Вино богов - Джон Барнс

Старушка испуганно уставилась на Кособокого, но довольно быстро сообразила, кто это такой, и перестала его бояться. Начальник королевской стражи почтительно поклонился ей, а Аматус откинул капюшон плаща и сказал:

— Сударыня, я сожалею, что нас сюда привело столь печальное событие. Не известно ли вам какое-то иное средство от недуга вашей дочери, нежели мое прикосновение? Если нет, то ведомо ли вам, как именно я должен коснуться вашей дочери?

— В поговорке об этом ничего не сказано, — покачала головой старушка. — А хворь у нее, похоже, в сердце и в крови.

Аматус опустился на колени около лежанки и заметил, как округлились глаза женщины — она поняла, кто перед ней. Принц протянул руку, чтобы успокоить больную. Решив, что бледность говорит о лихорадке, Аматус поступил так, как всегда поступала Психея, когда он болел в детстве: положил руку на лоб больной.

И ему показалось, будто ладонь его коснулась жесткого, колючего ковра. Руку его словно обожгло до самого плеча, под ложечкой противно засосало, будто он съел какую-то пакость, а на сердце стало тоскливо, как в дождливый ноябрьский день, когда вспоминаешь об утраченной любви. Принц отдернул руку и отстранился. Теперь больным себя чувствовал он.

А женщина приподнялась, села, легко дыша. Видно было, как она изнемогла от болезни, но ничуть не меньше было видно, что она поправилась. Аматус, покачиваясь, встал и с трудом ответил на низкий реверанс старушки и земной поклон мальчика. Он только кивнул им. Голова у принца кружилась, перед глазами плыло, но та крошечная частичка его разума, что еще работала, подсказывала ему, что хозяева домика не ждут, что он у них задержится, что они понимают: у принца есть другие дела, поважнее. А это означало, что ему следовало что-то сказать им на прощанье и удалиться.

— Желаю здравствовать, — произнес принц, и ему самому собственный голос показался предсмертным кваканьем жабы, и вышел из хижины, следя за тем, чтобы его левая ступня не отставала от правой ноги.

Кособокий, следовавший за принцем по пятам, догнал его, как только они дошли до того места, где сворачивала тропа. Принц Аматус все это время стоически держался, но это стоило ему больших усилий. Сейчас он чувствовал себя чуть ли не хуже, чем сначала. Даже попытки сдерживаться и вести себя так, словно все хорошо, вытягивали из него последние силы. И когда на груди принца сомкнулись сильные, мускулистые руки Кособокого, он на несколько долгих мгновений потерял сознание. Очнулся он тогда, когда начальник стражи на руках нес его к лошадям.

— Можешь опустить меня, — прошептал Аматус. — Думаю, я смогу идти.

— Уверен? — заботливо прогремел утробный бас Кособокого. Такой тревоги в его голосе принц прежде никогда не слышал.

— Давай проверим.

Встав на ноги, Аматус ощутил обычную усталость, которая была вполне закономерна после утренней муштры.

— Давай попробуем еще пострелять из мушкетов. Если получится, мне бы хотелось еще заняться рукопашным боем и поработать куотерстафом. Не пойму, как это произошло, но такое ощущение, будто болезнь быстро меня покинула.

— Хотелось бы верить, — пробурчал Кособокий. — Но давай так договоримся: если опять почувствуешь себя скверно, отправишься домой поперек седла. Я не собираюсь подвергать опасности твою жизнь и здоровье только из-за того, что ты такой упрямый гордец.

— Договорились. Я тоже рисковать не стану. Но честное слово, сейчас я себя чувствую хорошо.

Примерно через час усталый, измученный Аматус убедился в том, что к нему вернулись былые навыки прицеливания и стрельбы из мушкета. Затем они с Кособоким провели три поединка на куотерстафах на заледенелой лужайке. Аматус не победил, но все-таки закончил бои с убеждением, что заставил Кособокого немного попотеть.

По пути в замок, на последнем витке дороги перед подъемом на замковый холм, они наткнулись на нескольких крестьян. Те сидели у обочины и терпеливо дожидались принца. Аматус взглянул на Кособокого и по его глазам понял, что тот бы посоветовал проехать мимо. По Аматус понимал, что он — принц, и поэтому он спешился и подошел к крестьянам. Кособокий тоже слез с лошади и последовал за ним.

— Умоляем вас, ваше высочество, — проговорил один из крестьян. — Если можете… то есть… — Он растерялся. — Я бы не решился просить… но моей жене стало хуже, и она уже не выносит солнечного света…

— У вас всех, похоже, захворали родственники? — спросил Аматус. — И на всех напала та самая хворь, которую я уже видел нынче утром?

Все крестьяне молча кивнули.

— Что ж… — вздохнул Аматус, вспоминая о том, как тяжело ему было после первого исцеления. Кособокий глубокомысленно произнес:

— Если здесь с десяток больных, то всего их не меньше тысячи… стало быть, в городе уже есть мертвые. Не сможешь же ты всех вылечить.

— Сделаю, что смогу, — отвечал Аматус. — Хотя боюсь, ты прав. Думаю, теперь мы знаем, что означал тот жуткий вопль во дворце, но не понимаю, чем мы навлекли на себя такую напасть.

Он обернулся к сбившимся в кучку и трепещущим крестьянам и заметил, что горевшая в их глазах надежда гаснет. Видимо, они не подумали о том, о чем только что сказал Кособокий, и теперь решили, что зря обратились к принцу за помощью. Принц заставил себя печально улыбнуться.

— Получается… девять больных? Я помогу вам, но вам придется изготовить носилки и после каждого исцеления переносить меня на них к следующему больному, потому что после исцелений я слабею. — Затем Аматус посмотрел на Кособокого и сказал:

— Поезжай в замок и приведи в город солдат, чтобы они отвезли меня домой, как только я закончу работу. Не волнуйся, эти добрые люди не причинят мне зла.

Кособокому, несмотря на то, как изуродовано и неуклюже было его тело, удалось отвесить принцу такой поклон, что Аматус понял: начальник стражи исполнит его повеление. Принц ответил ему, как подобает, жестом благородным и достойным, но все же у него осталось ощущение, что Кособокий хотел бы возразить. Но все же он взлетел в седло и пустил своего коня к замку быстрым галопом.

Все оказалось куда хуже, чем представлял себе Аматус. Он попросил, чтобы его переносили к следующему больному сразу же после того, как он коснется предыдущего. Он не забыл о том, что в первый раз после исцеления на какое-то время лишился чувств. Теперь же всякий раз после того, как он касался лба очередного больного, он испытывал те же ощущения, что в первый раз: удар и жжение в руке, а потом тошноту, тяжесть в сердце и головокружение. Потом он терял сознание, а потом целый час приходил в себя и начинал соображать, что происходит, только после того, как его кто-то грубо тряс за плечо. Аматус открывал глаза и видел перед собой глаза мужчины, женщины или ребенка, их умиротворенные лица. Больные выздоравливали и мирно засыпали, а их болезнь пронзала тело Аматуса, и он снова погружался в темные кровавые сны и снова пробуждался, когда его грубо будили, с пересохшими губами и таким чувством, словно его только что вытошнило.