Русская красавица. Анатомия текста - Ирина Потанина

— Брось, все это мелочи, рабочие моменты… — мямлю нерешительно.

— Знаешь, ты поддерживаешь меня уже самим фактом своего наличия рядом. Ты, наконец, на глазах, и мне спокойнее…

Нет ничего страшнее и тягостнее материнских чувств, которые не были выплеснуты вовремя, и потому наверстывают теперь упущенное там, где они совершенно неуместны…. Увы, не принимать их было бы слишком жестоко. Кроме того, что скрывать, я недолюбленный ребенок, и потому, даже сейчас, в свои тридцать три, ох как нуждаюсь в них.

«Три-четыре?» — Ромочка передает мне по внутренней связи условный сигнал, обозначающий «встаем и идем на перекур». Я отказываюсь, отсылая в ответ сообщение: «Зверь!».

За некоторое время переписки у нас уже выработался свой, не понятный окружающим язык. Произошло это не столько от необходимости конспирироваться, сколько по воле случая. Обоюдные приглашения на перекур изначально всякий раз производились перепиской вроде: «Пойдем пыхнем. Нервишки шалят»— «Прямо сейчас?» — «Ага» — «Ну пойдем, встаем на три-четыре» — «Три-четыре!». Потом все эти предисловия писать стало лень, и вызов производится теперь лишь последней фразой. «Три-четыре!» — значит, «вызываю тебя на перекур». С тем же, что послание «Зверь» обозначает у нас отрицание, вышла несколько более запутанная история. Как-то в ответ на какое-то мое незначительно предложение, Ромочка прислал стандартное «ОК». В тот день я прибывала в витиевато-романтично настроении, во всем искала тайные знаки, и все время думала о Бореньке, с которым пару дней, как встретилась. «ОК» пробудило в моем воображении тягу к абстракции. Если воспринимать это буквосочетание, как единый рисунок, то получается весьма забавный, лежащий на боку человечек, с расставленными руками и ногами. «Интересно, почему согласие у нас принято выражать криптограммой с изображением свалившегося на бок человечка?» — спросила я у Ромочки, чем повергла его в длительный ступор. Пришлось рисовать это ОК на листочке и объяснять ассоциации. Ромочка долго охал и смеялся, кричал, что скоро мы изобретем новый, но совершенно бесполезный язык, и долго еще, вместо «ок» неизменно слал мне в ответ «человек на боку». Спустя неделю это выражение сократилось до слова «человек». Ну а дальше, уже понятно. Если «человек» — это согласие, значит отрицание будет — «зверь».

«Как?! И ты, Брут?!» — возмутился Ромочка, который воспринял то, что одна из наших коллег бросила курить, как личное оскорбление, и теперь подозревал меня в подобном предательстве.

«Нет, просто курила только что. Разговоры с Александрой Григорьевной иначе не выдерживаю. Да и она — со мной. Едва друг-друга видели сквозь дым в кабинете».

У Ромочки моментально делаются большие глаза. В обществе, маман выступает борцом за здоровый образ жизни и даже платит небольшую ежемесячную премию некурящим. Я вспоминаю об этом и заливаюсь краской, стыдясь собственной бестолковости. «Мать родную продашь, лишь бы поболтать!» — отчитывал недавно Боренька Танчика. Ну вот, выходит и ко мне тоже применимо это обвинение…

«Как приятно работать в коллективе, где единственной привилегией дочери хозяйки, в сравнении с рядовыми работниками, является возможность курить в кабинете начальства…» — сглаживает ситуацию Ромочка. Нет, все-таки он страшный подхалим!

— София, тебя снова к Александре Григорьевне, — по внутренней связи сообщает секретарша.

Тьфу! Я только наметила список обзвона! Что у маман там еще за звездочки?

— Тебя! — маман растеряно протягивает мне свой сотовый. Недоуменно моргаю. Бред какой-то! Кому придет в голову звонить мне на телефон маман? — Хоть бы поставила в известность, что таких людей знаешь, — криво усмехнулась маман, протягивая мне трубку. Удивительно! Вообще-то она должна быть вне себя от ярости. Ее драгоценное время тратят на мою болтовню?!

— Алло, Сонечка? — голос Лилии звучит невинно-встревоженным. — Прости, мы с Геннадием не могли дозвониться тебе, поэтому пришлось навести справки и позвонить на хэнди твоей начальницы. Это же не слишком неудобно?

— Слишком, — отвечаю я сухо, и диктую свой рабочий номер телефона.

— Откуда ты их знаешь? — хором спрашиваем мы с маман. Выясняется, мы говорим о разных людях. С маман разговаривал некий значимый чиновник, которому она многим была обязана, а потом, когда я подошла к телефону, на связи оказалась Лиличка.

