Бремя живых - Василий Звягинцев

– Тут я могу с вами не согласиться, – вставил Каверзнев. – В корректном пересчете, с учетом исторических и экономических реалий, Римская империя нас во многом превосходила.

– Тем более, – обрадовался князь. – Значит, моя теория еще более верна. Мощь Объединенных наций кажется безбрежной, а после чрезвычайно оживившейся за последние годы деятельности «Черного интернационала» проявилась якобы и суммарная воля, совмещенная с решимостью. Соблазн нанести упреждающий удар, раз и навсегда уничтожить врага в его логове, обретает все больше сторонников. Общественное мнение почти готово аплодировать тому, кто произнесет роковые слова и найдет в себе смелость сделать решающий шаг. Но, встав на этот путь, Союз неизбежно приговорен историей разделить судьбу всех былых претендентов на имперское всевластие.

Думаю, вы достаточно образованный человек, чтобы помнить элементарные вещи.

Во-первых, все империи, пытавшиеся вести политику активной самообороны на своей периферии (а именно эта идея со странным напором и согласованностью муссируется в прессе), неизбежно были вынуждены переносить (в конечном счете) поле битвы на территорию самой метрополии. Современная технология не позволяет герметично закрыть ее границы. Это так, поверьте мне как специалисту.

Во-вторых, предвосхищающие удары оказываются в конечном счете контрпродуктивными, поскольку их следствием становятся бесконечная череда конфликтов на имперских окраинах, восстания в прежде замиренных регионах, растущее недовольство как сателлитов, так и благожелательно нейтральных стран.

В-третьих, даже в зоне испытанных привилегированных союзников использование вооруженной силы грозит крушением имперских основ. Номинально независимые страны тем или иным способом постараются обозначить свое сопротивление диктату.

В результате не нужно даже смотреть в магический кристалл, чтобы предсказать катастрофическое нарастание проблем, отнюдь не их смягчение.

Бросим взгляд на не очень далекую историю. Как писал Джек Снайдер из Института войны и мира Колумбийского университета, «чтобы гарантировать свои европейские владения, Наполеон пошел маршем на Москву и был поглощен русской зимой. Германия кайзера Вильгельма попыталась предотвратить свое окружение союзниками посредством неограниченной подводной войны, что направило против нее всю мощь морских держав. Имперская Япония, завязнув в Китае и встретив нефтяное эмбарго Америки, попыталась пробиться к нефтяным месторождениям Индонезии через Сингапур. Все хотели обеспечить свою безопасность посредством экспансии, и все закончили имперским коллапсом».

Будет ли Союз отчаянно стоять на нынешних, вроде бы морально и стратегически оправданных позициях или сумеет мирно сдать их? История учит, что односторонние действия не спасли колоссальную Испанскую империю в XVII веке (герцог Альба в Нидерландах), не помогли Людовику XIV сохранить французское преобладание в Европе в начале XVIII века (маршалы «короля-солнца» на Рейне), не укрепили мир Наполеона (московская экспедиция Великой армии), не помогли кайзеру и Микадо (план Шлиффена и план «Тора»).

А на то, чтобы сейчас (и это еще довольно подходящий момент) начать новую тотальную войну, причем не против регулярных армий тех или иных государств, а в буквальном смысле тотальную контрпартизанскую войну, у нашей Цивилизации не хватит…

– Сил и ресурсов? – подсказал Каверзнев, который устал слушать монолог князя, больше напоминавший доклад на очередном сборище «пересветов».

– Нет. Характера и воли. Это в Мировую войну миллионные армии французов, русских и немцев еще умели ходить в бесконечные штыковые атаки, глотать иприт и думать, что умирать за что-то такое, возвышенное, необходимо. Нынешних европейских лавочников, призванных в ряды и наряженных в военную форму, вы уже не подвигнете на новый Верден. Или – на поход к «Последнему морю», на битву у Рагнаради![45]

Тут глаза князя подернулись романтическим туманом.

– А как бы мне этого хотелось… Вы только представьте!

Премьер-министр, скорее всего выросший не на Киплинге, а на трудах Адама Смита, Тойнби и Леонтьева, этого не понял.

– Но разве вы видите какой-нибудь другой выход из обрисованной вами картины? – осведомился Каверзнев.

– Да, вижу! Немедленное восстановление в России монархии, разумеется, с полным учетом предписанных в Конституции процедур, после чего – пересоздание всей структуры власти. Назначение нового правительства, естественно. Которое сможет с полным основанием денонсировать все ранее принятые международные соглашения, в чем-то ущемляющие интересы уже новой России.

