Злые белые пижамы - Роберт Твиггер

У Торчка, большого неуклюжего полицейского с тоскливым выражением лица, чьи одеревенелые и упертые движения обеспечивали разнообразные насмешки учителей и коллег-иностранцев, были реальные проблемы с кувырками. Он переворачивался и обрушивался вниз так, что весь пружинный пол додзё начинал вибрировать. Смотреть на это было больно.

Сакума и Бэн тоже переживали трудности, но когда дело касалось высоких падений, я был наибольшим болваном в группе.

Я не мог понять смысл сальто. Я мог выполнить его один раз, но и тот получался несуразно деревянным, слишком быстрым и отдавался дикой болью в теле, когда я ударялся об мат. Я застрял в черной полосе. Из-за того, что мне не нравились высокие, я делал их слишком быстро, что нарушало своевременность шлепка рукой и падения. Из-за того, что я боялся быть в положении вверх тормашками, я старался нырять как можно ближе к мату. Иногда возникало ощущение, словно я пытался нырнуть под мат. Но чем ближе ты к мату, тем сложнее безопасно приземлиться. Казалось совершенно несправедливым то, что правильное решение шло против интуиции, то есть что для безопасности нужно было быть как можно выше над полом. Что касалось меня, то я часто оказывался настолько близко к нему, что мог почувствовать, как мои волосы задевают мат во время переворота. Неприятная мысль — а что если бы моя голова оказалась на несколько сантиметров ниже? Она могла бы застрять и совсем оторваться. Думать об этом мне не нравилось, но это было необходимо. Невозможно было избежать падений, потому что все новые сложные техники требовали высокого падения для избежания броска. Именно сальто давало айкидо гимнастическую привлекательность. Благодаря сальто айкидо выглядело сложным по простой причине — сальто было сложным. С первого дня я понимал, что это будет проблемой. Моей собственной маленькой проблемой. Моим крестом. Моей ношей. Было странно, насколько быстро я понимал, смогу ли я выполнить какую-то технику, еще до того, как попробовал бы. Всего лишь наблюдая, как другие выполняют техники на коленях, я знал, что они не будут представлять никаких проблем. Да, я думал, что смогу их сделать.

Но с сальто было по-другому. И чем больше меня обхаживали, советовали, ругали, орали, тем хуже становилось. С увеличением у меня количества синяков и побоев, которым я подвергался, я начал терять способность сделать приличным образом хотя бы простой кувырок вперед и его старшего брата — ныряющий кувырок вперед.

Проблемы начались с Оямады. Было в Оямаде что-то жесткое, но было и женоподобное. Я никак не мог забыть его интерес к куннилингусу, даже когда он меня мучил. Он был единственным учителем, который не прошел через программу сеншусей. Некоторые говорили, что именно это сделало его таким жестким по отношению к сеншусеям. Конечно, его занятия были образцом скуки, его любимым методом обучения были повторения до тех пор, пока не пройдут полтора часа.

Оямада выстроил нас вдоль основной стены додзё и приказал делать непрерывные кувырки вперед до противоположной стены. А потом обратно. И снова обратно. Поначалу было весело. Приятный перерыв среди тяжелой физической нагрузки, но потом стало очевидно, что он собирался продержать нас на этом упражнении до конца занятия.

Через десять минут я был покрыт серьезными синяками на костных шишках, кончиках подвздошных костей, которые немного выдаются с каждой стороны от поясничного позвонка, немного над ягодицами. За следующие одиннадцать месяцев эти синяки не сходили ни разу. На косточках слоями нарос кальций, что только ухудшило ситуацию. Иногда они отекали, иногда казалось, что они исчезли и потом, когда ты падал на одну из них, то понимал, что все на месте.

Уилл окрестил их «шишечками» и имя прилипло. Это была травма, специфичная для студентов курса сеншусей — рожденная в комбинации твердых матов и чрезмерных тренировок — и нечто совершенно непонятное для обычных студентов. Как нашивка за ранение или Пурпурное Сердце, это можно было получить, только вступив в бой.

У некоторых шишечки были настолько болезненными, что им приходилось прибегать к акупунктуре, чтобы избавиться от боли, другие же изобретали забавные и в целом опасные техники падения в отчаянной попытке приземлиться на что угодно, кроме двух чувствительных мест.

«Ты должен быть осторожнее, — сказал Пол, — потому что иногда кость может получить заражение.»

Зараженные шишечки! Что могло быть хуже? В нашей тесной вселенной из четырех стен и сотни твердых матов я не смог представить ничего хуже зараженной шишечки.

