Огонь по своим - Владимир Бушин

Так вот, на месте дорогого Александра Проханова, я на свой юбилей для полного ажура или, как говорили у нас на Благуше, для понта тоже непременно пригласил бы парочку губернаторов (родного тифлисского — уж обязательно!), кого-нибудь из бывших боссов комсомольской или партийной печати, одного-двух лауреатов КГБ, одну циркачку с проволокой, но без удава, и уж, конечно, священнослужителя, желательно из секции критики. Уж то-то они устроили бы торжество!..

И все, что я тут насоветовал, ты прекрасно успеешь сделать, ибо ты еще очень молодой — всего-то шестьдесят. А по духу и работоспособности тебе нет и сорока. А улыбка у тебя — та же, что и в двадцать лет.

«День литературы», № 2, февраль 1998

ИЗ-ЗА ЧУЖОЙ СПИНЫ

(В. Бондаренко)

Диву даюсь, до чего резвы, неутомимы и вездесущи все эти антисоветчики — от полнометражной Валерии Новодворской и широкоформатного Радзинского до малогабаритного Владимира Бондаренко! Круглые сутки бдят, как бы да где бы пнуть советское время, советских людей. И пинают даже там, где и ожидать невозможно.

Вот недавно исполнилось восемьдесят лет Юрию Бондареву. Естественно, в патриотических газетах были юбилейные статьи, поздравления, телевидение расщедрилось на пару фильмов по книгам юбиляра, отбил телеграммку даже президент.

Так вот, казалось бы, в юбилее Бондарева абсолютно нечем поживиться антисоветчику, негде ему разгуляться. И, однако же, Бондаренко изловчился, нашел.

В своей газете «День литературы» (№ 3) тоже напечатал статью о юбиляре. В ней, прежде всего, удивляет какой-то совершенно неуместный в праздник слезливо-жалостливый тон разговора о фронтовиках как о каких-то несчастных «солдатиках», «лейтенантиках», «студентиках»… Отличительной чертой так называемой лейтенантской прозы автор считает то, что она повествует «о студентиках, попавших (!) на фронт взводными да ротными и погибших там в первом же бою». Это, мол, мы видим, например, в произведениях Бондарева и Бакланова.

Какая неопрятность мысли и слова! Во-первых, как понимать «попавшие на фронт» — случайно, что ли? Вовсе нет — согласно указу о мобилизации, а кто и добровольно. Во-вторых, взводами и ротами командовали не «студентики», а офицеры, как правило, имевшие за плечами военное училище, подобно тому же Бондареву, летом 1942 года окончившему артиллерийское училище, и Бакланову — тоже артиллерийское в августе 1942-го. В-третьих, первый провоевал до октября 1944 года, второй дошел до Венгрии.

Что же касается гибели в первом бою, то, конечно, случалось такое. Даже и в тылу были жертвы войны. Так, за первые полгода войны или, точнее, за пять месяцев налетов немецкой авиации в Москве погибло 1327 человек, в Московской области — 1275, да еще в несколько раз больше — ранено. («Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне», М., 2000, т. 2, кн. 2, с. 351–352). Но герои произведений Бондарева и Бакланова, как и создатели их, тоже, слава Богу, не погибают в первом бою — иначе, о чем было бы писать молодым авторам? А «студентиками» оба они стали только в сентябре 1946 года, но тогда уже никем не командовали.

О непременной гибели в первом же бою любит почесать язык Ал. Яковлев, академик в особо крупных размерах. Кстати, ровесник Бондарева и Бакланова, он тоже оказался на фронте летом 1942 года после окончания военного училища и пробыл на войне два-три героических месяца.

Продолжая свои сопоставления, Бондаренко пишет, что вот, мол, у В. Богомолова «была смершевская закваска, и как бы правдиво ни превозносил (!) подвиги смершевцев Юрий (?) Богомолов, высшая правда войны все-таки остается не за ними, а за миллионами таких, как Юрий Бондарев, за безусыми солдатиками, лейтенантиками, добровольно шедшими в бой и умиравшими за Родину».

Тут опять много удивительного. Начать с того, что добровольно можно идти в армию, на фронт, а в бой идут не когда кому вздумается, а по приказу командования: хочешь не хочешь, а иди. К тому же автор странным образом не знает, что вторичные половые признаки, в том числе усы, появляются у мужчин гораздо раньше, чем он думает: в солдатском возрасте усы может иметь любой. И хорошо помню, как на первом курсе мы бубнили в коридорах Литинститута стихи фронтовика-старшекурсника Немы Рамбаха, ставшего позже Наумом Гребневым, гениальным переводчиком гениальных гамзатовских «Журавлей» и других советских поэтических шедевров того времени:

Мы не бреем усы,Мы гвардейских значков не снимаем,Мы на сердце храним фотографии наших отцов…

Но гораздо важнее, чем усы и старые фотографии, постоянное хобби Бондаренко: искать, у кого правды больше, у кого меньше, кто выше и главнее, а кто так себе. Что ж, это занятие интересное. Но беда, что обладателем вершинной правды Бондаренко вместе с Радзинским и Немцовым объявил антисоветчика № 1 Солженицына: «Главное уже навсегда останется за ним — народная правда!» («Завтра», № 47, 2003). Народная! Что может быть выше? Вот и теперь, столкнув недавно почившего Богомолова и благополучно здравствующего Бондарева, объявляет: у второго — высшая правда, надо полагать, почти солженицынская.

