Лев Африканский - Амин Маалуф

ГОД РАЗЪЯРЕННЫХ ЛЬВОВ

906 Хиджры (28 июля 1500 — 16 июля 1501)

Моя сестра Мариам выросла вопреки моему желанию. Две долгие разлуки сделали свое дело: привели к отчуждению между нами. Мы не жили под одной крышей, играли в разные игры. Когда же виделись, за нашими словами ничего не стояло, а наши взгляды больше не вспыхивали от чего-то известного нам одним. Ей пришлось окликнуть меня однажды, чтобы я заново увидел ее и вспомнил о той девочке, которую любил и нещадно колотил когда-то.

Было начало лета, мы ехали оливковой рощей по дороге в Мекнес. Отец решил, что я должен сопровождать его и его семью в их поездке в глубь страны. Он продолжал искать участки земли, которые можно было бы взять внаем, поскольку хотел развернуть с помощью знакомых андалузских агрономов выращивание культур, которые не получили широкого распространения в Африке, и прежде всего — белой шелковицы, с помощью которой можно было бы выводить шелкопряда.

Он подробно поведал мне о грандиозной затее с одним из богатейших людей Феса. Слушая его, я подумал: он воспрял духом, преодолел усталость и уныние, настигшие его после потрясения, сперва от утраты родины, а затем одной за другой своих жен. Глаза его горели, он был полон планов, руки чесались приняться за дело.

В путь мы с отцом отправились на лошадях, а Мариам и Варда — на мулах, задававших скорость. В какой-то момент Варда приблизилась к Мохаммеду, а я дождался Мариам. Она слегка попридержала мула, и мы заметно отстали от взрослых.

— Хасан!

С тех пор как четыре часа назад мы выехали из Феса, сам я ни разу к ней не обратился. Я обернулся с таким видом, будто вопрошал: «Что-то не так с седлом?» Она отвела от лица легкую накидку цвета песка, и ее бледное личико осветилось грустной улыбкой.

— Правда, что твой дядя любит тебя словно собственного сына?

Ее вопрос показался мне неуместным. Я кивнул, не имея ни малейшего намерения обсуждать с дочерью Варды свои отношения с семьей матери. Но у нее, видимо, было что-то другое на уме.

— А когда у меня будут дети, ты станешь любить их, как дядя любит тебя?

— Ну конечно, — ответил я.

Мое «конечно» было слишком поспешным, слишком бездумным.

Я страшился того, что последует дальше. Но Мариам не спешила. Я искоса взглянул на нее, ее молчание смущало меня не меньше, чем ее вопросы. Она больше не смотрела в мою сторону, но и не опускала на лицо покрывала, несмотря на пыль, поднявшуюся на дороге. Я повернулся к ней и впервые за последние несколько лет стал ее разглядывать. Все такие же пухлые щечки, как в тот день, когда она пробиралась к нам с матерью по палубе. И кожа все такая же розовая, а губы блестящие. Только вот на веки наложен кармин — оттого у нее взрослый вид. Да и фигура ее уже далеко не детская. Она выпрямилась под моим взглядом — под платьем угадывалась грудь. Сердце ее стучало, или, может, стучало мое сердце? Я опустил глаза. За истекший год она превратилась в девушку, чья красота тревожила.

— Когда у меня будут дети, станешь ли ты любить их?

Вместо того чтобы испытать досаду, я улыбнулся, вдруг вспомнив, как она малышкой требовала какую-нибудь игрушку: по два, три и десять раз повторяя одно и то же на одной и той же ноте.

— Стану, конечно.

— А будешь ли разговаривать с их матерью, как твой дядя с Сальмой?

— Ну да.

— Будешь ли навещать ее? Спрашивать, как дела? Выслушивать о ее бедах?

— Да, Мариам, да!

Она резко натянула поводья, мул встал на дыбы. Я остановился. Она пристально взглянула на меня:

— Отчего ж ты никогда со мной не заговоришь? Отчего не приедешь и не спросишь, плачу ли я по ночам? Мой долг бояться всех других мужчин. Сегодня отца, завтра мужа, всех тех, кто не является моими близкими и от кого я должна таиться.

Она выпустила поводья, мул перешел на мелкую рысь. Пришлось пришпорить лошадку, чтобы не отстать. Я по-прежнему молчал, но, странное дело, стал вдруг испытывать за нее страх и с внезапно пробудившейся во мне нежностью обнимать ее взглядом. Мне казалось, ей грозит опасность.

