Время прощаться - Джоди Пиколт

Верджил качает головой.

– Это инициалы Найджела О’Нилла, полицейского, который в ту ночь искал улики. По протоколу полицейский должен указывать свои инициалы и дату на пакете и скотче, чтобы в суде можно было представить цепочку доказательств.

Он указывает на остальные пометки на пакете. Номер доказательства с подробным перечнем: шнурок, рецепт. Еще один. Одежда потерпевшей: рубашка, шорты.

– Откройте вот эту коробку, – велю я.

– Почему эту?

– Вы же слышали, иногда какой-то предмет способен оживить память. Хочу убедиться, правду ли говорят.

– Потерпевшая не твоя мама, – напоминает мне Верджил.

Насколько я понимаю, этот вопрос пока остается открытым. Но Верджил открывает бумажный пакет, надевает перчатки, лежащие в коробке на полке, и достает шорты цвета хаки и разорванную, задубевшую футболку, слева на груди вышит логотип Новоанглийского слоновьего заповедника.

– И? – торопит меня Верджил.

– Это кровь? – спрашиваю я.

– Нет, пятна от сока. Хочешь быть детективом, будь им, – отвечает он.

И все же мне не по себе.

– В такой форме ходили все в заповеднике.

Верджил продолжает рыться в вещах.

– Вот оно, – говорит он и достает пакет настолько плоский, что, кажется, в нем и нет ничего. Надпись гласит: «Улика № 859, волос, найденный в мешке с трупом». Он прячет пакет в карман. Потом берет две коробки и несет к выходу, бросив через плечо:

– Помоги.

Я следую за ним с оставшимися двумя коробками. Я совершенно уверена, что он намеренно взял те, что полегче. Такое впечатление, что в моих лежат кирпичи. На выходе дремавший Ральф поднимает голову.

– Приятно было повидаться, Верджил.

Верджил поднимает палец.

– Ты меня не видел.

– А разве я что-то видел? – подыгрывает Ральф.

Мы выходим через ту же дверь, что и вошли в полицейский участок, несем коробки к грузовичку Верджила. Ему удается впихнуть все на заднее сиденье, забитое обертками от еды и старыми коробками от компакт-дисков, бумажными полотенцами, майками и пустыми бутылками. Я забираюсь на место пассажира.

– Теперь куда?

– А теперь нужно уговорить в лаборатории провести митохондриальный анализ ДНК.

Я не знаю, что это такое, но звучит как часть серьезного и тщательного исследования. Я впечатлена. Смотрю на Верджила, который, должна сказать, сейчас, когда не пьян, вполне ничего. Он принял душ, побрился, и вместо виски от него пахнет сосновым лесом.

– Почему вы ушли?

Он смотрит на меня.

– Потому что мы достали то, за чем пришли.

– Я имела в виду, почему вы ушли из полиции. Разве вы не мечтали быть детективом?

– По всей видимости, мое желание было не настолько сильным, как твое, – бормочет Верджил.

– Мне кажется, я заслуживаю знать, что получаю за свои деньги.

Он хмыкает.

– Товар.

Он так быстро сдает назад, что одна из коробок переворачивается. Содержимое ее вываливается наружу, поэтому я отстегиваю ремень безопасности и оборачиваюсь назад, пытаясь прибрать беспорядок.

– Сложно теперь разобрать, что улики, а что – мусор с вашего сиденья.

От одного из коричневых бумажных пакетов отклеился скотч, и хранящаяся внутри улика упала в ворох упаковок от рыбного филе из «Макдоналдса».

– Тут же один жир. Кто ест пятнадцать рыбных филе?

– Так не за один же раз, – оправдывается Верджил.

Но я слушаю его вполуха, потому что пальцы ухватились за вывалившуюся из пакета улику. Я усаживаюсь на место, продолжая сжимать крошечную розовую кроссовку фирмы «Конверс».

Потом смотрю на свои ноги.

Сколько себя помню, я всегда носила высокие розовые кроссовки «Конверс». И даже дольше. Это мой каприз, единственный предмет одежды, который я когда-либо просила бабушку купить.

На всех детских фотографиях я в этих кроссовках: сижу, облокотившись на семью плюшевых медведей; или лежу на одеяле, а на носу у меня огромные солнцезащитные очки; или чищу зубы у раковины, абсолютно голая, в одних кроссовках. У моей мамы такие же кроссовки – старые, потрепанные, она еще в институте их носила. Мама не наряжала меня в платья, похожие на свои, и не делала мне стрижек, как у нее, или такой же макияж – у нее не было привычки краситься. Но в одном мы похожи – в этой единственной детали одежды.

Я до сих пор практически не снимаю своих кроссовок. Для меня они словно талисман, а возможно, я суеверная. Если я не буду снимать свои кроссовки, то когда-нибудь… ну, вы меня поняли.

Во рту пересохло.

– Это моя кроссовка.

Верджил смотрит на меня.

