствие было нежелательно: во-первых, потому, что она все время пыталась затеять «игру в домик», распределяя роли мамочек и папочек; во-вторых, потому, что Дороти, Гризельда и Том видели в ней слабое место сплетенной ими сети молчания. Филлис могла донести, причем с удовольствием, поэтому ее приходилось одновременно подкупать и запугивать.