Соперницы - Ольга Карпович

Губы его исказила короткая недоверчивая усмешка, он бросил на спутницу быстрый взгляд:

— Почему же тогда ты прилетела одна? Любящий и понимающий супруг не смог сопровождать?

— А зачем ему прерывать отпуск из-за моих дел? Пускай отдыхает! — запальчиво заявила Светлана.

— Конечно, пускай отдыхает, — с комической серьезностью согласился Голубчик. — Он ведь так измотался, бедняга, вкалывая с утра до ночи.

— Перестань! — взорвалась наконец Светлана. — Ты ничего не знаешь о моем муже, даже имени! Ты и не видел его никогда, как ты можешь судить о наших отношениях?

— Просто я знаю тебя, — отозвался Голубчик.

— Хватит! Не хочу больше обсуждать мою семейную жизнь, — отрезала она, хлопнув красивой холеной ладонью по приборной панели. — Лучше о твоей поговорим. Как Лида?

Властное, словно из камня высеченное лицо едва заметно напряглось, дрогнули зрачки под тяжелыми веками.

— Плохо. Химия не помогла, — коротко ответил он.

— Прости!

Светлана дотронулась пальцами до его могучего бронзового плеча. Он же качнул головой, дернул углом рта, показывая, что не хочет больше об этом говорить, и Света покорно замолчала. Обычно резкая, острая на язык, не считавшаяся с условностями, в случае с Голубчиком она отчего-то понимала и принимала, что его семья — жена Лида, последние полгода безуспешно боровшаяся с онкологическим заболеванием, и два сына, Левка и Борька, — запретная тема.

Анатолий уверенно вел машину по вечерним московским улицам. Светлана, откинув голову на подголовник, рассеянно смотрела на убегавший из-под колес серый асфальт. Вот и вернулась ее обычная сумасшедшая, суматошная, не знающая ни сна, ни отдыха московская жизнь. И теперь уже казалось невероятным, что где-то далеко сейчас ласково шумит море, омывая волной опускающееся в него темно-красное солнце, шелестят, прощаясь с дневной жарой, плотными мясистыми листьями толстоногие пальмы, играет негромкая музыка и неторопливые пары ленивых курортников выползают на обязательный вечерний променад по набережной. Интересно, что сейчас делает Женя?

Над узким возвышением, изображавшим сцену, мигали ядовитые красно-зеленые огоньки. Между колченогими столиками летнего кафе лениво фланировали скучающие официантки с выражением глубочайшего презрения ко всему на свете на размалеванных лицах. Со стороны кухни, помещавшейся в низкорослом дощатом строении, разрисованном аляповатыми пальмами, доносился запах пережженного свиного шашлыка.

Евгений опрокинул рюмку водки и склонился над тарелкой с размокшими серыми пельменями. Над головой прогудел самолет, перекрывая гулом томные придыхания паясничавшего на эстраде тощего певца в пиджаке не по размеру. Может быть, это она, его знаменитая гражданская жена, совершает рейд в столицу нашей родины, чтобы подняться на еще одну ступеньку блистательной карьерной лестницы.

Мог ли он подумать тогда, десять лет назад, лежа на свалявшейся соломе под покатым низким потолком дачного домика и хмелея от запаха накрывших лицо влажных от дождя девичьих волос, что дойдет до жизни такой? Как же так получилось? С первого дня их отношения сопровождали бурные ссоры, Светка взвивалась из-за ерунды, набрасывалась на него и смешно молотила крошечными кулачками по груди. Обычно он сгребал ее в охапку, валил на кровать, не давая пошевелиться, она визжала и отбивалась, но в конце концов всегда первая тянулась к его губам. И чем ожесточеннее была ссора, тем слаще оказывалось примирение.

Они и не замечали, что взаимные обвинения становятся все серьезнее, что от них уже не отмахнешься, списав все на взрывной характер, они не забываются под страстными поцелуями. Не замечали, что проходят годы, и заводная взбалмошная девчонка постепенно превращается во вздорную, избалованную славой, поклонниками и деньгами оперную стерву, а легкомысленный, смешливый и талантливый парень — в пьющего, издерганного ревностью неврастеника. Как он ждал ее каждый раз с гастролей — маялся, не находил себе места в опустевшей, умолкнувшей квартире, тысячу раз перебирал ее многочисленные фотографии, мечтал, как обнимет ее, ткнется лицом в холодную с мороза щеку, клялся, что будет терпимее, спокойнее. И вот она приезжала — живая, быстрая, блестящая, возбужденно рассказывала о впечатлениях, о заграничной публике. И в нем крепла обида — выходит, совсем не скучала без него, напротив, развлекалась как могла. Он подозрительно вслушивался в каждое слово, задавал каверзные вопросы, придирчиво отсматривал фотографии из поездки, ожидая и боясь найти доказательства ее неверности. Она же в конце концов срывалась и кричала:

— Да! Да! Да! Я с ним спала! И с тем, и с этим тоже. И думай что хочешь. Как же меня достали твои подозрения…

Она постоянно где-то пропадала, в дни премьер возвращалась за полночь, взвинченная, пахнущая шампанским, с охапками цветов, наутро просыпалась поздно, мучилась мигренью и изводила его придирками и насмешками. И все же он любил ее, мучительно любил, злую, неверную, взбалмошную, прекрасную, единственную.

Женя снова плеснул в рюмку из уже ополовиненной бутылки, поднял глаза и оторопел. На мгновение в качающейся красно-зеленой полутьме показалось, что Светлана движется к нему между столиков. Это платье — белое, с пышной, летящей юбкой она привезла из Милана на зависть всем московским модницам. Господи, неужели впервые за всю историю их отношений она пришла мириться сама?

Он отставил бутылку в сторону, поднялся навстречу жене, с досадой чувствуя, как двоится и покачивается окружающий мир. В висках зашумело, сердце стукнулось о ребра, когда подумалось — неужели бросила все, отказалась от проб, осталась… осталась с ним. Разноцветные лампочки в очередной раз вспыхнули, и Женя отшатнулся от приблизившейся к нему женщины. Нет, не Светлана, Тата протягивала ему руку, Тата, почему-то втиснутая в платье Светланы. Он потряс головой, прогоняя дурацкое пьяное видение. Но Тата никуда не исчезла, наоборот, решительно села напротив и потянула его за руку вниз, заставляя опуститься на стул.

— С горя или с радости? — участливо спросила она, указав глазами на бутылку. — Да не отвечай, не отвечаю, знаю уж….

Ее ласковый негромкий голос и эта манера пересыпать речь народными прибаутками, обычно раздражавшая его, на этот раз подействовали почему-то успокаивающе. Только вот яркое белеющее в темноте пятно платья резало глаза.

— Ты чего это? — промычал он, ткнув пальцем в шелковый лиф.

— Что? — не поняла она. — А, платье… Так Светка вещи-то не собрала, торопилась очень. А я, как на грех, свое все постирала. Дай, думаю, возьму у нее что-нибудь на вечерок…