– То есть – выход из Союза? – с некоторым священным трепетом спросил Каверзнев. Для него это было подобно революции, произведенной князем Владимиром в 988 году. Свержение Перуна, крещение Руси и все с этим связанное.

– Так точно. Выход из Союза, объявление приоритета национальных интересов над международными обязательствами. И начать внешнюю политику с чистого листа, опираясь, безусловно, на ныне занимаемые российскими войсками позиции, наш экономический и военный потенциал, способность, в крайнем случае, перейти и к полной автаркии.[46]

Очевидно, такого уровня откровенности Каверзнев все же не ждал. Что-то близкое по смыслу он готов был услышать, но тщательно упакованное в паутину слов, округлых формулировок, предписанных политкорректностью периодов. Речь, позволяющую при необходимости отречься почти от всего сказанного, истолковать многое прямо противоположным образом, остальное же подать как исключительно риторические фигуры.

Сейчас же выбор позиции премьера был жестко ограничен.

Либо категорическое «нет», с мотивировками, а то и без оных, но тогда в данном контексте это будет означать прямое объявление войны, причем войны именно гражданской, пусть поначалу она будет касаться только них двоих.

Либо такое же «да», причем тональность ответа оставит возможность торга, но только по отдельным позициям и деталям соглашения. Ни предложение «вернуться к этому вопросу позже», ни выдвижение альтернативного проекта на условиях Каверзнева в означенном раскладе шансов не имели.

Именно по причине разницы в их легитимности и политическом весе.

Оставаясь в рамках Конституции и законности, премьер и правительство устранить Местоблюстителя с его поста не могли. Князь же, при всей юридической сомнительности процесса, такую возможность все-таки имел.

– Вы понимаете, перед каким выбором ставите меня и в конечном счете Россию? – слегка охрипшим от волнения голосом спросил Каверзнев.

– А вы предполагаете, что нет? Сгоряча такие вещи не делаются. Понимаю, выбор труден. Но на то мы с вами и политики. Думаю, не стоит объяснять вам, чем отличается политик от политикана? Первый думает о судьбах Отечества и способен мыслить в масштабах столетий. Второй – только о собственной судьбе на предстоящих выборах…

Хорошо, хорошо, – заметил он протестующий жест премьера, – пусть даже о судьбе собственной партии и партийной программы. Но в любом случае – «Apres nous le deluge»[47]. А вы взгляните чуть-чуть шире. Да просто обратитесь к классическим примерам. Только те люди вошли в историю, которые в критический момент (сколь бы на самом деле они ни были себялюбивы и озабочены собственными проблемами) все-таки имели достаточную способность взглянуть туда, за горизонт повседневности!

Широким жестом князь указал за окно, где сверкал купол Исаакиевского собора, а правее серебрились под утренним солнцем волны Невы.

Сейчас бы можно начать сыпать громкими именами таких именно личностей, приводить яркие и убедительные примеры. Но Каверзнев и сам был человек начитанный. Все мемуары великих и труды по политической истории человечества проштудировал, несомненно. Так что время обменяться мнениями на отвлеченные темы у них еще будет. Сейчас же от премьера требовался четкий и однозначный ответ. Но Владимир Дмитриевич не был бы самим собой, если бы так сразу пошел на поводу у своего соперника. Да уже, пожалуй, и не соперника.

Взгляд выдал Каверзнева. Но Олег Константинович ни малейшим движением лицевых мышц не позволил догадаться, что ответ уже, в общем, ему и не требуется. Напротив, изображая волнение, он принялся раскуривать погасшую сигару, чего никогда не позволил бы себе в нормальной обстановке.

– Ну а если, предположим, я все-таки в состоянии заглянуть за горизонт? – после долгой, на грани неприличия, паузы тихо спросил Каверзнев.

– Тогда я еще раз повторю свою мысль, уже как единомышленнику. Перед Россией стоит исторический вызов. В своем нынешнем состоянии и качестве ответить на него она не готова. Должным образом ответить, я имею в виду.

Более полутора веков назад Чаадаев писал: «Чрез исторические события должна нитью проходить мысль или принцип, стремясь осуществиться. Именно этой истории мы и не имеем. Настоящая история нашего народа начнется лишь с того дня, когда он проникнется идеей, которая ему доверена и которую он призван осуществить. Россия призвана решить в этом мире большую часть проблем социального порядка, ей предназначено быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества».