Черная башня - Филлис Джеймс

Дэлглиш зашагал дальше вдоль берега, обогнув бухточку с галечным пляжем. Ярдах в двадцати оттуда вниз вела тропка — крутая и, наверное, опасная в сырую погоду. Дорожка лишь наполовину возникла в результате удачного расположения скал, а наполовину была делом человеческих рук. И где стоял Дэлглиш, утес обрывался к морю почти вертикально. Адам с изумлением увидел, что даже в столь ранний час на скале висят веревки, а на них болтаются два скалолаза. В верхнем из них, том, что был без шляпы, Дэлглиш мгновенно узнал Джулиуса Корта. А когда второй поднял голову, то под красной защитной каской появилось лицо Денниса Лернера.

Оба лезли хоть и медленно, но уверенно. Так уверенно, что Дэлглиш даже не стал отходить назад, опасаясь, что кто-нибудь из них при виде неожиданного зрителя случайно отвлечется и потеряет равновесие. Оба явно совершали это восхождение и прежде — маршрут и приемы были им хорошо знакомы. Скалолазам оставался только последний отрезок пути. Любуясь ровными, неторопливыми движениями Корта, его умением впиться, как пиявка, в любую трещинку или выступ на каменной поверхности, Дэлглиш поймал себя на том, что он невольно вспоминает отдельные эпизоды из своих юношеских походов и мысленно поднимается вместе с альпинистами, отмечая каждый этап пути.

Десятью минутами позже коммандер шагал туда, где над обрывом показались голова и плечи Джулиуса. Корт подтянулся и, чуть запыхавшись, встал рядом с Дэлглишем. Не говоря ни слова, он вбил крюк в трещину рядом с большим валуном, продел веревку через него, потом через обвязку у себя на поясе и начал помаленьку выбирать ее. Снизу раздалось радостное восклицание. Джулиус уперся спиной в валун и крикнул:

— Как будете готовы, взбирайтесь!

Не прошло и пятнадцати минут, как Деннис Лернер стоял рядом и сматывал веревку. Часто мигая, он снял очки, стер с лица то ли брызги, то ли капли дождя и трясущимися пальцами заложил дужки за уши. Джулиус бросил взгляд на часы:

— Час двадцать — лучший результат на сегодняшний день. — Он повернулся к Дэлглишу: — В этой части побережья не так много пригодных для восхождения мест, так что мы работаем над скоростью. А вы занимаетесь альпинизмом? Я мог бы одолжить вам необходимое снаряжение.

— Я давненько не тренировался — практически со школьных лет. И судя по тому, что сейчас видел, я далеко не вашего класса.

Коммандер не удосужился пояснить, что еще не окреп после тяжелой болезни. Возможно, прежде ему и захотелось бы оправдаться, однако за последние несколько лет Адам перестал переживать из-за того, что могут подумать другие о его храбрости и силе.

— Раньше мне составлял компанию Уилфред, — сообщил Джулиус, — да вот месяца три назад мы обнаружили, что кто-то нарочно перетер одну из его веревок. Кстати, по занятной случайности мы как раз собирались совершить именно такое восхождение. Он отказался выяснять, кто это сделал. Полагаю, кто-нибудь в Тойнтон-Грэйнж точил на него зуб. Ничего удивительного, Уилфреду надо ждать подобных мелких недоразумений. Неизбежное последствие игр в Господа Бога. Впрочем, на самом-то деле ему ничего не грозило — я всегда проверяю снаряжение перед стартом. Но это его разволновало, а может, и дало желанный предлог, чтобы бросить всю затею. Надо сказать, у него не слишком-то хорошо получалось. Ну, а теперь мне приходится уповать только на Денниса — когда он, как сегодня, берет выходной.

Лернер повернулся к Дэлглишу и улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, сняла напряжение и угрюмость. С неожиданной мальчишеской откровенностью он произнес:

— Вообще-то большую часть времени я боюсь не меньше Уилфреда. Правда, я учусь. Завораживающее занятие, потихоньку начинаю даже его любить. В полумиле отсюда есть совсем легкий подъем, на выступ, где гнездятся кайры. Джулиус начал тренировать меня с него. Это действительно нетрудный путь. Если хотите попробовать, можем взобраться с вами туда.

Его наивное стремление передать другим свою радость, разделить с ними удовольствие производило необыкновенно приятное впечатление.

Дэлглиш покачал головой:

— Едва ли я проведу здесь достаточно много времени для этого.

Он заметил, как Лернер и Корт мгновенно переглянулись, на краткий, почти неуловимый миг встретившись взглядами.

Что выражали эти взгляды? Облегчение? Настороженность? Удовлетворение?

