Опасайтесь бешеного пса - Валерий Воскобойников

Это и предстояло выяснить Ивану Платоновичу.

Первым делом он направился в районное отделение милиции, рассудив, что информация информацией, но лучше обо всем порасспросить самому. И теперь он удобно расположился в кабинете своего хорошего знакомого капитана Селезнева. Треуглов не пил, во всяком случае, в рабочее время, они с приятелем ограничились крепким чаем.

— Ну, рассказывай, Иван, какими судьбами? Убийство кандидатши копаешь? — спрашивал Селезнев.

— Его, — ответил Иван Платонович, прихлебывая горячий чай. — Ты-то небось доволен, что дело сразу в город перевели, у вас и так головной боли достаточно.

— Спрашиваешь! Только этого убийства нам не хватало.

Они еще некоторое время говорили о женах, детях и внуках, вспоминали старых друзей, сошлись во мнении о том, что раньше все было не так, а значительно лучше, и наконец Иван Платонович подошел к тому, зачем он, собственно, и пожаловал.

— Слушай, Петро, ваши ведь по вызову ехали в тот самый дом. Какая же собака их вызвала?

— Ну не та, что грызла! — капитан Селезнев расхохотался собственной шутке.

Иван Платонович тоже вежливо улыбнулся, а потом сказал серьезно:

— Посмотри, когда зарегистрирован звонок.

— Капитан Селезнев по внутреннему телефону соединился с дежурным. Ответ соответствовал полученному прокуратурой: звонок от неизвестного лица поступил в десять сорок шесть вечера.

— А что конкретно он говорил, этот неопознанный объект? — спросил Треуглов. — Кто, кстати, принимал звонок?

— Дак, наверное, Полищук. Он тогда дежурил, он и принимал. Но он сейчас дома После ночи спит небось.

— Давай позвоним ему. Если разбудим, ничего страшного: проснется, снова заснет. Зато дома застанем.

Слава Полищук действительно оказался дома и уже не спал, хотя после ночного дежурства ему удалось прикорнуть всего часа на два, потому соображал он медленнее обычного.

— А? Что? Да. Когда? — сказал он, когда капитан Селезнев разъяснил ему, в чем дело.

— Что это с тобой, не выспался, что ли?

— Никак нет, товарищ Селезнев!

— Он что, больной? — тихо поинтересовался Иван Платонович, слушавший по параллельному аппарату.

— Умный больно. Шутит все, — прикрыв трубку рукой, ответил Селезнев, а затем рявкнул: — Ты, Олег, по делу давай. Кто наряд вызывал, как говорил, что сказал?

— Звонил мужчина, судя по голосу, лет… я бы сказал, от тридцати до сорока, ну, может, сорока с чем-то. Не молодой, но и не старый. Голос с хрипотцой, низкий. Кто его знает, вот вы сейчас опросили, Петр Иванович, и я подумал, может, голос был изменен…

— Почему подумал? — коротко спросил Селезнев.

— Тогда нет, это сейчас я так думаю. Ну, может быть, показалось… Не знаю. Дышал тяжело, будто запыхался.

— Что он сказал?

— Сказал, что у Масленниковых шум, крики, кто-то на помощь зовет. Сказал, что нужно срочно вызвать наряд, похоже, есть жертвы. Я спросил, что он видел. Он говорит, я мимо проходил, видел, как кому-то проломили голову, в общем, нужно ехать немедленно Я и послал ребят разобраться. Честно сказать, меня удивило, что один только звонок был. Обычно если серьезный шум во дворе, то сразу несколько человек звонят. С другой стороны, сейчас всем на все наплевать.

— Это уж точно, — проворчал Треуглов.

— Скажи, Олег, ребята сразу выехали по вызову?

— Да не совсем, — задумался Полищук, — может, минут через десять-пятнадцать…

— А то и все двадцать! Вот орлы, — прокомментировал капитан Селезнев, — приезжают, а там уже труп окоченевший, все пьяные валяются, никто ничего не помнит.

— Вы же сами знаете, Петр Иванович, пока сели, пока мотор завели, пока доехали.

— Знаю, конечно, не маленький! Ну, и что Масленниковы?

— Так до них же не сразу доехали. Мужика по дороге подобрали, которого собака грызла. Пока с ним разбирались, пока вызывали скорую по рации, еще время прошло. Потом Новосельскую обнаружили. А уж когда пришли к Масленниковым, у них уже никто и лыка не вяжет. Пьянка-гулянка была. Так это у них каждый день. Их спрашивают, кто кричал, никто ничего не помнит. Может, и кричали. Там женщины были, кто знает, что им могло в голову прийти с пьяных глаз. Сами знаете, как это бывает.

— Да уж знаю, — вздохнул Селезнев. — А насчет головы как? Ну, мужик-то по телефону сказал, что голову кому-то проломили?

