Вороний мыс - Михаил Барышев

— Мне капитан рассказал, что ты написала, — сказал Митя и обнял Наташу. — Я люблю тебя, Наташенька… На всю жизнь.

Она поглядела в его глаза и поверила — именно так: на всю жизнь.

— Кончится война, и мы сразу поженимся.

— Сразу, — ответила Наташа, хотя уже знала теперь, что до конца войны оставалось еще много месяцев, невероятно много дней, и в каждый из них убивали людей.

Медленно, неохотно опускалась на землю призрачная северная ночь. Леса погружались в лиловеющие сумерки, а отходящий день полыхал, не унимаясь, над ними багряным пожаром. Лишь к полуночи, словно устав, съеживался багрянец, ложился брусничной полосой на чело земли и неприметно гас, рождая зыбкий, дымчатый свет.

Хотелось темноты и сна, а свет проникал сквозь смеженные веки, и спрятаться от него было невозможно. Наталья Александровна ворочалась на постели, сминая простыни. До отвращения теплая подушка облепляла голову, будто стараясь удушить. В сумеречной синеве каюты все казалось одинаковым, неясным и расплывчатым.

Теплоход без остановки прошел Подпорожье. Ближе к устью Свирь распрямлялась. Вода добрела, успокаивалась, замедляла бег.

Увидев вольно расходящиеся берега Ладоги, Наталья Александровна нашла в себе силы посмеяться над вчерашним смятением и облегченно подумала, что прошел еще одни день поездки.

Глава 4

Даня не пришла на ужин. Баба Варушка разволновалась, выпросила у официантки тарелку и принесла в каюту остывшую котлету с макаронами, сдобу и чай.

— Вот шалопутная девка. Куда же она запропастилась?

— Значит, есть дела поважнее ужина.

— Поискала бы ты ее, Александровна. Может, лихо какое стряслось?

— За борт, кажется, никто не падал.

Разыскивать на теплоходе восемнадцатилетнюю девицу было смешно, но тревога бабы Варушки невольно передалась Наталье Александровне, и она отправилась на поиски.

Даню она увидела на корме. Облокотившись о поручни, открытая ветру, девушка смотрела на взбулгаченный винтами пенный след, над которым сутолошно метались чайки, высматривая оглушенную рыбешку.

— Что случилось, Даня? Мы твой ужин принесли в каюту.

— Спасибо… Я не хочу есть, Наталья Александровна.

— Что же у тебя отбило аппетит?

Даня вздохнула, передернула плечами и попыталась привести в порядок волосы, разлохмаченные ветром.

— Неприятность получилась… Понимаете, Виталий меня в каюту пригласил. Записи интересные послушать. Те, которые капитан не дает ему прокручивать…

— Ясно… Потом появилась бутылка сухого вина…

— А вы откуда знаете?

— Технология таких ухаживаний не отличается, увы, разнообразием… Ты полагала, что он тебе будет про цветочки рассказывать, а он обниматься полез и так далее…

Наталья Александровна сердилась сама на себя, на нелепую, придуманную ею в собственное удовольствие, опеку над совершеннолетней девицей, отлично соображающей, что ей нужно. Сейчас, наверное, она услышит покаянное признание. Потом прольются не очень уже горькие слезы, будут тривиальные слова о безответной любви, о доверии и мужском вероломстве, которыми в таких случаях, как зонтиком, пытаются прикрыть грешное, удовольствие.

— «Так далее» не было, — строго перебила Даня. — Он мне, в самом деле, рассказывал. Только не про цветочки, а про Белозерск. Там у него мама живет. Старенькая уже и плохо видит. Поэтому он и уезжать оттуда не хочет…

— В чем же тогда неприятность?

— Понимаете, вышла я из каюты, а тут как раз капитан по коридору идет.

— Вот оно что! Запрещается отвлекать членов экипажа от выполнения служебных обязанностей и находиться в чужих каютах… Ну, это не так страшно, и расстраиваться по такому поводу не стоит.

— Мне-то, конечно, наплевать, а капитан к Виталию придирается. Прошлый рейс он ему выговор в приказе объявил. И тут разорался на него, что больше терпеть это безобразие он не желает и спишет Виталия с корабля… Ну, зашла я к Витальке. Не арестованный же он. И каюта цела осталась. Не просидела же я там место.

— Дело тут, Даня, в другом, — возразила Наталья Александровна, рассмотрев вдруг, что у ее молодой соседки по каюте редкие, белесые ресницы и толстая переносица ее замусорена не легкими веснушками, а ямками глубоких рябинок. — Могу объяснить тебе, почему капитан к радисту придирается. Этот Виталий, по-моему, хлюст порядочный.

