Жребий № 241 - Михаил Кураев

Если бы ты была уже моей женой, я прямо сказал бы тебе «не езди»: теперь же ты пока вполне свободна, и я не хочу и не могу стеснять тебя.

Я сказал все, что думаю и чувствую, постарайся, голубка, понять меня и не обижайся на меня. Кстати, мой совет: поменьше слушать Марию Егоровну и посерьезнее критиковать ее глупые речи. Когда тебе не грозила никакая опасность, и ты, и я обходились без советов Мар. Егор., теперь же, когда твой рассудок и даже чувство позволяют тебе рисковать собой, тебя «укрепляет в твоих намерениях» Мария Егоровна! Я, конечно, не могу сказать ей за это «спасибо».

Ну, теперь поговорим о другом. Ты, конечно, читала уже приказ Куропаткина о скором наступлении наших. Отступление кончилось, и теперь наша очередь идти вперед. Это очень радостное событие. Мы думаем все, что на нашем полку это может отразиться двояко: или и нас потребуют туда, когда начнется наступление, или же скоро после перехода русских войск в наступление наш полк расформируют совсем, разумеется, если на нашей стороне будет успех. И то, и другое приятно, конечно, последнее более желательно. Я от души рад твоим успешным занятиям грамотой с Дуняшей и сердечно поздравляю и учительницу и ученицу.

Завтра я еду в командировку — вероятно до Читы, а по возвращении оттуда, дней через 5, поеду снова по всей линии Забайкальской дороги.

Жизнь у нас становится все дороже и дороже, все больше замечается недостаток в самых необходимых вещах. Даже табаку достать очень трудно. Поэтому я обращаюсь к тебе с просьбой, помня твое разрешение в случае нужды обратиться к тебе. Закажи в Москве набить тысячи три папирос и пришли мне, конечно, если это тебя не затруднит. Табак возьми Асмолова (средний, или лучше вышесредний сорт), не дороже 4-х рублей и не дешевле 2 р. 60 коп. за фунт. Гильзы №№ 42 или 43, с длинным мундштуком и длинной куркой. Если можно будет тебе это уладить, то сделай — я буду очень тебе благодарен. Пришли почтой.

Недавно получил письмо от Алекс. Мих. Пишет о новостях в земстве; много интересного, но мало приятного. Ей я еще не отвечал, на днях отвечу.

Вероятно дня через 3–4 напишу тебе еще, а сейчас ложусь спать, так как уже 1 ч. ночи, а вставать к поезду нужно в 5 ч. утра.

Я вполне здоров и благополучен. Страдаю, как и прочие, от безделья.

До свидания, мой милый ангел! Крепко и без конца целую тебя, обнимаю и жму твою руку! Горячо тебя любящий твой Коля.

Будь здорова, дорогая, верь, надейся и терпи!

Странная война, странный полководец Куропаткин, объявляющий на весь божий свет о готовящемся наступлении, странен и полковой врач, уже полгода варящийся в армейском котле, а все еще предполагающий, что в войне есть правила, вроде как во французской борьбе, сначала один нападает, потом другой, по очереди. «Теперь наша очередь идти вперед…» Раз из этого не делается тайны, стало быть, это тоже «по правилам».

Откуда было знать деду, попавшему в казачий полк, что конница, в которой у русских было над японцами полнейшее превосходство, оказалась в русско-японской войне несостоятельной.

Холмистая, пересеченная местность, изобилующая сопками, ущельями, теснинами, разливающимися после дождей реками, — сама территория южной Манчжурии, где развернулись главные события, была скверным театром для выступления конницы, зависящей более других родов оружия от характера местности.

А всем казалось, что русская конница, стяжавшая славу на европейском театре, просто уничтожит японскую кавалерию — и малочисленную, и слабую, и плохо обученную. Ничего подобного не случилось. Многочисленные русские эскадроны и сотни не оказали ощутимого влияния на исход кампании. Все это надо сказать хотя бы для того, чтобы судьба 3-го Верхнеудинского казачьего полка не казалась исключительной. Сначала охрана дороги, потом борьба с хунхузами, полупартизанскими, полуразбойничьими шайками пособников японцев в Манчжурии.

Наша кавалерия по большей части так и употреблялась, для охраны коммуникаций и разведки. Для кавалерии это, конечно, второстепенные задачи.

