Ленд-лизовские.Lend-leasing - Василий Аксенов

С тех пор Садовский, похоже, вообразил себя продолжателем рода Лермонтовых, а также того капитана, что в море сбежал от суда. Как жалко, что он остался в лагере на второй срок! Мы могли бы с ним вдвоем сотворить какую-нибудь таинственную хронику.

Однажды Акси-Вакси увидел среди кучевых облаков звено фашистских самолетов. Это были «фокке-вульфы»-рамы. Что за морока? Нацисты в начале войны бомбили Горький, но до Казани и Булгар не долетали. Пару раз по городу пролетал слух, что над нами на огромной высоте кружит и фотографирует разведчик. Он услышал об этом от соседей в коридоре аргамаковского дома и вдруг вообразил, как разведчик на прощание сбрасывает бомбу, и та врубается прямо в конек нашей крыши. От ужаса он грохнулся на колени. Сердце забухало по всему телу, включая правую стопу. На коленках он завершил свое бегство и вывалился в сад. В огромном небе, среди перистых облаков, медленно двигалось белое пятнышко. Это он! Открытый вид врага помог собраться с силами и с отвагой. И вскоре враг, должно быть, устрашенный всеобщей ненавистью казанцев и их эвакуированных собратий, негодованием по поводу его свободного кружения в виде белой штучки, исчез.

С тех пор все было благополучно в казанско-булгарских небесах, и вот сейчас появились аппараты Люфтваффе, три единицы в боевом построении. Они пролетели над Средиземнодворьем, исчезли и снова появились, чтобы снова исчезнуть. Он спустился с крыши и пошел к всезнайке Дибаю. Тот засмеялся. Не трусь, Акси-Вакси, эти «рамы» хоть и настоящие, но не нацистские, это трофейные. Мне дядя говорил, который работает на авиазаводе, что их испытывают в воздухе.

В те летние дни 1944-го над крышей аргамаковского дома парило безмятежное небо. Я частенько засыпал там в сухом водостоке и покрывался волжско-каспийским загаром. Проснувшись однажды, я услышал доносящиеся снизу, с террасы, голоса обеих моих любезных тетушек, дочки и матери.

Тетя Котя говорила: «Знаешь, мама, я вчера проходила мимо гостиницы, где столько счастья я испытала, а сейчас все завершилось грустью. И вдруг вижу, из здания выносят и грузят в грузовики столь знакомую мне мебель. Я застыла, будучи не в состоянии пошевелиться. И вот вижу к тому же небезызвестного Ховальчука и в руках у него — опять же навынос — столь любимое Иваном кресло. Тут уж я не выдержала и подошла к нему, чтобы спросить о местонахождении моего генерала. Он смотрит на меня с определенной наглостью. Называет запанибратски Котькой. Оказывается, штаб-квартира транспортного крыла ВВС переезжает в Куйбышев, а Иван Флегонтович призван на важный пост в Генеральный штаб Наркомата обороны». — В этом пункте тетя Котя прервала свое повествование, послышалось смиренное, но в то же время весьма отчаянное похлюпывание.

Тетя Ксеня возмутилась басовитым макаром: «Да что же это такое? Неужели Иван тебе ничего не сообщил о таких пертурбациях? Поматросил, значит, и бросил?»

Акси-Вакси внезапно вспомнил, как в 1942-м они вдвоем с теткой рубили сырые узловатые дрова. На десятом году жизни сил в нем было маловато, и он никак не мог разрубить ни одного полена. У тетки силы уже убывали, но все-таки оставалась ее собственная кряжистая осадка и вес, и она с надсадным выдохом все рубала и рубала эти проклятые сырые дрова. Что может быть отчаяннее, чем рубка сырых дров на голодный желудок?

«А дальше, мама, еще дальше пошло по части унижения женщины!» — на высокой дрожащей ноте произнесла тетя Котя.

По какому-то неясному звуку Акси-Вакси понимает, что мать обняла дочь и утешает ее путем поглаживания по плечу.

Котя продолжает: «Представь себе, этот наглый Ховальчук начинает тянуть меня в бывшую спальню генерала. Там, говорит, койка еще нетронутая осталась. И предлагает мне вознаграждение — немецкую губную помаду! Я еле вырвалась из его хамских лап!» — И тут она разрыдалась.

Тут Акси-Вакси то ли услышал, то ли почувствовал, что тетя Ксеня зарыдала, исполненная жалости к дочке и ненависти к Ховальчуку. Некоторое время ничего не было слышно, кроме попыток остановить излияния горьких чувств. Наконец тетя Ксеня смогла перевести всю беседу на язык разума: «Послушай, Котя моя родная, может, это все к лучшему, а? Ведь у тебя все-таки есть Феликс, ведь это он, а не Иван, твой законный-то, ну? Ну вот, вообрази (тетя Ксеня была известна своей манерой подхватывать интеллигентные слова), Феликс возвращается из Японщины и не находит своей Коти, а с ней и детушки улетели на транспортах; одна лишь старая мать и Акси-Вакси тут остались. И вот возвращается Феликс домой, почитай, на пепелище…»

И снова обе женщины зарыдали вдвоем. И Акси-Вакси окаменел, представив себя на пепелище без тети Коти и без ребятишек и с ошеломленным дядей Фелей. Этот последний, похоже, проходил через какой-то странный период своей дальневосточной жизни. Он все реже писал домой письма, и они были исполнены горечи. Тетя Котя иногда зачитывала отрывки из этих писем: «…снова послал заявление на адрес командования. Прошу направить меня на переднюю линию борьбы с фашистским зверем. Иначе я не смогу смотреть в глаза моим детям, не смогу ответить на вопрос, где я был во время войны…»

Теща его тут вздыхала: «Авось так и досидит до конца войны в своей береговой артиллерии…»

Раньше — до генеральской эпопеи — письма Феликса были полны любовной лирики в стиле ленинского комсомола. Потом — как будто он что-то почувствовал — они стали суше, тетя Котя прикладывала к глазам свой батистовый платочек. Ну что ж, думала она, может быть, и Феликс встретил какую-нибудь одинокую интересную женщину. Охохохо-хохонюшки, шептала теща, кому война, а кому и мать родна. И вдруг оттуда, из дальнего Приморья, прибыл неожиданный подарок величиной с половину полноценного человека. Его привез друг Феликса, молодой развеселый морячок-торпедист, которого направили из Владика в освобожденный от блокады Ленинград. К Котельникам он явился с чемоданчиком и с парусиновым мешком в полтела человеческого. В семье по поводу этого мешка возникла некоторая нервозность. «Кушайте на здоровье! — воскликнул морячок. — И кореша моего Фельку Котельника не забывайте!»

Из мешка тяжелым ходом выехал то ли лосось, то ли кет, то ли сёмг, в общем, крутосоленый монстр неимоверной вкусноты. Устроили ужин, на который пригласили Майофисов и Сафиных. На этот ужин под сорочинский гон усидели, почитай, треть великанской рыбы. Оставшихся две трети тетка положила в пустой чемодан под замочек. Акси-Вакси однажды подобрал к этому замочку ключик и хотел было уже от боковины отрезать себе ломтик, как вдруг вошла тетка и дала ему самого что ни на есть простецкого леща. В ответ на это он швырнул все железки на пол и гордо покинул выгородку. Тетка горестно уселась на табурет, она кляла себя за дурацкую экономию. Вечером поставила на стол большой кусок рыбы: «Надо есть, пока не испортилась, — и шепотом добавила своему любимцу: — Ваксик, прости старую дуру».