Дом с привидениями - Владимир Беляев

– Ну, спасибо вам! – сказал Коломеец, погоняя лошадей. – Дай вам боже еще столько прожить!

Только мы отъехали, Коломеец ударил арбузом по деревянной перекладине, арбуз с треском раскололся, и липкий его сок потек на сухие колосья пшеницы.

– Желтый! Смотри! – удивился Коломеец. – Ну ничего, хоть желтый, но спелый. Видишь – косточки черные.

Я взял меньшую часть арбуза и, прижав ко рту, стал выедать сердцевину. Арбуз был очень сочный, и тепловатый сладкий сок капал мне на рубашку, я глотал куски арбуза и был благодарен Коломейцу за его угощение. Что и говорить, он, видно, ловкий и находчивый парень. С ним не пропадешь.

Кони медленно везли тяжелую подводу. Высоко в синем небе пели невидимые в солнечных лучах жаворонки. Где-то за зелеными холмами протекал Днестр. И далеко, на совхозном току, равномерно попыхивал локомобиль; черный дым из его трубы подымался над совхозным садом.

Один за другим я швырял огрызки арбузной корки на дорогу, и они сразу зарывались в густую дорожную пыль.

У совхозного мостика нас встретил Полевой.

Он стоял у перил босой, без фуражки, с расстегнутым воротом гимнастерки.

– Вас, ребятки, за смертью только посылать, – сказал он хмуро. – Отчего так долго?

– Какое долго? – обиделся Коломеец. – Да мы раньше всех, товарищ Полевой.

– Погоди, залезу, – попросил тот. Он быстро влез к нам наверх и скомандовал: – Поехали, да поживей!

Коломеец щелкнул кнутом, кони рванули вперед, и подвода покатилась, шатаясь, мимо огороженного каменным забором совхозного сада.

– Остальные скоро там? – спросил Полевой.

– Еще накладывают, – доложил Коломеец. – Мы первые управились.

– Там, понимаешь, хлопцы наши поднажали – пшеница кончается, и нечего больше молотить, – уже несколько мягче объяснил Полевой. – Так вот, если вы первые, – добавил он, – идите работать к молотилке. Снопы возить будут совхозные рабочие. У них, я думаю, это скорее получится.

Сперва мне было обидно, что нас так быстро сняли с подвозки снопов, но как только я влез на решетчатую площадку молотилки и стал позади Коломейца, готовясь ему помогать, я понял, что новая работа будет куда интереснее.

Мы с нашей подводой поспели вовремя. Подвезенные раньше снопы кончились, только мы въехали на ток. Длинная, выкрашенная в кирпичный цвет молотилка «Эльворти» работала сейчас на холостом ходу. Курсанты завязывали мешки с зерном, подбирали с утоптанной земли остатки соломы. Совхозный ток был расположен поодаль от нашего жилья, у разрушенных глиняных сараев. Видно, когда-то здесь были строения панской экономии, а теперь лишь глиняные стены напоминали о них.

Небольшой локомобиль-паровичок с высокой задымленной трубой попыхивал рядом, соединенный с молотилкой широким кожаным ремнем. То и дело тугой этот ремень осыпали толченой канифолью, и в воздухе пахло смолой. Поодаль виднелся высокий стог соломы. По верху стога бродили с вилами и граблями, разравнивая солому, сельские девушки в пестрых платках из грубого полотна.

Курсанты волочили по земле от молотилки к стогу перехваченные веревками охапки соломы, подавали ее наверх девушкам, те принимали солому и утаптывали ее. Оттуда, со стога, доносились к нам веселые голоса, смех девушек – видно, работа спорилась.

– Ну, принимай, хлопче, первый на почин, – сказал мне снизу наш вчерашний возница Шершень, который уступил место у барабана Коломейцу. С этими словами Шершень протянул мне с подводы сноп; взяв его руками, я покачнулся и чуть не полетел вниз – сноп был очень тяжелый. Я быстро распутал тугое, хорошо сплетенное перевясло и, разделив сноп надвое, передвинул половину его Коломейцу.

Тот разворошил пшеницу и толкнул ее вперед колосьями в барабан. Кривые блестящие зубья захватили пшеничные колоски, смяли их, потащили к себе стебли, молотилка, получив пищу, затряслась, зашумела, из барабана поднялась пыль.

– Поехали! – крикнул Коломеец и, сдвинув на затылок буденовку, протяжно засвистал на весь ток.

– Никита свистит – значит, дело будет. Поднажали, ребята! – сказал, смеясь, Полевой, подгребая ногой к локомобилю солому.

Чтобы не стоять без дела, Полевой помогал кочегару. Сейчас кочегара не было видно. Полевой нагнулся и, подобрав охапку соломы, ловко швырнул ее в топку локомобиля. Упав на раскаленное поддувало, солома задымилась, первые языки огня прорвались наружу, мигом охватили ее со всех сторон.

– Давай, давай! Чего загляделся? – Коломеец сердито подтолкнул меня.

Я поспешно двинул к нему вторую половину снопа.