— Головы вроде у всех целы. Ребята проверили у присутствующих документы, непрописанных выставили. Одного мужика, который права качать начал, в обезьянник на ночь посадили. А так все тихо. Я думаю, у них орали, грозились голову проломить, а соседи услышали и решили, что кого-то убивают, ну и позвонили.

— Это все?

— Вроде да.

— Ну ладно, Олег, досыпай. Если еще чего в голову придет — звони, у меня тут начальство из прокуратуры сидит, — Селезнев оглянулся на Ивана Платоновича и подмигнул, — проверяют вашу работу.

— А что? — сразу стал в оборонительную позицию Олег. — Выехали максимум через десять минут, даже через пять…

— Я понял. Выехали на три минуты раньше вызова. Ладно, бывай.

Капитан Селезнев положил трубку.

— Видишь, Иван, что получается. Звонил какой-то мужик, причем не из дома, а с улицы. Значит, мимо проходил, может быть, у них под окнами. Эти Масленниковы на первом этаже живут. У них пьяная драка, угрожают, кричат. Он вышел на улицу, стал звонить, сказал, голову проломили. Тут он правильно рассчитал. Нужно сразу на мокрое дело звать, тогда быстрее приедут.

— Еще вопрос, — подумав, спросил Треуглов. — Звонок был сразу в отделение или позвонили по «02» и уже оттуда передали к вам?

— Сразу в отделение, это наверняка

— Значит, звонивший знал ваш номер. Скорее всего, местный житель.

— Да наверняка их сосед! — выдвинул свою версию капитан Селезнев. — Эти Масленниковы у всех в печенках сидят! В среднем каждую неделю-две обязательно к ним выезжаем. Раньше их бы выслали из Ленинграда на сто первый километр, и дело с концом. А теперь нельзя, демократия! Нарушение прав человека. Они и за квартиру уже третий год не платят. И живут, никто их не трогает. Теперь такие у человека права: пей, не работай, дебоширь, а тебе еще гуманитарную помощь принесут!

— Значит, мужик шел по двору. Слушай, это же было за несколько минут до нападения на Новосельскую, — сказал Треуглов. — Может, он видел чего? Собака наверняка уже была где-то рядом. Хорошо бы его отыскать! Где там ваши Масленниковы живут? Нужно в первую очередь их соседей опросить.

— Сейчас дам тебе заветный адресочек, — усмехнулся капитан Селезнев. — У нас этих красавцев все знают. Там, значит, расклад такой: старики-родители и два сыночка неработающих, одному двадцать три, другому двадцать восемь. Сама-то Масленникова вроде сейчас уборщицей нанялась, а мужика, я слышал, опять поперли, он сторожем служил. В общем, сходи к ним. Колоритная публика!

Глава 26. Экскурс в прошлое

Не нужно было бы ему влезать в это дело — узнавать подробности о смерти отца Платона. Но ничего он не мог с собой поделать, а все оттого, что ощущал свое родство с сиротами. Однажды даже поймал себя на мысли, что подобно марксистам мог бы выставить собственный лозунг типа «сироты всех стран, объединяйтесь!».

Кстати, одним из таких сирот был Андрей, которого он, нынешний Николай, помнил по их общему детскому дому в Павловске, что километрах в сорока от тогдашнего Ленинграда. Это Андрей Кириллович Моню едва помнил, потому что старшие редко обращают внимание на младших. А Моня Зельцер-8 не просто помнил — Андрей был его кумиром. Соломоном Зельцером под номером восемь, а других Моней в их детском доме не было, он числился, потому что прибыл восьмым из детей, которых под колпаками доращивал гений педиатрической науки Соломон Давидович Зельцер. Это были дети юных матерей, зачатые по недоразумению, рожденные недоношенными; дети, которых матери подарили державе, подписав соответствующий акт. Малюток травили еще в утробе — аборты тогда запрещал уголовный кодекс — но плоды скорой любви цепко держались за жизнь, и при появлении на свет тогдашняя медицинская парадигма признавала их нежизнеспособными. Однако Соломон Давидович соорудил боксы с необходимой температурой и влажностью, где под прозрачными колпаками доращивал их до состояния, когда их могли уже считать человеческими младенцами. В своем отделении клиники он жил сутками, там у него была раскладушка. Все его подопечные были безымянными, числились под номерами и, дорастив, профессор Зельцер одаривал их своим именем. Правда, девочки все же становились не Монями, а Манями.

От профессора их, уже грудными младенцами, перевозили в Дом малюток. Все это, если разобраться, звучало довольно забавно. Даже само понятие — грудной младенец на искусственном вскармливании. Никто из них ни разу в жизни не прикоснулся к материнской груди. Все они выглядели довольно слабыми, отставали в развитии, но при этом обладали поразительной стойкостью. А по достижении семи лет переводились в Павловский детдом. За этим следил сам Соломон Давидович, потому что директор был его другом и лишь про этот детский дом он мог сказать уверенно, что там не воруют.