Оямада был рабом болезненных падений, но Роберт Мастард был тем, кто привел меня к окончательной потере понимания о том, как сделать сальто легко и грациозно.

«Так, ребята, несите маты.»

Мы бежали в угол додзё, подбирали два матрасоподобных мата, которые предназначались для обучения высоким падениям.

Мы выстраивались, и Мастард или Толстяк хватали тебя за руку, и ты должен был сделать сальто. «Хорошо. Хорошо. Хорошо. Плохо», — в процессе комментировал Мастард. Для меня всегда было «Плохо». Возможно, это был его способ ободрения для меня. Но эффект был противоположным. Я начинал мечтать о магических словах: «Хорошо, ребята, несите маты на место».

Мы постепенно привыкли к броскам и однажды днем Мастард сказал: «Давайте повеселимся».

Он взял дзё с полки на стене, где находились деревянные мечи и ножи. Дзё — это палка из твердого дерева, примерно таких же габаритов, как и толстая палка для швабры. Полицейские в аэропорте Нарита вооружены дзё, многоцелевым инструментом для фехтования, дубинкой и жуткой колющей палкой, хотя я заметил, что они еще имеют при себе пистолеты.

Мастард стоял на мате и приказал первому ученику схватить конец дзё. Затем он дернул дзё вверх и вперед, чтобы выполнить бросок. Отпуская захват, ученик перевернулся в воздухе и приземлился на мягкий мат.

Я ожидал проблему на этапе отпускания захвата. Если это сделать слишком рано, то будет видно, что захват несерьезный. Если слишком поздно, то у меня не будет свободной руки для компенсации падения.

В итоге я настолько сконцентрировался на палке, что мое сальто оказалось недоделанным и безжизненным. Я зацепился головой за мат в момент переворота. Послышался тошнотворный хруст в моей шее, которая свернулась набок. На секунду меня покинуло сознание. Потом я понял, что должен встать. На подгибающихся ногах я вернулся в очередь выполняющих падение.

«Сломаешь шею и вылетишь с курса!» — проорал Мастард с места, что он занимал с дзё. Затем он подошел ко мне и поднял палец.

— Сколько пальцев?

— Один.

— Ты в порядке, — сказал он.

Я не чувствовал, что был в порядке. Я порвал шейную мышцу. Что было еще хуже, моя уверенность упала ниже обычного.

«Ты подпрыгнул как раз на макушке головы, — прошептал Адам из очереди. — Это выглядело несколько жутко.»

Я был рад, что Мастард сказал нам убрать маты до того, как до меня снова дошла очередь. Это было хорошо, потому что я начинал думать, что он дожидался меня. Когда он объявил, что едет домой в Канаду, я немного надеялся, что он не вернется.

С ныряющими падениями мне повезло больше. Четыре или пять людей пригибались, сидя рядом, и ты должен был бежать и нырять через них. Это был сложный трюк, и даже чудотворец Сато однажды свалился на последнего сидящего. Я видел, как он тряс головой, не веря, когда поднимался на ноги.

Моя техника заключалась в том, чтобы бежать как при пожаре, издать воинственный клич и надеяться, что последний пригнувшийся не будет возражать, когда я свалюсь ему на спину. Но даже я иногда умудрялся обходить препятствия.

Я постоянно чувствовал себя побитым, но пока не получил ни одной травмы. Кроме Хромого с его локтем, полицейские тоже выходили сухими из воды, то же самое касалось других иностранных сеншусеев.

Первым человеком, получившим перелом, был Дэнни, это случилось во время занятия, на котором мы постоянно делали сальто. Он неловко приземлился и сломал палец на ноге, маленькая, но болезненная косточка для перелома.

По дороге в додзё в то утро я успел попасть в небольшую аварию, врезавшись на велосипеде в скутер, что было неким предупреждением, что дальше дела пойдут хуже.

С тех пор, как перед курсом я перечитал военные мемуары Роберта Грэйвса, чтобы не выпускать ничего из виду, я начал твердо верить в выполнение своеобразных ритуалов для отражения зла. В одном случае из книги солдат делает наглый комментарий и все «стучат по дереву», за исключением бедняги, который был убит.

Я объяснял себе и другим, что стук по дереву просто концентрирует сознание на потенциальной угрозе и по сути всего лишь является техникой для повышения осознанности. На чисто психологическом уровне я обнаружил, что стук по дереву разряжает тревогу по поводу того, что я предсказал или не подумавши сказал. Я полагал, что если такой тревоге позволить себя терзать, то я могу пострадать от болезненного исполнения желания, исполнится желание смерти, если хотите.