Русская религиозная аксиология - Вячеслав Лукьянов

Представляется важным не ограничивать роль идеалов рамками духовного мира человека. В равной мере идеалы оказываются значимы и для самореализации личности в практической деятельности, выступая ее регуляторами[215]. Эта особая роль идеалов нашла свое отображение у религиозных мыслителей в концепции «спасения мира красотой». Остановимся на этом подробнее.

Подчеркнем, что в центре концепций русских религиозных мыслителей оказывается идеал красоты. Духовная красота человека, по их мысли, должна спасти мир. Известное афористическое высказывание Ф. М. Достоевского, вложенное в уста князя Мышкина («Идиот»): «Красота спасёт мир», – стало краеугольным элементом и путеводной нитью концепций теургии русских религиозных философов, а также – более широко – их философского миросозерцания.

Действительно, например, в учении В. С. Соловьева о всеединстве роль и значение красоты оказываются непреходящими: «Если в нравственной области (для воли) всеединство есть абсолютное благо, если в области познавательной (для ума) оно есть абсолютная истина, то осуществление всеединства во внешней действительности, его реализация или воплощение в области чувствуемого, материального бытия есть абсолютная красота. Так как реализация всеединства еще не дана в нашей действительности, в мире человеческом и природном, а только совершается здесь, и притом совершается посредством нас самих, то она является задачей для человечества и исполнение ее есть искусство. Общие основания и правила этого великого и таинственного искусства, вводящего все существующее в форму красоты, составят третий, и последний, вопрос нашего исследования»[216]. Как и для Соловьева, красота оказывается целью мирового процесса для Н. А. Бердяева: «Космическая красота – цель мирового процесса, это иное, высшее бытие, бытие творимое». Только в процессе человеческого творчества, с точки зрения Бердяева, «через красоту происходит прорыв к миру преображенному, к миру иному, чем наш»[217]. И для С. Н. Булгакова «вселенская Красота» выступает как цель мирового развития: «…эпоха искусства естественно приближается к концу, когда в мир грядет сама Красота»[218].

Возникает вопрос: почему именно Красота оказывается центральным понятием философско-культурологических концепций русских мыслителей? Почему именно с Красотой связывают они цель исторического процесса и спасение мира? Ответ на эти вопросы предполагает хотя бы краткий анализ позиции Ф. М. Достоевского по рассматриваемой проблематике, поскольку гениальный русский писатель во многом определил духовные поиски представителей русской религиозной философии.

Достоевский различает «два образчика красоты»: есть красота добрая, положительно прекрасное («идеал Мадонны») и красота злая («идеал содомский»)[219]. В романе «Братья Карамазовы» Дмитрий говорит: «Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил»[220].

По мысли Достоевского, реальный человек может в себе соединять «два образчика красоты» и в результате возникает третий – «странная красота», совмещающая в себе доброе и недоброе. Он был убежден, что мир может быть спасен лишь красотой доброй, «положительно прекрасным». Такое представление имеет глубокие основания. По его мысли, «прекрасное есть идеал». А «без идеалов, то есть без определенных хоть сколько-нибудь желаний лучшего, никогда не может получиться никакой хорошей действительности. Даже можно сказать положительно, что ничего не будет, кроме еще пущей мерзости»[221]. Вот почему возникновение «хорошей действительности» и посредством этого спасение мира возможны лишь при наличии у людей идеалов. Сохранение в народе идеала и потребности красоты, по мнению Достоевского, является гарантией высшего развития этого народа. В противном случае, по словам Шатова, – одного из героев романа «Бесы», – «когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать»[222]. При этом важно иметь в виду, что «в своих убеждениях он никогда не отделял истину от добра и красоты, в своем художественном творчестве он никогда не ставил красоту отдельно от добра и истины»[223].

По словам Соловьева, Достоевский не оставил какой-либо теории, системы, плана или проекта. Однако «руководящее начало и цель, высшая общественная задача и идея были поставлены им на небывалую высоту»[224]. Это и определило воздействие Достоевского на русскую философию, и шире – культуру. Вместе с тем идеи Достоевского, великого русского писателя, оказались созвучными русскому мировоззрению, будучи его выражением и развитием. Как справедливо отмечал С. Л. Франк, «русское мировоззрение можно считать практическим в высоком смысле слова: оно изначально всегда рассчитано до некоторой степени на улучшение мира, мировое благо и никогда – лишь на одно понимание мира»[225]. Мысль о могуществе красоты, о ее способности спасти мир стала достойным порождением русского мировоззрения и оказалась способной придать новый импульс его развитию.

