Оноре Домье - Раймон Эсколье

Но по-настоящему живописец в Домье раскрывается в 1848 году. Республика, у кормила которой наряду с другими стоял Ламартин, намеревалась сделать многое для художников. Друг Домье, Жанрон, в прошлом конспиратор и баррикадный боец, как мы видели, стал директором наших национальных музеев, где он, впрочем, осуществил полезные преобразования. Декан председательствовал в Комитете секции живописи: этот Комитет заседал в Школе изобразительных искусств и приглашал Домье участвовать в его работе.

Февральские дни пробудили у французов огромные надежды. Был момент, когда братство людей уже не казалось пустым словом.

Появилось желание увековечить лицо этой эфемерной республики. Был открыт конкурс для всех французских художников на создание символа Республики-Освободительницы.

Домье прислал на конкурс сильный, смелый эскиз. Могучая Марианна, полунагая, с рассыпавшимися по плечам густыми волосами, во фригийском колпаке, кормит грудью двух усердно сосущих младенцев. Одной рукой она крепко сжимает трехцветное революционное знамя; другой сильно и нежно придерживает одного из своих детей. У ее ног, примостившись в тени ее платья со скульптурными складками, еще один ребенок — он читает.

Этой Республики, символизирующей народ, испугались. Жюри даже не сочло нужным наградить художника премией. Задача образного воплощения республики 1848 года была поручена Жерому {174}. Он изобразил ее в полотняной одежде, будто жертву, рядом со львом… Справедливый поворот земных событий привел к тому, что премированная работа навеки обрела приют в одном из складов города Парижа: ее так и не решились вывесить в Пти-Пале {175}, зато отвергнутый эскиз Домье благодаря Моро-Нелатону {176} хранится в Лувре.

Вопрос о том, какую роль играл Домье в февральские и июльские дни 1848 года, окутан тайной. Жан Адемар {177} показал, что «особняк Пимодан» сражался на стороне революции. 23 февраля, в день свержения Луи-Филиппа, «должно было состояться большое республиканское собрание у Буассара; Шеневьер и Жюль Бюиссон, направлявшиеся туда, встретились у входа с Клеманом де Рис и Годуэном{178}. Вместе они отправились в ратушу, куда Домье наверняка поспел раньше их, — в ратушу, где восставшие торжествовали победу».

На другой день друзья из сообщества литераторов по-прежнему находились на улицах: Бодлер разгуливал с карабином, защитник реализма Шанфлёри ораторствовал, переходя от одной группы людей к другой, все с ликованием встретили наступление новой эры. Громкими возгласами приветствовал народ художников, прикрепивших к шляпам таблички с надписью: «Художники-республиканцы». Жанрон, близкий друг Домье, подобно ему с 1830 года связанный с конспиративной борьбой за республику и с республиканскими клубами, возглавил управление искусства, и, окруженный друзьями и льстецами, стал заседать в ратуше. Он тут же решил, что Салон откроется 5 марта и будут приняты все представленные работы. Это был пример неслыханного либерализма, первая попытка организации Салона Независимых.

Сейчас уже ясно, что Домье принял участие в Февральской революции, как раньше в Трех Славных днях (Июльской революции), может быть, также и в боях у Сен-Мерри {179}, что привело его на улицу Транснонен: все говорит о том, что шедевр, носящий это название, представляет собой беспощадное свидетельство очевидца.

Что касается июньских дней, последовавших за февральскими днями 1848 года, трудно представить себе, чтобы неугомонный Домье мог запереться в своей мастерской на набережной Анжу в то самое время, когда в лагере противника виконт Гюго поставил на карту свою жизнь, выступив в роли парламентера между армией и защитниками баррикад на острове Сен-Луи. В это же время архиепископ парижский Аффр, сраженный несомненно кем-то из защитников порядка, умирал в особняке Шенизо {180}.

Нет, достаточно перелистать работы Домье, особенно еще раз оглядеть его акварели и картины, чтобы понять, на чью сторону должен был стать бывший заключенный Сент-Пелажи.