На полпути между Фесом и Мекнесом мы остановились на ночевку в селении Срам. Имам местной мечети пригласил нас к себе в обмен на милостыню в пользу беспризорных, о которых он проявлял заботу. Это был не слишком образованный, но в высшей степени обходительный человек, который без колебаний объяснил нам, откуда взялось такое название селения.

Жители этих мест испокон веков славились своей жадностью и страдали от этой репутации. Торговые караваны обходили их стороной. Однажды узнав, что король Феса охотится неподалеку на львов, они решили пригласить его со свитой и закололи в его честь нескольких баранов. Король поел и уснул. Желая в лучшем виде предстать перед ним, они поместили перед входом в его дом огромный бурдюк и условились наполнить его целиком молоком для королевского завтрака. Каждому предстояло подоить своих коз и слить молоко в бурдюк. Ввиду размеров оного, каждый подумал, что может разбавить свое молоко водой, и никто этого не заметит. Так что наутро королю и его приближенным была преподнесена почти прозрачная жидкость, которая пахла не чем иным, как жадностью.

Однако если я до сих пор и не забыл своего пребывания в этом селении, то не по причине неистребимой жадности его жителей, а из-за неописуемого ужаса, испытанного там.

Имам нас исправно кормил-поил, а на ночь предложил нам в качестве укрытия дощатую хибарку с загоном для скота для наших лошадей и мулов, неподалеку от мечети. Варда и Мариам легли внутри, а мы с отцом предпочли устроиться на крыше, где ночью было прохладнее. К полуночи к загону явились два огромных льва, привлеченные запахом скотины, и попытались прорваться сквозь колючую изгородь загона для скота. Лошади принялись исступленно ржать, биться о стены хибарки, так что казалось, вот-вот разнесут ее в щепы, и так продолжалось часа два кряду, если не больше, пока один из львов, видимо, обезумев от тысячи игл, впившихся ему в тело, не стал царапать дверь и бить в нее лапой. Мы с отцом бессильно наблюдали все это сверху, зная, что львы способны добраться до женщин и растерзать их, и единственное, что мы могли сделать, это самим броситься в их пасть ради спасения чести. Снизу доносились крики Мариам и обращенные к Деве Марии молитвы Варды на кастильском наречии.

Дрожащим голосом Мохаммед дал зарок: если мы выберемся из передряги живыми, прервать эту поездку и отправиться в паломничество в город Тагия, возложить там приношение на могилу вали Бу Иззы[26], святого, прославившегося своими многочисленными победами над львами.

Не знаю, чье заступничество — вали или матери Мессии — оказалось действеннее, но львы в конце концов обессилели и с первыми проблесками зари удалились, хотя их рык, все такой же угрожающий, еще долго долетал до нас с соседнего холма. И только утром, когда селение ожило, мы осмелились покинуть наше убежище. Перед тем как пуститься в путь, нам пришлось ждать, когда появится какой-нибудь караван. Мохаммед, намереваясь без отлагательств свершить данный им обет, хотел присоединиться в Мекнесе к группе паломников, отправляющихся в Тагию.

Добравшись туда неделю спустя и увидя огромное скопление народу, спешащего, как и мы, к могиле вали, я осознал, какой панический ужас постоянно испытывают жители Африки перед львами. В дальнейших моих путешествиях это предположение лишь получало дополнительные подтверждения. Сколько раз, добравшись до того или иного селения, наблюдал я глубоко взволнованных людей, собравшихся вместе потому, что эти дикие твари растерзали целое семейство! Сколько раз отказался я от намерения пойти той или иной дорогой только по той причине, что слышал от проводников, как львы напали на караван и истребили его десятую часть. Был и такой случай, когда один лев напал на отряд из двухсот вооруженных конников и успел загрызть пятерых или шестерых из них.

Без всяких сомнений — лев самое грозное и бесстрашное из животных, и я говорю об этом не без удовольствия, поскольку в течение восьми лет, которые проведу в Италии, буду носить это имя. Должен, однако, уточнить, что львы, обитающие в более холодных местах Африки, менее страшны, чем те, что водятся в жарких зонах. В Фесе, чтобы заставить замолчать бахвала, ему говорят: «Ты столь же отважен, как львы Аглы, которым телята откусывают хвосты». И впрямь, в носящем это название местечке ребенку достаточно закричать на льва, чтобы тот бросился наутек. В другой горной деревне — Красный Камень — львы являются к домам людей, чтобы съесть кости, которые им оставляют, и люди их не боятся. Я также слышал о том, что женщине достаточно обнажить перед ним некую часть тела, и тогда лев издает рычание, опускает глаза и отступает. Каждый фантазирует кто во что горазд.