Для русского миросозерцания красота всегда играла особую роль: «…общественное сознание Киевской Руси, открыв бытие духовной сферы, восприняло ее в первую очередь эстетически, усмотрело в ней высшую красоту, т. е. обрело новый эстетический идеал»[226]. Представление о красоте при этом носило синкретический характер, объединяя эстетическое с нравственно-духовным и утилитарно-полезным. Несомненной поэтому является преемственность русской религиозной философской мысли не только классической традиции (идущей от Древней Греции), но и собственно русскому миросозерцанию. Особенно это становится ясным при обращении к красоте духовной. Как отмечает В. В. Бычков, «духовная красота обладала в глазах древнерусского мыслителя самодовлеющей ценностью и не нуждалась в красоте физической. Напротив, последняя приобретала особую значимость лишь как знак и указатель на красоту духовную»[227]. Достоевский воспринял эту традицию, придав особое, ценностное, значение именно красоте духовной.

Вместе с тем Достоевский указывает на «моральную двусмысленность красоты» (термин В. В. Зеньковского)[228]. «Красота, – по словам Дмитрия Карамазова, – это страшная и ужасная вещь!.. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой… Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей»[229]. Достоевский, отображая новые исторические реалии, открывает борьбу противоположных начал в духовном мире человека. И в этом он, по словам Н. А. Бердяева, «противоположен эстетическому миросозерцанию эллинского гения». Его представление о борьбе света и тьмы, божеского и дьявольского начал резко отличается и от миросозерцания немецкого: «Германец склонен видеть столкновение Бога и диавола, света и тьмы на периферии бытия, но когда он идет в глубину духовной жизни, то видит там Бога, созерцает свет – полярность исчезает. У русского Достоевского полярность божеского и диавольского начала, бурное столкновение света и тьмы раскрывается в самой глубине бытия. Бог и диавол борются в самых глубинах человеческого духа»; поскольку же человеческое сердце оказывается «полярно в самой своей первооснове», то и красота «представляется Достоевскому полярной, двоящейся, противоречивой, страшной, ужасной»[230].

Вот почему спасение мира красотой в конечном итоге зависит от спасения самого человека. Лишь человек, преодолевший в себе «идеал содомский», способный опереться на красоту добрую, «положительно прекрасное», окажется в состоянии спасти мир. В этой связи проблематика спасения человека оказывается в центре внимания русской религиозной философии.

В. С. Соловьев признает «за истинною красотою способность глубоко и сильно воздействовать на реальный мир»[231]. Вообще основа эстетических взглядов Соловьева заключается, по словам Е. Н. Трубецкого, «в его вере во всепобеждающую силу красоты, спасающей мир»[232]. С точки зрения Соловьева, чтобы «творить в красоте», «претворять неидеальную действительность в идеальную», человеку необходимо в самом себе преодолеть «темное начало хаоса»: «Как в мировом процессе природы, темное начало хаоса преодолевалось внешним образом, чтобы произвести светлое мироздание, увенчанное явлением человеческого разума, – так теперь та же самая темная основа, открывшаяся на новой, высшей ступени в жизни и сознании человека, должна быть побеждена внутренним образом, в самом человечестве и при его собственном содействии»[233]. Преодолеть темное начало человек может лишь «духовным подвигом». Соловьев (вслед за Достоевским) верит, что человеческая душа представляет собой «часть души Божественной» и поэтому «может возродиться из всякой низости, из всякой мерзости». В отличие от животных человек способен критически относиться к самому себе, подвергать себя «внутренней оценке», судить и осуждать не только отдельные свои действия, но «самый способ своего бытия в целом». Именно поэтому «человеку естественно хотеть быть больше и лучше, чем он есть в действительности». По мнению Соловьева, «вся история состоит в том, что человек делается лучше и больше самого себя, перерастает свою наличную действительность… Внутренний, духовный, самодеятельный рост есть такой же бесспорный факт, как и рост внешний, физический»[234].