— Неприятности? — настораживается маман.

— Нет-нет, — впутывать ее в свои маразмы я буду в самую последнюю очередь. — Подружка шалит. Ей нравится демонстрировать свою вездесущность… Знаешь, бывает такая порода людей…

— Вездесучность, я бы сказала, — правильно понимает меня маман и кивает на дверь.

Хватая трубку уже надрывающегося рабочего телефона, я мысленно замечаю, что при всем Лиличкином «наведении справок», ей явно не удалось установить, что Александра Григорьевна мне родственница. Вероятно, если бы, например, Роману кто-то позвонил на хэнди маман, это действительно поставило бы его в страшно неудобное положение и наделало бы ужасного шума. А так — гадость не удалась, хотя Лиличка об этом вряд л догадывается…

— Зачем вы это делаете? — смело спрашиваю я.

— Должна же я была как-то доказать тебе серьезность намерений. Мы — не аферисты. Мы — серьезные, надежные люди… К нам стоит прислушиваться.

— Мне не нравятся ваши методы. Поймите, даже если вы предлагаете нечто очень хорошее, мои внутренние бесенята не позволят мне поладить с людьми, которые начинают переговоры с демонстрации своей силы…

— О-о-о, ну что за прелестное создание! — мурчит Лиличка. — Демонстрация силы? Ах, как лестно. Обещаю, мы сменим методы, как только отпадет необходимость. Мое предложение все еще нуждается во внимании.

— Хорошо. — в конце концов, это начинает быть любопытным и, к тому же, кажется неизбежным. Я сделала все, чтобы избежать возможных неприятностей, и, если бы это и впрямь было позволено, мне бы сейчас уже никто не звонил. Жизнь — справедливая штука и раз она настаивает, значит, покой я еще не заслужила. — Куда и когда мне подъехать?

— О, нет, — хрипло смеется Лиличка. — На весь этот официоз с посиделками, разговорами и мучительным раздумьем уже нет времени. Вчера нужно было встречаться и все обговаривать. Теперь я уже не могу — в заботах и хлопотах… А в пятницу уже нужно подписывать договор. У нас, понимаешь ли, отлаженная и уже запущенная система…

— О чем идет речь? Какой договор? Я тут при чем? — все это уже попросту веселит меня.

— Вкратце расскажу тебе все по телефону. Мы будем делать из тебя знаменитость. Фуршеты, презентации, встречи с толпами почитателей, омары, кальмары, цветы и все такое. Понимаешь? Сейчас на имени Бесфамильной будут делаться большие деньги. Отчего бы нам не принять участие? Но нужен человек, которому поверят. Мне — не поверят. А из близких к покойной людей только ты, да Нина располагаете временем на воспоминания. Нина, разумеется, тут же загорится идеей — она всегда мечтала сделать себе литературное имя — переложит редакторские дела на плечи заместителя… Карпушей вы его зовете, ведь так? Скажу тебе по секрету — я наводила справки — все дела и так на нем, она лишь делает вид, что нечто умеет…

— Я ничего не понимаю. О каких воспоминаниях речь?

— Об обычных. «Воспоминания о Марине Бесфамильной», или, еще лучше «Повесть о Марине», автор — Сонечка. Ну, в противовес «Повести о Сонечке», автор — Марина Цветаева… Понимаешь? Аргумента два — во-первых, мы наводили справки, — сборник стихов, собранный Бесфамильной, собираются раскручивать, а ее имя делать очень популярным. Кто? Одно издательство с очень правильными проектами. То есть книга о Марине, написанная одной из ближайших подруг будет иметь грандиозный успех. Кроме того, у тебя будет шанс восстановить справедливость. Сомневаюсь, чтобы вокруг Бесфамильной сейчас не поднялась волна грязных сплетен. Своей книгой ты сможешь обезоружить злословящих…

Уже минуту, как я давлюсь смехом. Как странно все-таки переплетаются сюжеты жизни. Марина написала обо мне ужасно, совершенно несправедливо и не то… И вот теперь мне предлагают писать о ней, чтобы спасти ее имя от сплетен…

— Это хорошая мысль, — я никак не могу прийти в себя и глупо улыбаюсь, отчего интонации лишаются должной твердости. — Но есть две серьезные проблемы. Во-первых, я совсем не умею писать прозу. Я хороший корректор, это да. Чую неполадки в чужих текстах. Но написать свой — нет уж, увольте. Хорошо — не получится. А плохо профессиональное чувство языка не позволяет… А во-вторых, я совсем ничего не знаю о Марине Бесфамильной. Моих воспоминаний о ней хватит едва ли на статью… И все они будут очень личные и субъективные, не имеющие ничего общего с настоящей Мариной или ее биографией.