Вторжение (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

— Это правда? — русая борода в гневе подрагивала. — Быть такого не может!

Я терялся в догадках что мог натворить зазывала, что по его душу явилась инквизиция. А самое главное справедливо ли я полез в это дело. Могло статься, что сейчас я защищаю какого-нибудь настоящего преступника, испытывая только лишь неприязнь и предубеждение перед черными одеждами инквизиторов.

— Да. — слабо пробормотал зазывала, он был ни жив, ни мертв.

Помощники остановились так и не взяв меня в клещи, а человек в черном резко повернулся ко мне, лицо его выражало крайнюю степень отвращения.

— Этот господин обвиняется в хулении Церкви и Святого Престола. Есть свидетели, которые могут подтвердить это. Арестованный будет подвергнут допросу, против него уже началось дело согласно правилам. Не препятствуйте нашим действиям. — дворянин голосом выделил последние слова. — Вполне возможно, что ему ничего не будет грозить. Данный господин не будет содержаться в тюрьме. А вы, как юрист, должны прекрасно знать, что в случае если этот господин согласиться с обвинением и раскается, то его примирят с Церковью, накладывая на него каноническую епитимью одновременно с каким-нибудь другим наказанием.

Вот это «другое наказание» меня и пугало. В теории было так, что конфискации имущества и смертная казнь инквизицией применяться не могла, ибо ее дело было в том, чтобы вернуть заблудшую в ереси овцу в лоно Церкви. Упорствующий еретик должен был быть отлучен от Церкви, а, следовательно, больше не подлежал ее юрисдикции, и в большинстве случаев передавался светским властям с формулировкой, что Церковь не в силах простить прегрешения подсудимого. В случае признания ереси подсудимый ставился в разряд «раскаивающихся» и мог рассчитывать на снисхождение суда, но в случае упорного отрицания вины, обвиняемого, по требованию церковного прокурора, вводили в камеру пыток, если и это не помогало, то церковь умывала руки и выносила решение о передаче упорствующего в руки светским сластям. В таких приговорах не встречаются просьбы церковного трибунала о пощаде тела еретика, так что светский суд прекрасно мог приводить смертный приговор сам. Да и на практике, особенно с богатыми подсудимыми, святые отцы не гнушались прибирать конфискованное в счет Церкви.

Да, можно было подать апелляцию. на приговор в верховный трибунал или лично Папе, но рассмотрение подобных протестов в реальности было бы настоящим чудом. Верховный трибунал почти никогда не отменял решений инквизиции, а для того, чтобы апелляция дошла до Папы у вас должно быть неприличное количество денег, которые не успели конфисковать и влиятельные друзья в Риме. Но даже если каким-то чудом приговор был отменен, то несчастный безо всяких компенсаций за муки и унижения, и без денег, просто выбрасывался на улицу. И стоит отметить все были рады и такому исходу дела.

— Да, спасибо. Я все прекрасно понимаю. — я не сводил с инквизитора глаз, и вдруг мне пришла в голову очень странная, но спасительная идея. — А вы уверенны, что этот господин принадлежит католической церкви и вообще подсуден вашим трибуналам? Как вы знаете Эрфурт город многоконфессиональный и вы вполне можете затронуть представителя иной веры. Вряд ли светские власти это одобрят. Или вы имеете что-то против иных религий?

Лицо человека в черном скривилось словно от боли.

— Нет, сударь, не имею. И да, сударь, я точно уверен в том, что сей господин является заблудшим католиком. Иначе мы бы не пытались его сейчас арестовать для допроса.

— А спросили ли вы это у него самого? Вера — это материя не физическая. Может, арестованный уже принял обряд крещения по иному обряду? Может же такое случиться?

Ошарашенный зазывала словно очнулся от моих слов и бешено закивал головой.

— Да-да! Я протестант, господа. Если вы хотите предъявить мне обвинения в хулении вашей церкви, то ведите меня в городскую управу. Я приму любое гражданское наказание.

Договорить он не успел, рука в черной перчатке отвесила ему звонкую пощечину, такую, что голова зазывалы, казалось, оторвется от тонкой шеи.

— Господа! — я подался вперед, но дорогу мне преградил один из слуг человека в черном.