С одной стороны, японцы всячески уклонялись от конных сражений, предпочитая пускать в дело винтовки, а не прибегать к холодному оружию, нравственное значение которого в бою огромно. Японцы охотно спешивались и по сути были «ездящей пехотой», а не кавалерией в европейском смысле. Зато все бойцы были поголовно грамотны и выказывали при исполнении команд поразительную сноровистость. А вот наши сибирские казаки при храбрости своей оказались малоспособны к самостоятельным решительным действиям. Регулярная конница была представлена на русско-японской войне только тремя драгунскими полками, это восемнадцать эскадронов, а двести семь сотен — это было казачье войско.

«Пехоте, обладающей выдержкой, нечего опасаться казаков», — писали накануне войны в японских армейских наставлениях. И Куропаткин в своих обращениях к войскам в ходе боевых действий подтвердил справедливость японской оценки казаков: «Хоть наши разведывательные отряды достигают силы в одну или даже несколько сотен, их зачастую останавливает десяток японских пехотинцев. В таких случаях необходимо спешиваться и прогнать противника огнем. Будь у казаков более воинственного духа, они атаковали бы противника в шашки». Был у казаков воинственный дух, был он даже в полковом враче казачьего войска, не хватало русскому солдату, поголовно неграмотному, физически сильному и неутомимому в походе, осмысленной дисциплины, разумной храбрости и толковых командиров.

Вот в штыковом бою наши были молодцами. Японцы, несмотря на их несомненное презрение к смерти, частенько при одной угрозе штыкового удара отступали. По свидетельству очевидцев, почти все трупы 1.300 японцев на Путиловской сопке под Шахе, после ночной атаки 4 октября, носили следы ранений, нанесенных холодным оружием, преимущественно штыком. О взятии штурмом сопки Путиловской Куропаткин доложит царю особым донесением, а государь, потерь не считавший, наконец-то внесет в «Дневник» долгожданные трофеи: «при удачном штурме сопки, занятой японцами, было взято 11 их орудий и пулемет». Надо думать, примерно такие же записи, как и «военный вождь», делали школьники, увлеченные войной, — «было взято 11 их орудий…»

Превосходство русских в рукопашном бою было неоспоримо, но решающего значения в войнах XX века рукопашный бой уже не имел.

Первого октября царь уже знал об очередном разгроме, а дед еще пребывал в состоянии воодушевления в связи с приближающейся переменой участи. Участь переменится, но еще не скоро.

Начало октября обрушило на государя множество забот и, в первую очередь, связанных с назначением нового министра внутренних дел. Царь хотел назначить симпатичного ему Рыдзевского Н. К., даже подписал Указ, но матушка царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, сказала, что Рыдзевский Н. К. не будет министром, а министром должен быть командир корпуса жандармов и заведующий департаментом полиции князь Святополк-Мирский П. Д. Государю пришлось Указ, о котором уже все знали, переписать и поздравить князя Святополк-Мирского с высоким назначением. Взгляды Святополк-Мирского и милого сердцу и уму государя Плеве были едва ли не противоположны. Плеве, к радости царя, был убежден, что «всякая игра в конституцию должна быть в корне пресечена». А все представительные органы управления и земство, в первую очередь, в их глазах и были «игрой в конституцию». Святополк-же-Мирский, напротив, был убежден, что земские либералы не опасны для престола, и необходимо считаться с нарождением «третьей силы», и умеренные уступки в области веротерпимости, расширения свободы печати и прав земства вполне насущны. Государь выслушал планы нового министра и со всем согласился, но назначение это было всего лишь жестом вежливости и сыновней преданности Мамà, а не изменением убеждений. Понимал это царь, догадывался Мирский, недоумевали все вокруг, но, главное, Мамà была довольна: «Поезжайте к матушке, обрадуйте ее», — дал государь первое поручение министру.

Вот так откровенно, на глазах у всех переплетается частная жизнь семьи, отношения мамы и сына с жизнью обширнейшей державы, попавшей им под руку. Когда на следующей войне государю и государыне случится ненадолго расстаться, они и разлуку свою почтут событием государственным.

«Ты очень верно выразилась в одном из своих последних писем, что наша разлука является нашей собственной личной жертвой, которую мы приносим нашей стране в это тяжелое время. И эта мысль облегчает мне ее переносить. Ники. 4.01.1916.»

У деда с бабушкой хватило вкуса и ума не смотреть на свою разлуку столь торжественно и не объявлять ее ценностью, достойной поднесения в дар отечеству.

Что-то мы отвлеклись. Все войны, войны, а жизнь берет свое.

Война войной, а на охоту ехать надо.

В начале октября государь много и счастливо охотился, и не только на ворон, хотя 6 октября «долго гулял и убил три вороны», а 10 октября, проводив Аликс домой, «продолжал прогулку и убил пять ворон», но главные события развернулись 7 октября.