Красный газ - Эдуард Тополь

Мы сидели над Иртышом, Салахов, вспоминая прошлое, горько усмехнулся, а я гладила его черные, но уже с проседью, вьющиеся волосы, целовала его в жесткие усы, и через несколько минут мы снова катались по зарослям жарков и иван-чая. Однако в сексе Салахов не был так несокрушимо настойчив, как в поисках сибирской нефти, и я уехала девственницей со своей первой студенческой практики. Через два года вышел фильм о Салахове, а затем и пьеса, но ни в кино, ни в театре не было, конечно, эпизода с КГБ. Не то писатель побоялся вставить этот эпизод, не то цензура вырезала…

Еще через два года я получила диплом юриста и – не без романтических мечтаний – попросила распределить меня на работу в Тюменскую область. Приехав в Тюмень, я узнала, что Салахов теперь – глава всех геологов Западной Сибири, начальник треста «Главтюменьнефтегаз», лауреат Ленинской премии. Куда было мне, одной из тысяч прилетевших в те годы в тайгу молодых специалистов, пробиться к такому высокому начальству! Да и по какому вопросу записаться к нему на прием? Доложить ему, что я уже не девственница, но что в студенческом общежитии МГУ я десятки раз мечтала по ночам снова оказаться с ним, с Салаховым, над Иртышом, на той поляне, полной жарков и иван-чая?…

Я пробыла в Тюмени неделю, вышагивая, как полная идиотка, все свободное от работы время подокнами треста «Главтюменьнефтегаз». И дождалась – увидела, как Салахов подъехал к тресту на своей персональной «Волге». Он прошел в здание треста в трех шагах от меня – стремительный, как всегда. Конечно, он не заметил меня – мало ли прохожих на улице! Да и мало ли студенток-практиканток побывало с ним после меня на тех полянах – уж, наверно, не таких упрямых, как я! Ведь Салахов стал знаменитостью, героем фильмов и пьес…

Короче, в тот же день я подала начальнику Тюменского областного уголовного розыска заявление с просьбой перевести меня на работу в какой-нибудь новый и молодой тундровый поселок – подальше от Тюмени…

Теперь Расим Салахов – романтический герой моих девичьих снов – входил в вестибюль гостиницы «Север». Короткий овчинный полушубок, брезентовые брюки мехового комбинезона, унты из собачьего меха и совершенно седые, но по-прежнему жестко вьющиеся волосы пышной шевелюры над темными кавказскими глазами. За ним шли еще несколько человек – тоже, видимо, из тюменских, но я смотрела только на Салахова, и какая-то томительно-теплая волна нежности и горечи окатила меня с ног до головы.

– Ань торово, хасава![9] – весело и громко поздоровался он со всеми по-ненецки. – Ну что? Дают вам прикурить духи тундры?!

Конечно, только Салахов мог себе позволить ерничать в такой обстановке! Его тут же окружили местные начальники геологоразведочных направлений, которые к вечеру стекались сюда, в гостиницу, под разными предлогами, а на самом деле под защиту десантников. Он здоровался с ними за руку, шутил, хлопал кого-то по плечу, а затем в просвете меж фигурами увидел меня. Несколько томительно-длинных секунд он смотрел мне в глаза и вдруг, отодвинув кого-то рукой, пошел прямо ко мне. Мне показалось, что он в эти мгновения гладит меня взглядом по плечам, волосам, ресницам…

– Аня? – сказал он, подойдя.

Вблизи я увидела, как он постарел за эти годы. Морщины и морщинки прорезали лоб и лицо. И в глазах была усталость очень, очень пожилого человека.

– Зачем вы-то сюда приехали? – негромко спросила я.

– Ты ведь Аня, правда? – снова спросил он, удивленно переводя взгляд с моего лица на мой мундир старшего лейтенанта милиции.

– Да, я Аня. Я теперь следователь. Но вы-то зачем сюда приехали?

Он словно разгадал суть моего вопроса.

– Я? – сказал он весело и громко, на весь вестибюль. – Я приехал поближе к ненецким духам. Уж если они кастрируют тех, кто открыл тут нефть и газ, то должны были начать с меня! Короче, я хочу в одиночку погулять по Салехарду. Чтобы доказать, что нет никаких этих идиотских духов тундры, и чтоб кончилась эта паника. А то уже по всему Ямалу люди перестали работать, но если ты хочешь – можешь составить мне компанию. Я не думаю, что женщина может испугаться духов. Пойдешь?

– Вы что? Серьезно?

– Конечно, серьезно! – сказал он мне негромко. – У меня третий день все экспедиции не работают. Люди бегут из Уренгоя, Тарко-Сале, Надыма. Ты представляешь, что это такое? Идешь?

Я пожала плечами. Может быть, он и прав. Может быть, для того чтобы покончить с общей паникой, начальству нужно действительно не прятаться здесь, в гостинице, под крылышком десантников, а выйти на улицы. Но только Салахов мог додуматься до этого. Завтра по всему краю разнесется слух о том, что САМ Салахов свободно, без всякой охраны разгуливает по Салехарду и никакие «духи» его не трогают. Это отрезвит и русских, и ненцев…

Конечно, как атеистка, я не верю ни в какую мистику. И вообще, когда вокруг вас добрая сотня наших доблестных офицеров-десантников, вам сам черт не страшен, даже если бы его существование было доказано научно. Поэтому мы с Салаховым выходили из гостиницы как на лирическую прогулку, под шутки всех собравшихся.

– Ты взяла с собой пистолет? – спросил Салахов в двери.

– Да.

– Оставь его тут.

– Зачем?

– Оставь, я сказал.

Я вытащила из кобуры свой «ТТ» и на глазах десантников, следователей, геологов и арестованных ненецких подростков передала его Зотову.

– Чистота эксперимента – прежде всего! – сказал кто-то из геологов. – Но нужно проверить, захватил ли Салахов свое мужское снаряжение!..

На улице перед гостиницей рычали двигателями и курились сизыми дымами бронетранспортеры десантников. Но дальше улица была пуста и мертва. Мороз пощипывал лицо, снег скрипел под ногами.

– Трусишь? – спросил Салахов.

– Еще чего! – соврала я, потому что в действительности чем дальше отходили мы от гостиницы, тем неуютней становилось на душе.

Кажется, я начинала понимать людей, которые так легко ударились в панику. Можно быть хоть сто раз атеистом, но когда остаешься один на один с замороженным и вымершим городом, в темноте полярной ночи каждый шорох, каждая выскочившая из-за угла собака может показаться призраком, убийцей, духом тундры.

– Ладно, – сказал Салахов, взяв меня под руку. – Расскажи мне о себе. Ты давно в Салехарде?

– Второй день. А вообще я работаю в Уренгое. Уже пятый год.

– И ни разу не позвонила, не зашла… Ты замужем?

Мы пропустили кативший по мостовой патрульный броневик, потом я спросила:

– А вы женаты?

– Да, у меня уже трое детей. Догоняю упущенное. Ты не замерзла?

– Нет пока… Смотрите!

Необыкновенное северное сияние возникало над нами, над городом, над ямальской тундрой. Сколько бы раз вы ни видели это – привыкнуть к такому зрелищу нельзя. Темное небо вдруг стало как бы отлетать от земли – ввысь, ввысь, ввысь! И во всех концах этого огромного и разом светлеющего неба возникали широкие, сияющие, призрачно-замороженные, многоцветные полосы не то зыбкого огня, не то сияния. Они были похожи на светящиеся ленты, пляшущие по небу, меняющие высоту, тона, цвет. И все это – в полной тишине, беззвучно, будто действительно, как говорят ненцы, это духи умерших летают по небу…

Неживой, но меняющий краски свет этого сияния осветил низкие заснеженные дома Салехарда, его вымершие темные улицы и – прямо перед ними, на стене какого-то официального здания – большой красочный плакат с надписью:

«БОГАТСТВА ТУНДРЫ – НАШЕЙ ЛЮБИМОЙ РОДИНЕ!»

Плакат был стандартным – под призывом был нарисован молодой рабочий с открытым и чистым русским лицом. Он стоял на фоне тундры, а за ним разбегались по тундре буровые вышки. Но на этом плакате лицо рабочего было, обезображено все той же непристойностью: к его рту был пририсован кровоточащий мужской член. И корявыми, неровными буквами было написано:

«РУССКИЕ – ВОН ИЗ ТУНДРЫ!»

Салахов молча рассматривал плакат. За углом вдруг прозвучали топот ног, негромкие, будто придушенные, голоса и глухие удары. Мы с Салаховым, не сговариваясь, ринулись в ту сторону и, свернув за угол, увидели, что происходит.

При свете северного сияния под окнами рабочего общежития человек десять работяг били какого-то ненца. Ненец был низкорослый и скорей всего пьяный – он не кричал и не сопротивлялся. В своей глухой оленьей малице он валился от их ударов на землю, как куль, а они поднимали его и били зло и с удовольствием – кулаками, ногами. В окнах общежития стояли фигуры удовлетворенных зрителей.

Когда мы с Салаховым подбежали, избивавшие приняли нас за своих и раздвинулись, чтобы и мы могли внести свою лепту в это избиение. Но Салахов не стал, конечно, бить ненца, а схватил кого-то из работяг за ворот, спросил резко:

– В чем дело?

– А ни в чем! Бей его! – по инерции драки рвался к ненцу работяга, отдирая руку Салахова от ворота своего полушубка.