Более того, о первом, как мы уже видели, сказано, что он при его «смершевской закваске» «правдиво превозносил подвиги смершевцев», которые в отличие от героев Бондарева будто бы и не умирали за Родину. Здесь уже не только в слове «превозносил» (ведь о правде так не скажешь) проклюнулось главное — то, что малотиражный антисоветчик намерен далее сказать о советской военной контрразведке, о смершевцах. Вот это: «Я знаю резко отрицательное отношение героев прозы Бондарева, да и других фронтовиков, Виктора Астафьева и Евгения Носова, — к местным армейским смершевцам, которые не врагов ловили, а среди своих врагов находили и весьма успешно».

Да, случалось, находили. Но что значит «я знаю»? У меня нет возможности верить Бондаренко на слово. Если знаешь, то приведи примеры, а там разберемся. Зачем прятаться за три широкие спины и лаять из-за них на чекистов? И тут приходится разъяснить критику, что «среди своих», увы, враги были. Да и почему им не быть? Ведь армия — это сколок всего общества, а в обществе враги Советской власти имелись. Уж если ныне выползли орды Горбачевых, ельциных, Чубайсов, то шестьдесят-то лет назад… А при мобилизации учитывались только возраст и здоровье, о политических взглядах никто не спрашивал.

Да взять хоть и самого Бондаренко. Когда в День Советской Армии 23 февраля 1992 года он поместил в «Дне» под заголовком «Витязи России» рядом с портретами Александра Невского и маршала Жукова фотографию американского наймита Колчака, я сперва думал, что это по причине плохого образования и убогой осведомленности. Ведь он же при этом еще что-то там и о России декламировал, о народе… Когда принялся исступленно защищать Солженицына, я поначалу решил, что это из-за слабого соображения. И лишь когда он, продолжая превозносить (тут это слово уместно) Солженицына, начал восхищаться народностью Бродского, обещавшего маршалу Жукову и всем советским солдатам ад на том свете, да еще стал употреблять в своих писаниях такие словечки, как «советчина», «голь перекатная» и т. п., — только тогда стало вполне ясно, что есть Бондаренко как явление духа. Такие были и до войны, и в войну.

И как им не быть! У кого-то в революцию народ отобрал фабрику или поместье, кого-то раскулачили справедливо или не очень, кто-то за дело, а случалось, и за пустяк отсидел срок, кого-то исключили из партии и лишили важного поста… Да мало ли что могло быть в бесконечно разнообразной жизни!.. На этом фоне генезис нынешнего Бондаренко весьма загадочен. Ведь поместья у него вроде не отбирали, сенаторской должности не лишали, не высылали, как того же Бродского, даже 25 % зарплаты за опоздание на работу не вычитали. В чем же дело? Естественно предположить, что его вражда к советскому времени чисто книжно-парникового происхождения. Знать, шибко начитался белогвардейщины, перебрал. Что ж, это случается. Еще когда о таких людях говорили:

Что ему книга последняя скажет,То ему на сердце сверху и ляжет.

И вот представьте себе подобного человека на фронте. Таким «своим», конечно же, сразу заинтересовались бы смершевцы.

Утверждать, что во время войны «среди своих» не могло быть врагов и контрразведка «весьма успешно» фабриковала их из честных солдат и офицеров, — это почти то же самое, что уверения в духе иных «демократов», будто у России не было и нет врагов, что все ее безумно любят и желают ей лишь добра да процветания.

Но отнюдь не только среди своих работали наши контрразведчики. Уже 9 июля 1941 года Государственный Комитет Обороны принял за подписью Сталина постановление «О мероприятиях по борьбе с десантами и диверсантами противника в Москве и Московской области» (т. 2, кн. 1, с. 222). А 11 июля НКВД и НКГБ издали директиву «Об усилении борьбы с диверсантами, забрасываемыми противником» (т. 2, кн. 1, с. 229). 18 июля НКГБ Белоруссии сообщал: «Органы немецкой разведки широко практикуют обработку и вербовку пленных красноармейцев, переодевают их в гражданскую одежду и направляют в районы расположения воинских частей для ведения разложенческой работы в Красной Армии, агитации красноармейцев, толкать их к переходу на сторону немцев». И тут же приводились конкретные факты, назывались имена завербованных немецких агентов, получивших задание проникнуть в свои прежние части и сеять там панические слухи, вести пораженческую пропаганду (т. 2, кн. 1, с. 353).