— Не влезайте! — церковник развернулся. Рука его находилась на искусном эфесе рапиры.

Я возвысил голос, чтобы как можно больше людей услышали. Квартал был протестантским и мой расчет был на возмущение жителей. А вдруг!

— Друзья! Нашего собрата без закона и суда пытаются забрать католические инквизиторы! Не свободный ли город Эрфутр⁈ Каждый ли здесь может исповедовать и верить в то, что хочет⁈

Из таверны начали выходить люди, ставни ближайших домов раскрылись и из них высунулись чуть ли не по пояс женщины. Улица наполнилась звуками.

— Свободные люди Эрфурта, я призываю вас прекратить беззаконие! Мы — протестанты должны быть заодно на стороне справедливости и закона! — я поймал вдохновение и понял, что уже не могу остановиться. Я должен был спасти этого человека.

— Horreur, messieurs? J’ai fui la France devant de telles personnes, et maintenant dans cette ville nos frères seront emmenés sans procès par les inquisiteurs? — вылезла вперед дородная женщина в черном чепце хватаясь за него руками, по ее щекам катились слезы.

Лица мужчин вокруг нас помрачнели, а их кулаки сжались.

— Это человек нерадивый католик! Инквизицией выдано распоряжение сопроводить его на допрос. Если окажется, что его оболгали, то он спокойно вернется домой! — попытался оправдаться перед толпой человек в черном. Слуги обступили его, прикрывая от толпы.

— Знаем мы ваши допросы! — закричал кто-то из скопления людей. — Шансов попасть в рай с них больше чем на волю! Стоит к вам только попасть и уже не выберешься! Никогда!

— Да! Да! — закивали первые ряды. Народное кольцо сжималось.

— Вы не слышите меня? — надрывался инквизитор. — Этот человек католик! Католик! И еретик! А я официальный представитель инквизиции! Вы все будете наказаны!

— Вы посмотрите, друзья! Мало того, что пытается забрать нашего единоверца с собой безо всяких бумаг и участия городских властей так еще и угрожает нам, хотя мы неподсудны их жестоким судам! — я отчетливо и громко произносил каждое слово, чтобы услышал каждый.

— Не бывать этому! — загомонила толпа. — Хватит это терпеть! Церковный произвол!

— Но он подозреваемый! — человек в черном выхватил рапиру. — Вы препятствуете правосудию! А значит сами становитесь преступниками!

Народ загудел неодобрительно. Прямо со мной лицом к лицу оказался хорошо одетый человек, однако, как только я поднял глаза, меня прошиб холодный пот. Лицо человека было обезображено вырванными ноздрями, а на руке не хватало пальцев. Он отодвинул меня решительным движением и шагнул к инквизитору.

— Скажите, сеньор, о каком правосудие вы говорите? — поднял глаза увеченный и показал оставшимися пальцами на лицо. — Может об этом? Был ли я виновен, когда ваши друзья сделали это со мной? Когда забирали меня народ молчал, но теперь этому не бывать!

Толпа молча надвинулась на человека в черном и его помощников, тот вскинул рапиру и очертил полукруг. Из заднего ряда под ноги инквизитору упал помидор. Потом второй. Целый град красного цвета обрушился на служителей Папы Римского.

— Вы все будете наказаны! — отмахивался от летевших в него овощей человек в черном отступая. — А тебя я запомнил, говорун. Инквизиция такое не спустит никогда. Никогда!

Глава 12

«Храбрые люди — вот сильнейшая башня города.»

Алкей.

Чужие сны, воспоминания о чужой жизни… Иногда они впечатляют своим размахом, иногда заставляют сердце биться чаще и радостнее, иногда навевают нехорошие предчувствия. Однозначно одно — они понемногу сводят меня с ума, порой заставляя забывать, кто я и откуда пришел, растворяя в личности ротмистра черных рейтар Себастьяна фон Ронина…

Впрочем, стоит ли об этом задумываться сейчас? Невольно я возвращаюсь мыслями к пережитому в сновидениях так, словно это было наяву — но делаю это скорее вынужденно, чтобы побороть накатывающие приступы нервозности и раздражения. Н-да — ожидание есть одно из самых худших испытаний для меня, а уж если речь идет об ожидании боя…