Прощайте, любимые - Николай Горулев

— Да нет, не устал.

— Не кисните, — затормошила его Виктория. — А то у меня осталось совсем немного времени, и мы попрощаемся надолго.

— Как попрощаемся? — вдруг искренне удивился Иван. Он и мысли не допускал, что Виктория может куда-то надолго исчезнуть.

— А вот так. Попрощаемся. Потому что в 9 часов утра наша машина с костюмами отправляется на Гродно. Там сейчас основная база театра.

— Значит, мы опять скоро встретимся, — обрадовался Иван. — В Гродно у меня брат работает, и я после сессии уезжаю к нему.

— А мы летом будем на гастролях.

— Каких гастролях? — рассердился Иван.

— А вы не злитесь, Ваня. В театре так заведено. Летом труппа отправляется на гастроли в другие города. И костюмеры, конечно. А ваш брат давно туда уехал?

— А он, собственно, и не уезжал. Он бывший подпольщик.

— Интересно иметь такого брата! — воскликнула Виктория. — Вы меня с ним познакомите?

— Конечно, — обещал Ваня. — Обязательно познакомлю...

Странным кажется город в новогоднюю ночь. Часть горожан уже спит, встретив праздник с боем Кремлевских курантов, часть еще поет застольные песни, часть бродит по морозным улицам, потому что никак не может расстаться с друзьями и подругами.

Сергей и Вера медленно спускались по Виленской к Дубровенке. Почему-то именно сейчас Сергей вспомнил, как шел за Верой и воспитателем Оли после кино.

На мостике через Дубровенку остановились. Ивы вдоль речушки покрылись инеем. Белели высокие холмы по берегам. Кое-где в домах еще светились окна. Строптивая Дубровенка не поддавалась морозу — он сковал льдам лишь берега ее, а на стремнине еще шумела вода, торопясь под днепровский лед.

Молча пошли в крутой переулок, остановились у калитки Вериного дома.

Начал падать тихий пушистый снег.

— К оттепели, — сказал Сергей.

— Ну, и пусть, — дрогнувшим голосом ответила ему Вера.

— Смешно. — Сергей прислонился спиной к забору. — Вчера был 1940, а сегодня уже 1941. Целый год мы протанцевали.

— Дитя... — улыбнулась Вера. — Ну чистое дитя. Пора тебе баиньки, не то папа с мамой заругают. — Она протянула руку, и Сергей тихонько пожал ее. Рука была в мягкой тонкой варежке, белой, как снег.

Вдруг Вера бросилась на грудь Сергея и заплакала.

Сергей опешил:

— Ты чего? Что с тобой, Верочка?...

Вера подняла заплаканное лицо, слабо улыбнулась:

— Люблю я тебя... Глупый ты мой... Давно люблю... С того самого дня, как в актовом зале писали за Милявским конспекты... Но бегала от самой себя, дура набитая...

Сергей не дал ей договорить. Он целовал ее губы, глаза, щеки, ощущая соленый привкус слез, и задыхался от нахлынувшего счастья.

— А я боялся...

— Глупый ты мой...

— А зачем же тогда Милявский?...

— Пустое все это...

— Навсегда?...

— Навсегда... — Ну, как мы с тобой провели этот бал? — спросил Федор у Эдика, когда они вышли на улицу,

— Почему это мы с тобой?

— А потому, что я произносил вступительную речь, а ты читал стихи.

У общежития Федор остановился,

— Слушай, Федя, — Эдик взял его за пуговицу пальто. — Ты действительно веришь, что для нас 41 год будет самым счастливым?

— Как тебе сказать... — задумался Федор. — Немножко верю и немножко нет. Как-то тревожно все-таки...

— А зачем же такую речь произносил?

— Для настроения. Ты считаешь, что я не прав?

— Мне показалось, что ты говорил и не верил в собственные слова. Боюсь, что другие это тоже почувствовали.

— А мне можно высказаться в твой адрес? — спросил Федор.

— Я, между прочим, все жду, когда кто-нибудь из вас скажет о том, что я сегодня читал.

— Хочешь правду? Ты читал зарифмованную передовицу газеты. На все стихотворение — два-три свежих образа.

— Спасибо.

— Только, пожалуйста, без обиды.

— Не говори чепухи. Ну, до завтра, Федор рассмеялся.

— Видишь, как критика травмирует. Ты даже забыл, что это завтра уже наступило.

— Опечатка, — сказал Эдик, пожимая на прощание руку Федора. — А как тебе нравится женоненавистник?

— Молчи, — предупредил Федор. — И никакого намека ему. А то сбежит, как гоголевский жених, в самую ответственную минуту.

Иван никак не мог уснуть. Серыми стали окна. Наступал январский рассвет. А он все перебирал в памяти события новогоднего вечера. Такого еще не было. Он вспоминал улыбку Виктории, постоянное удивление на ее игривом веснушчатом лице, их расставание. Хорошо бы встретиться в Гродно... Вспомнились дни, когда Иван с матерью получили вызов от Виктора. Это было накануне первой годовщины освобождения западных областей Белоруссии.

