Вампиры - Татьяна Енина

Однажды днем меня позвали к новому покойнику; твой отец был занят с управляющим. Графиня, которая лежала в саду, осталась на попечении Катерины.

Через два часа я вернулся и заметил страшную перемену к худшему.

– Что случилось? – шепнул я Катерине.

– Ровно ничего, доктор, – отвечала Катерина, – графиня лежит спокойно, так спокойно, что к ней на грудь села какая-то черная, невиданная птица. Ну, я хотела ее согнать, но графиня махнула рукой «не трогать». Вот и все.

Что за птица? Не выдумывает ли чего Катерина.

Расспрашивать больную я не решался, боялся взволновать.

Прошло три дня.

Мы, т. е. твой отец и я, сидели на площадке; графиня по обыкновению лежала на кушетке, лицом к деревне.

Солнце закатилось. Но она просила дать ей еще немного полежать на воздухе.

Вечер был чудный. Мы курили и тихо разговаривали.

От замка через площадку тихо-тихо пролетела огромная летучая мышь.

Совершенно черная: таких раньше не видывал.

Вдруг больная приподнялась и с криком: «Ко мне, ко мне» протянула руки.

Через минуту она упала на подушки.

Мы бросились к ней, она была мертва.

Как ни готовы мы были к такому исходу, но когда наступил конец, мы стояли как громом пораженные. Первым опомнился твой отец.

– Надо позвать людей, – сказал он глухо и пошел прочь. Он шел, покачиваясь, точно под непосильной тяжестью.

Я опустился на колени в ногах покойницы. Сколько прошло времени, не знаю, не отдаю себе отчета. Но вот послышались голоса, замелькали огни и в ту же минуту с груди графини поднялась черная летучая мышь, та самая, что мы видели несколько минут назад.

Описав круг над площадкой, она пропала в темноте.

О вскрытии трупа графини я не думал. Твой отец никогда бы этого не допустил.

Меня, как врача, поражало то, что члены трупа, холодные, как лед, оставались достаточно гибкими.

Покойницу поставили в капеллу.

Читать над нею явился монах соседнего монастыря.

Мне он сразу не понравился: толстый, с заплывшими глазками и красным носом. Хриплый голос и пунцовый нос с первого же раза выдавали его, как поклонника Бахуса.

После первой же ночи он потребовал прибавления платы и вино, так как «покойница – неспокойная». Его удовлетворили.

На другую ночь мне не спалось: какая-то необыкновенная тяжесть давила мне сердце. Я решил встать и пройти к гробу.

Попасть в капеллу можно было через хоры: так я и сделал. Подойдя к перилам, взглянул вниз. Там царил полумрак. Свечи в высоких подсвечниках, окружающие гроб, едва мерцали и давали мало света. А свеча у аналоя, где читал монах, оплыла и трещала.

Хорошо всмотревшись, я увидел, что сам монах лежит на полу, раскинув руки и ноги, и на груди его была накинута точно белая простыня.

Нечаянно взглянув на гроб, я остолбенел…

Гроб был пуст!… Дорогой покров, свесившись, лежал на ступенях катафалка.

Я старался очнуться, думая, что сплю; протер глаза, нет, как не неверен свет свечей, как не перебегают тени…, но все же гроб пуст и пуст…

Не помня себя от радости, я бросился к маленькой темной лесенке, что вела с хор в капеллу.

Недаром я заметил подвижность членов; это только сон, летаргический сон…, мелькало у меня в уме. Слава Богу, слава Богу.

Кое-как, в полной темноте, я скорее скатился, чем спустился с лестницы.

Врываюсь в капеллу, бросаюсь к гробу…

Боже…, что же это!… Покойница лежит на месте, руки скрещены, и глаза плотно закрыты. Даже розаны, которые я вечером положил на подушку, тут же, только скатились набок.

Снова протираю глаза, снова стараюсь очнуться от сна…

Обхожу гроб. На полу лежит монах; руки и ноги раскинуты, голова запрокинулась.

Мелькает мысль: где же простыня? и… исчезает.

Не доверяю своим глазам…, в висках стучит…

Нет, это стучат во входные двери со двора. Машинально подхожу, снимаю крючок. Свежий ночной воздух сразу освежает мне голову.

– Что случилось? – спрашиваю я. Входит ночной сторож в сопровождении двух рабочих.

– Ах, это вы, доктор! – говорит сторож и облегченно вздыхает. – А я-то напугался. Иду это по двору, а за окнами капеллы точно кто движется; ну, думаю, не воры ли?

Боже избави, долго ли до греха.

На графине бриллиантов этих самых много-много; люди говорят, на сто тысяч крон!

Подхожу. Шелестит, ходит да как заохает, застонет…

Ну, я бежал, позвал «парней, одному-то жутко, – закончил сторож.

– Вы пришли кстати, с монахом дурно, надо его вынести на воздух, – приказываю я.

– Ишь, как накурил ладаном, прямо голова идет кругом, – сказал один из парней, поднимая чтеца. – Ну и тяжел же старик! – прибавил он.

В это время из рукава монаха выпала пустая винная бутылка и покатилась по полу. Парни засмеялись.

– Отче-то упился, да и начадил без меры. Недаром же он и стонал, ребятушки, страсть страшно! – ораторствовал сторож.

Вынеся монаха во двор и положив на скамью, мы стали приводить его в чувство.

Это удалось не сразу. Угар и опьянение тяжело подействовали на полного человека.

Наконец он открыл глаза: они дико бегали по сторонам.

Я приказал дать ему стакан крепкого вина. Он жадно выпил, крякнул и прошептал:

– Неспокойная, неспокойная.

Начало рассветать: послышался звон церковного колокола к ранней службе.

Я пошел к себе, желая все обдумать, но едва сунулся на кровать, как моментально заснул.

День прошел обычно.

Монах совершенно оправился и просил только двойную порцию вина «за беспокойство».

Я видел, как экономка Пепа подавала ему жбан с вином, и шутя сказал ей:

– Смотрите, Пепа, возьмете грех на душу, обопьется ваш монах.

– Что вы, доктор, да разве они постольку выпивают в монастыре! А небось только жира нагуливают, – ответила Пепа.

Ночью я часто просыпался, но решил не вставать.

Рано поутру слышу нетерпеливый стук в мою дверь.

«Несчастье!» – сразу пришло в голову.

В один момент я готов. Отворяю.

Передо мной Пепа; на ней, что говорится, лица нет.

– Доктор, доктор, монах…, монах умер… – Заикаясь, произносит наконец она и тяжело опускается на стул.

Спешу.

На той же лавке, что и вчера, лежит монах.

Он мертв. Глаза его широко открыты, и все лицо выражает смертельный ужас.

Кругом вся дворня.

– Кто и где его нашел? – спрашиваю я. Выдвигается комнатный лакей.

– Господин граф приказали вставить новые свечи ко гробу графини, я и вошел в капеллу, а он и лежит у самых дверей.

– Верно выйти хотел, смерть почуял, – раздаются голоса.