Даня вздрогнула от злого и обидного слова, резко выпрямилась и, придерживая рукой разлетающиеся волосы, уставилась на Наталью Александровну.

— Как вы можете так говорить? — неприязненно спросила она. — Вы же его совершенно не знаете. Словечко тоже придумали, а еще культурные, из Москвы.

— Могу так говорить. Он деньги на дом в Белозерске подрабатывает тем, что сдает каюту милым парочкам на условиях почасовой оплаты.

— Ну и что? — трезвым и спокойным голосом возразила Даня. — Вам-то до этого какое дело?

— Капитан, видимо, имеет на сей счет несколько иное мнение. Если ты такой приработок считаешь нормальным, нам говорить не о чем.

Наталья Александровна повернулась, чтобы уйти, но Даня ухватила ее за рукав.

— Вы неправду сказали? — торопливо спросила она. Глаза ее утратили резкость, стали беспомощными, распахнутыми, как окошки при пожаре. — Вы просто пошутили. Виталий вам не нравится, вот вы и придумали про каюту.

— Такое не придумывают, — раздраженно ответила Наталья Александровна, жалея, что сказала Дане о разговоре на верхней палубе. На кой черт ей влезать в такие дела. Своих забот, что ли, не хватает? Взялась наставлять на путь истинный незнакомую ей, в сущности, девицу и получила, как это уже не раз случалось в институте очередной раз по носу: «Вам-то какое дело?» Правильно, не суйся, когда тебя о том не просят.

— Вот что, милая, разбирайся сама с собственными неприятностями. Человек ты совершеннолетний, и водить тебя за ручку ни к чему.

— Я Виталия спрошу.

— Сделай одолжение… Впрочем, ты ведь и сама не прочь у жизни поскорее свой куш схватить. Чем только за такой куш расплачиваться станешь? Домик в Белозерске даром не поднесут. А за душой у тебя пока маловато.

— Презираете? Мораль хотите читать? До чего вы любите морали в нос тыкать. А я сама все хочу попробовать, сама хочу испытать, что я стою в жизни.

— Тогда начинай с пещерного человека, а то много без опробования останется.

— Слова это все… На словах что хочешь можно доказать. Витальку я не позволю с корабля списать. Не дам. К капитану пойду, заявление в пароходство напишу.

— Пиши. И к капитану наведайся. Он тебе наверняка еще кое-что любопытное расскажет.

Даня возвратилась в каюту почти вслед за Натальей Александровной. Деловито съела остывшую котлету, выпила холодный чай и принялась наряжаться в брючный костюм.

— Побегай, побегай, Данюшка, — зарокотала баба Варушка. — Я тоже, бывало, на вечеринки любила бегать. Мороз на улице, пуржит, зги не видно, а ты ухлестываешь, ног под собой не чуешь. Побегай, веселись.

— Какое тут, к дьяволу, веселье, — зло откликнулась Даня, вздохнула и раздумчиво добавила. — Так ведь веселимся-то, по нужде, девать себя некуда… У меня, баба Варушка, официальный визит.

— Какой еще такой визит?

— К капитану. Нужно выяснить, что есть белое, а что есть черное, — ответила Даня и вышла из каюты.

— Чего она к капитану потащилась? Про черное и белое сказывала? Ежели о человеке разговор, так черного либо белого не отыщешь. Сколь я на своем веку людей ни встречала, все полосатенькие попадались.

— Тем не менее есть и черное и белое.

— Ты мне, Александровна, разум не темни. Ты скажи толком, что случилось.

Наталья Александровна рассказала о разговоре с Даней.

— Ну так и что? — спросила баба Варушка. — Мало ли у человека какая промашка выходит. Что же его сразу головой в омут совать?

«Эх ты, всеблагая утешительница! — снисходительно подумала Наталья Александровна. — Изломала тебя, видно, жизнь. Приучила плыть по течению. Все тебе хорошо. Все, как бог пошлет… Удобная философия».

Остров Валаам встретил отглаженным гранитом седых скал. Солнце купалось в холодной воде Ладоги, и березы прятались за каменными выступами от северных ветров. На припеках были разливы черники, зацветающей фиолетовыми искрами. Прозрачные, как весенние проталины, озера стыли в базальтовых покатых чашах.

Были обомшелые стены древних монастырских построек. За ними хоронились от жалостливой и потому обидной человеческой доброты те, кого особенно тяжко искалечила война. Об этом говорили шепотом и вдоль стен шли тихо, неодобрительно оглядываясь, когда под ногами у кого-нибудь хрустел сучок.

Баба Варушка семенила рядом с Натальей Александровной, вздыхала и шептала что-то про себя.