«Камилл Демулен в Пале-Гояле» {181} — эта акварель хранится в Москве. На акварели толпа: вскинув кверху руки, слушатели восторженно приветствуют оратора. «Гибель Содома» — рисунок углем, жестокий и прекрасный. Музей Ашмола в Оксфорде хранит его как некую драгоценность. На рисунке — бесчисленные раненые на фоне, возможно, набережной Селестен, что напротив набережной Анжу. На балконе отчаянно и неистово жестикулирует какой-то человек. Может быть, это Домье — свидетель грандиозной бойни, устроенной Кавеньяком {182}, этим жалким подражателем Иеговы. «Семья на баррикаде» — картина на холсте, находящаяся в Пражском музее. Перед нами — Гаврош, возможно, это сам Домье в пятнадцать лет, и его подруга, черты которой напоминают Дидину. Всю композицию венчает фигура человека, довольно похожего на Домье, каким тот станет на закате жизни. Заслуживает особенного внимания «Голова повстанца», а также «Восстание», написанное на холсте, из бывшего собрания Герстенберга. В «Восстании» будто воплощен порыв «Марсельезы» Рюда; и здесь тоже перед зрителем возникает строгий профиль Домье. «Эмигранты»: бегство людей, спасающихся от расстрела. Работы Домье этого периода показались бы совсем непонятными, если не знать, каким горячим сторонником восстания он был… Об этом же говорят и его литографии того времени.

Даже в его религиозных картинах, которые сочли нужным заказать ему после победы «Порядка», раскрывается непокорная натура Домье. Впрочем, это всего лишь наброски, хотя и бесконечно волнующие, и в них ярко проступает его близость с Рембрандтом.

Но какие это шедевры! Поневоле удивишься, что до сих пор нет исследования, посвященного религиозной живописи Домье.

Никто еще не изображал Иисуса с большим благоговением, чем этот революционер, чудом избежавший смерти на баррикадах или в Ламбессе {183}! На этой картине, хранящейся в эссенском музее (Фолькванг-музеум) мы видим мятежную толпу, орущую: «Хотим Варраву!» Один из солдат Пилата, вопрошающий у разъяренного народа, кого отпустить, указывает на богочеловека, похожего на призрак изображенного в профиль и стоящего между добрым и злым разбойником. Очаровательна обнаженная девочка, видимая со спины, сидящая на руках у сурового фарисея!

Насколько умиротворенней и к тому же больше напоминает Рембрандта другая картина, хранящаяся в Амстердаме, в Государственном музее: «Христос беседует с учениками». Его окружает ореол, излучающий свет, в котором видны лица тех, кто скоро понесет людям благую весть!

Впрочем, разве во времена террора Камилл Демулен, тот самый, которого написал Домье, не заявил, что ему столько лет, сколько «санкюлоту Иисусу»? И разве революционеры 1848 года не поклонялись в своих клубах «пролетарию из Назарета»? Как видно, христианский прогрессизм не вчера родился.

Есть картина по силе захватывающей патетики, трагизма, почти равная творению Рембрандта, — это «Кающаяся Магдалина». Торс грешницы обнажен, она будто бьется в судорогах, на тело ниспадает рыжая грива.

Что же касается «Доброго самаритянина» {184}, написанного тоже на холсте примерно в это же время и хранящегося в Глазго, то эта композиция явно более человечна, нежели религиозна. Эта картина предвещает другие, весьма чувственные и темпераментные работы художника: «Нимфы, преследуемые сатирами» (Музей изящных искусств, Монреаль) и «Мельник, его сын и осел» (Музей в Глазго).

В салонах 1850 и 1851 годов были две картины, присланные Домье: одна из них — «Нимфы, преследуемые сатирами», уже упомянутая выше, полная неудержимого динамизма и дерзкой эротики, близкая знаменитому луврскому «Поцелую», который лучше было бы назвать «Насилие», настолько обнаженная, поверженная на землю девушка, казалось бы, вот-вот должна покориться жестокой воле мужчины, который держит ее в объятиях, вторая — «Дон Кихот и Санчо, направляющиеся на свадьбу». В Салоне 1861 года большое внимание привлекла картина «Прачка». В 1869 году выставлялись «Любители живописи в мастерской» и две акварели: «Присяжные» и «Врачи». По этому случаю Бонвен через газеты обратился к членам жюри с призывом наградить человека, который, писал он, ничем не уступает Хогарту{185} и Гойе, если не превосходит их.

Однако картины, которые Домье посылал в Салоны, дают лишь слабое представление о непрестанной работе Домье-живописца на протяжении двадцати пяти лет. Многие из его полотен, столь разнообразные по теме и характеру, к несчастью, «переехали» в Англию, Германию, Америку, где талант Оноре Домье в большом почете и где не перестают печатать о нем серьезные критические работы.