Пыль все больше рвалась наружу из барабана, защекотало в носу. Чихая, я один за другим подсовывал Коломейцу развязанные снопы. Жарко пекло солнце, мелкие колючки осота впивались в ладони, но выковыривать их не было времени. «После иголкой выну», – думал я, разрывая перевясла. Весело на душе было, что я работаю наравне со взрослыми, да еще у самого барабана – не где-нибудь. Поглядел бы на меня сейчас Петька Маремуха. Ему и не снилось такое – стоять на площадке молотилки. Ведь Маремуха даже и Котьке Григоренко завидовал, что тот у медника Захаржевского работает. А что Котька по сравнению со мной? Подумаешь! Гордый и довольный, я принимал от Шершня снопы. Шершень в рваных холщовых штанах бродил по снопам с вилами. Вот он начинает новый ряд.

«Ну-ка подай этот крайний широкий снопик – его, пожалуй, на три порции хватит», – подумал я.

Шершень, словно угадывая мои мысли, перебросил мне сноп. Только я развязал перевясло, к моим ногам со стуком упало что-то тяжелое. Я нагнулся и увидел на решетке длинный ржавый болт.

– Никита, смотри! – шепнул я Коломейцу.

Тот поднял болт, нахмурился.

– В самом снопе?

– Ага!

– Давай, давай, Никита! – закричали снизу.

– Да погоди ты! – отмахнулся Коломеец и, переведя ремень на холостой маховичок, подозвал Полевого.

Когда я объяснил, где был найден болт, Полевой сказал:

– Не иначе – кулацкие штучки. Случайно такие железяки в снопы не попадают. Это не перепелка. – И тихо предупредил меня: – Ты гляди, Манджура, может, еще чего найдешь. Подсунули болт – могут и бомбу в солому заплести.

Молотьба пошла дальше.

Теперь, прежде чем подвинуть сноп Коломейцу, я прощупывал солому; а он то и дело подгонял меня. Я здорово упарился, рубашка прилипла к спине, соленый пот затекал в глаза, я протирал их рукавом и думал: поскорей бы шабаш.

– Эй, шевелись, Коломеец! – покрикивали все чаще и чаще курсанты.

Они вошли во вкус, быстро отгребали солому, подставляли к жестяному желобу пустые рогожные мешки и сердились, когда теплое зерно шло слабой струйкой.

Перед обедом все пошли на Днестр купаться. Дорога на реку пролегала под забором совхоза. Мы миновали то место, где вчера я, прыгая в бурьян, спугнул неизвестного человека. Совхозный сад днем выглядел не таким густым, как ночью.

Днестр заблестел сразу же за каменным забором. Он показался мне с первого взгляда очень широким – раз в пять шире нашего Смотрича. Тот я переплывал с одного маху, а здесь, пожалуй, пришлось бы попыхтеть. Мы с Коломейцем сели у самой воды. Гористый бессарабский берег был хорошо виден и отсюда, снизу.

На глинистых холмах зазеленели виноградники, за ними на бугре, далеко от Днестра, виднелось село – белые хатки под соломенными крышами, садики, на краю села тускло поблескивал купол церкви. Оттуда, с околицы села, к Днестру спускалось вниз по крутым склонам несколько тропинок. Они вели к двум чернеющим на воде мельницам. Издали эти черные дощатые мельницы, закрепленные на якорях посреди реки и соединенные с берегом узенькими кладочками, были похожи на сорванные наводнением курятники. Бессарабский берег был пустынен, только у левой мельницы, стоя на мостках, стирали белье две женщины. Когда они шлепали вальками, гулкие хлопки доносились к нам сюда вместе с поскрипыванием мельничных жерновов.

– Ну что ж, выкупаемся, а, Василь? – сказал Коломеец и стащил с ноги покрытый пылью сапог.

Когда он стянул суконные бриджи и нижнюю рубашку, я увидел, что вся спина и грудь его густо поросли черными волосами.

Коломеец нежно провел ладонью по волосатой груди и сказал с гордостью:

– Это у меня с детства, и притом наследственное. Батько мой тоже волосатый – ужас.

– Эй, Никита! – крикнул издали Коломейцу широкоплечий, рослый курсант Бажура. – Поплыли на тот берег?

– Туда не доплыву, – ответил, вставая и поеживаясь, Коломеец, – заморился. Немного давай поплаваем – и все.

Оба они – широкоплечий Бажура и низенький, щуплый Коломеец – вошли в чистую воду Днестра и тихо поплыли.

Ко мне подсел Полевой.

– Ну как, Манджура, подружился с Коломейцем? Хорошо работали вдвоем? – спросил Полевой.

– Вы же сами видели, как работали.

– Коломеец – парень хороший, компанейский.

– А в футбол не играет, говорит: детская игра, – сказал я Полевому.

– Ну, это старая история, – сказал, смеясь, Полевой. – Это тебе, новичку, он накрутил чего-то. Он первые дни, как приехал в совпартшколу, таким гоголем ходил – не подступись. Да и стал хвастаться: я-де, мол, самый главный был футболист в Балте. В сборной города голкипера играл. С Одессой встречались – ни одного мяча не пропустил. Все уши-то развесили, а я думаю: вот удача-то. Хоть одного игрока настоящего бог послал. Ну, вышли на тренировку, и Коломейца взяли с собой. Стал он в голу, и тут конфуз получился. Ни одного мяча поймать не может. Руками машет, как журавль крыльями, а мы ему меж ног мячик за мячиком накатываем. Вот смеху-то было после! Ну, он, понятно, обиделся и перестал играть.