– Уверена?

Я киваю.

– Ты когда-нибудь бегала босиком, когда гуляла с мамой по заповеднику?

Я качаю головой. Существовало строгое правило: нельзя входить в заповедник босой.

– Там же не поле для гольфа, – пояснила я. – Повсюду пучки травы, заросли, кустарники. Можно упасть в яму, которую вырыли слоны. – Я верчу в руке крошечную обувь. – Той ночью я тоже там была. Но я все равно не знаю, что произошло.

Неужели я вылезла из постели и пошла бродить по заповеднику? А мама побежала меня искать?

Из-за меня она исчезла?

В голове застучали слова из маминого дневника: «Неприятные воспоминания остаются в памяти. Воспоминания о душевных травмах стираются».

По лицу Верджила ничего невозможно понять.

– Твой отец сообщил нам, что ты спала, – говорит он.

– Я не могла лечь спать в кроссовках. Кто-то из взрослых должен был их на меня надеть и завязать шнурки.

– Кто-то из взрослых… – повторяет он.

Вчера ночью мне снился отец. Он полз в высокой траве у пруда, вырытого в заповеднике, и звал меня.

– Дженна! Выходи, выходи, ты где?

Нам ничего не грозило, потому что два африканских слона находились в сарае, им осматривали ноги. Я знала, что в этой игре «дом» – это широкая стена сарая. И еще я знала, что папа всегда выигрывает, потому что бегает быстрее меня. Но на этот раз я ему спуску не дам.

«Фасолька, – так он меня называл, – я тебя вижу».

Я знала, что он обманывает, потому что начал удаляться от того места, где я пряталась.

Я зарылась на берегу пруда, как это делают слоны, – мы с мамой видели, как они так играют, поливают друг друга из хобота, валяются в грязи, как борцы, чтобы охладиться.

Я дождалась, когда отец минует высокое дерево, под которым Невви и Гидеон готовили ужин для животных – кубы душистого сена, тыкву и целые арбузы. Одного арбуза хватит, чтобы накормить небольшую семью или одного слона. Когда папа оказывается в тени дерева, я выбираюсь из укрытия, где пряталась, и даю стрекача.

Бежать непросто. Моя одежда в грязи, волосы слиплись сзади в жгут. На мои розовые кроссовки налипла грязь из пруда, они промокли, но я знаю, что выиграю. С губ срывается смех, похожий на писк гелия из воздушного шарика.

А папа только этого и ждал. Услышав мой смех, он резко развернулся и помчался ко мне, надеясь перехватить меня до того, как я коснусь грязной ладошкой рифленой железной стены сарая.

Возможно, ему бы и удалось меня догнать, если бы из тени дерева не затрубила Мора. Звук был настолько громким, что я застыла. Слониха размахнулась и ударила моего отца хоботом по лицу. Он упал наземь, прижал руку к правому глазу, который распухал на глазах. Слониха нервно топталась между нами. Отцу пришлось откатиться в сторону, чтобы она его не раздавила.

– Мора, – тяжело дышал он, – все в порядке. Успокойся, девочка…

Слониха опять затрубила, и у меня зазвенело в ушах.

– Дженна, – негромко попросил отец, – не двигайся. – И добавил себе под нос: – Кто, черт побери, выпустил слониху из сарая?

Я расплакалась. То ли из-за страха за себя, то ли за папу. Но за все то время, что мы с мамой наблюдали за Морой, слониха никогда не проявляла агрессии.

Дверь сарая на толстом несущем канате резко отъехала, в массивном проеме стояла мама. Она взглянула на отца, на Мору, на меня.

– Что ты ей сделал? – спросила она папу.

– Ты шутишь? Мы играли в прятки.

– Со слоном?

Продолжая говорить, мама медленно двигалась, чтобы встать между Морой и отцом. Чтобы он мог подняться.

– Нет, конечно! Мы с Дженной. Но неизвестно откуда выбежала Мора и ударила меня. – Он потер лицо.

– Должно быть, она подумала, что ты хочешь обидеть Дженну. – Мама нахмурилась. – Зачем, черт побери, играть в прятки в вольере у Моры?

– Потому что слониха должна была быть в сарае, ей должны были обрабатывать ноги.

– Нет, помощь нужна одной Гестер.

– А согласно информации, которую Гидеон разместил на доске объявлений…

– Мора не захотела идти.

– А я откуда должен был это знать?

Мама ворковала с Морой, пока слониха тяжело не отступила в сторону, продолжая настороженно следить за моим отцом.

– Эта слониха ненавидит всех, кроме тебя, – пробормотал он.

– Неправда. По всей видимости, она любит Дженну.

Мора в ответ затрубила и отправилась к деревьям, чтобы почесаться, а мама подхватила меня на руки. От нее пахло мускусной дыней – наверное, она угощала ею Гестер в сарае, пока ступни слонихи промывали, скоблили, залечивали на них трещины.