На Гродненском вокзале их встретил Виктор с дочерью, удивительно похожей на него. Виктор был совершенно седой, с глубокими морщинами на лбу.

Мать долго стояла с ним в обнимку, смотрела в лицо и плакала.

Иван топтался с чемоданом в руках, ожидая очереди поздороваться с братом,

— Постарел ты, совсем постарел... — сквозь слезы говорила мать. — И очень похудал. Ты не хвораешь?

— Ничего, мама, теперь скоро поправлюсь, — сказал Виктор и обнял Ивана. — А ты вон как вытянулся. Настоящий мужчина! Ну, знакомьтесь с моей дочкой Ириной... — Виктор взял мать под руку. — А ты, мама, тоже не помолодела, что поделаешь с этими годами — идут и идут. Задержать бы хоть на немного, да не получается... Вон наша машина стоит. Поедем прямо в больницу — нас Варвара ждет.

Из писем Виктора Иван с матерью знали, что по доносу провокатора Варвару схватила дефензива. После пыток бросили в тюрьму. И вот уже год, как Варвара лежит по больницам.

Пока ехали, Виктор показывал город. Была пора золотой белорусской осени. Светило нежаркое сентябрьское солнце. В парках и скверах города желтые и багряные листья висели, как праздничные гирлянды, узкие улицы были застроены домами различных стилей и эпох. В центре города, у площади, — величественный костел иезуитов. Иван ехал по городу, словно по залам громадного музея.

Варвара встретила их в больничном сквере. Под ногами шуршали первые опавшие листья. Царила тишина.

Навстречу матери, Ивану и Виктору шла моложавая, но очень худая женщина с впалыми щеками и заострившимся носом. Сквозь плотный больничный халат проступали ее острые плечи.

Женщина улыбнулась, открыв ровный ряд красивых зубов, и лицо ее сразу переменилось — глаза повеселели, на щеках пробился слабый румянец.

Мать снова прослезилась, обнимая невестку. Варвара подала руку Ивану, и он ощутил ее крепкие костистые пальцы, — Садитесь, гости, — улыбнулась Варвара. — Вот скоро вырвусь от этих докторов, тогда приму вас как следует...

— А ты не беспокойся, — сказал Виктор, — гости не будут в обиде. Только бы ты скорее поправилась... — Виктор пристально смотрел на жену, и глаза его, задумчивые и тоскливые, были подернуты влагой.

— Сегодня был главный врач, сказал, что дело идет на поправку...

— Ну, дай бог... — вздохнула мать.

Долго еще сидели они в сквере. Иван слушал разговор матери и Варвары и думал о том, как трудно пробивать человеку дорогу в жизнь...

«Надо обязательно встретиться с Викторией в Гродно... Обязательно», — засыпая, прошептал про себя Иван.

Глава одиннадцатая

ОБРЫВ

Было все — поиски на областной карте школы, в которой хотелось работать, были волнения перед распределительной комиссией, были первые билеты на государственных экзаменах, были институтские вечера, были встречи и расставания на рассвете. Все было. И вдруг — ничего. Все оборвалось сразу, единым махом, и нет возврата к прошлому, которое сейчас кажется особенно привлекательным и дорогим.

Война! О ней много спорили и говорили, ее предвидели и не хотели, ее приближение опровергали, и она все-таки нагрянула.

Сергей дослушал выступление Молотова, выключил репродуктор и бросился на улицу. Надо куда-то идти, что-то делать, потому что фашисты уже перешли границу и продвигаются в глубь страны. Где же наши войска? Что с ними случилось? Почему мы не только не воюем на чужой территории, а вообще повсеместно отступаем? Голова раскалывалась от бесчисленных вопросов, и никто не мог ответить на них.

Сергей почти вбежал к Эдику:

— Слыхал?

— Слыхал.

— Что будем делать?

— Бежим к Ивану.

Иван был взволнован, хотя старался казаться спокойным.

— Чему вы удивляетесь? Я ведь предупреждал.

— Как же рабочие и крестьяне против государства рабочих и крестьян? — словно самого себя спрашивал Эдик.

— Спроси что-нибудь полегче, — заметил Сергей.

— Мы с тобой тысячу раз говорили на эту тему, — разозлился Иван. — А ты свое. Неужели так трудно понять?

— Как быть? — спросил Сергей.

— Пошли в институт, — предложил Иван.

По городу почти бежали. Бежали и надеялись, что там, в институте, заготовлены ответы на все мучительные вопросы. Сергей успел заметить, что город сразу переменился. Обычно воскресное утро было оживленным и деловитым — люди спешили в магазины, на рынок, ребятишки на детские киносеансы. Сегодня на улицах было пустынно. Эту пустынность подчеркивал откуда-то налетавший ветер, который гонял тучи пыли и обрывки бумаг. Такого обилия бумаг на улице Сергей никогда не видел.