Все трое молчали, пока Деннис не смотал веревку до конца. Потом Джулиус кивнул на черную башню:

— Уродство, а? Прадед Уилфреда возвел ее вскоре после того, как отстроил Грэйнж. Грэйнж ведь сменил маленький елизаветинский манор, уничтоженный пожаром в тысяча восемьсот сорок третьем году. Жалко. Должно быть, старый дом был куда красивее нынешнего. У прадеда не было никакого вкуса по части архитектуры. Ни из дома, ни из башни так ничего путного и не вышло, правда?

— А как получилось, что он умер именно здесь? Он это сделал нарочно? — поинтересовался Дэлглиш.

— Можно сказать и так. Он принадлежал к разряду этаких угрюмых и нелюдимых чудаков, которыми столь изобиловала викторианская эпоха. Изобрел свою собственную веру, основанную, насколько я понимаю, на Откровении Иоанна Богослова. В начале осени тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года заперся в башне, замуровал дверь и уморил себя голодом. Судя по оставшимся разрозненным записям, ждал Второго пришествия. Надеюсь, для него оно произошло.

— И никто ему не помешал?

— А никто не знал, что он здесь. Старик был совершенно ненормальным, но чертовски хитрым. Тайком приготовил все заранее — камни, цемент и прочее, а потом объявил, что на зиму уезжает в Неаполь. Прошло три месяца, прежде чем его нашли. Задолго до этого он ободрал пальцы до кости, пытаясь выбраться наружу. Оказался слишком хорошим каменщиком, бедняга.

— Какой ужас!

— Да. Даже в прежние времена, до того как Уилфред запретил ходить на мыс, местные избегали этого места, да и я, говоря начистоту, тоже. Лишь отец Бэддли иногда приходил сюда. По словам Грейс Уиллисон, Уилфред прочел здесь какие-то молитвы за душу прадеда, окропил все святой водой и тем самым очистил башню, как мог. Уилфред ходит сюда медитировать, во всяком случае, он так говорит. Лично я думаю, ему просто хочется иногда вырваться из Грэйнж. Мрачные семейные предания его не тревожат. Впрочем, Уилфреда-то они и не касаются. Он ведь приемыш. Впрочем, полагаю, Миллисента Хэммит вам уже рассказала.

— Нет. Я еще с ней не разговаривал.

— Ну еще скажет, скажет…

К удивлению Дэлглиша, Деннис Лернер неожиданно вмешался в разговор:

— А мне черная башня нравится. Особенно летом, когда мыс такой мирный, спокойный, весь золотой, а на черных камнях блестит солнце. Очень символично, правда? Башня выглядит такой волшебной, нереальной, будто ее построили, чтобы позабавить ребенка. А за всем этим кроются ужас, боль, безумие и смерть. Как-то раз я так и сказал отцу Бэддли.

— А что он ответил? — поинтересовался Джулиус.

— Он сказал: «О нет, сын мой. За всем этим кроется любовь к Господу».

— Мне не нужен фаллический символ, построенный викторианским чудилой, — грубо отрезал Джулиус, — чтобы помнить о черепе, который до поры до времени скрывается у меня под кожей. Как всякий разумный человек, я нахожу личные средства зашиты.

— И какие же? — спросил Дэлглиш.

Тихий вопрос прозвучал строго, словно команда. Джулиус улыбнулся:

— Деньги и утехи, которые можно за них купить. Развлечения, друзья, красота, путешествия. А потом, когда этому придет конец — ваш друг отец Бэддли всегда напоминал, что рано или поздно все заканчивается, — или когда Деннисовы четыре всадника Апокалипсиса примчат, использую три пули из «люгера». — Он снова покосился на черную башню. — А покамест обойдусь без напоминаний. Я наполовину ирландец, и эта ирландская половинка делает меня чертовски суеверным. Пойдемте вниз, к морю.

Они осторожно принялись спускаться по неровной скользкой тропе. У подножия утеса Деннис Лернер подобрал коричневую сутану, аккуратно сложенную и для верности придавленную камнем. Запахнувшись в нее и подпоясавшись, он сменил спортивные ботинки на вынутые из кармана сандалии. Преобразившись и зажимая защитный шлем под мышкой, Лернер присоединился к своим спутникам, которые неторопливо брели по гальке.

Все трое устали и шли молча, пока не оказались в тени черного сланца. Вблизи берег производил еще более сильное впечатление, чем издали: широкая сверкающая платформа усыпанной камнями глины, растрескавшейся и неровной, точно после землетрясения, — мрачный, беспросветно-унылый стык суши и моря. Меж камней темнели глубокие расщелины, заполненные морской водой, — ямы, оставшиеся после отлива. По краям их обрамляли скользкие водоросли. Неужели Северное море могло породить столь ярко-ядовитую зелень? Даже обычный береговой мусор — щепки и обломки досок, пустые сигаретные пачки, в которых кипела и пузырилась коричневая пена, бутылки, измочаленные обрывки веревки, хрупкие белые косточки морских птиц — все это напоминало зловещие обломки катастрофы, печальные останки мертвого мира.