Недремлющий глаз бога Ра - Константин Шаповалов

— О чем это он? — оглянувшись, спросила Лиса.

— Просит, чтобы я быстрее вернулся.

— Боже, как трогательно! Теперь я вижу, что такое настоящая мужская дружба.

Мы вышли из лаборатории. Штаны повели себя неприлично — пришлось занимать даму разговором:

— Вы сказали, что охраны не будет? А те две леди, которые сидели на кровати?

— Ну какие же это леди, милый! — она усадила меня на откидной стул и, почти повиснув на моем плече, зашептала. — Вечером отделайся от приятеля. Скажи, что плохо себя чувствуешь и отправь его в бар — пусть развеется. Я попрошу, чтобы девочки за ним присмотрели. Хорошо?

— Зяблик, выясни, что за девочки! — скомандовал голос. — Может, там такие, что…

Но теплая ладонь легла мне на губы и запечатала рот.

— Тише, не говори ничего. Здесь нельзя. Вечером я зайду и провожу туда, где всё будет можно. Всё!

Она чмокнула меня в щеку, покачнулась и исчезла — словно растаяла.

Что-то змеиное было в её облике.

Глава двенадцатая

Я отсутствовал минут пять, но Веник рассердился так, будто меня не было целый месяц.

— Что за манера — исчезать неведомо куда? — строго спросил он, когда я вернулся.

— А вдруг это настоящее чувство? Вдруг это больше чем увлечение?

— Ой-ой-ой!!! Держите меня — сейчас со мной произойдет внезапное падение — маркиз театрально огляделся, как бы выбирая, куда лучше грохнуться.

— Просто тебе завидно, вот ты и падаешь.

— Как же! Видали мы эту наскальную живопись:

"Ашшурбанипал, царь царей, предводитель ассирийцев, принимает неотложные демографические меры".

— Ну и что? Зато девчонка от меня без ума!

— Да ей же приказали! Помнишь, что Президент сказал про романсы? Не просто ведь ляпнул…

— Вначале приказали, а потом сама. Ты бы видел, как она вцепилась в меня, когда мы вышли в коридор! Еле-еле оторвал от штанов.

— Ой-ой-ой, щас я опять буду падать. Лучше проверь — не унесла ли чего из штанов, пока отрывал. На память о вспыхнувшей страсти.

— За то какая женщина! Дама пик! Ты, небось, таких только по телевизору видел?

— Ноги у нее худые. В лодыжках. Хотя, это на мой вкус, а ты можешь оставаться при своем мнении, — он надулся как вирус гриппа, под микроскопом похожий на шарообразную морскую мину, и отвалил.

— Правильно, Зяблик! — с чувством глубокого удовлетворения констатировал голос. — По большому нас хотел отправить, деятель!

Мне стало жаль маркиза:

— Постой, я забыл сказать, что вечером тебя будет ждать подружка Лисы. Она видела тебя в кают-компании — ты произвел на нее большое впечатление. Хотя, ей скорее всего приказали.

Веник застыл на полдороги.

— Какая подружка?

— Ну, на мой вкус она не очень: ноги в лодыжках худые, грудь впалая, морда — как у чеченской революции. Зато темпераментная и хочет только тебя. Пойдешь?

— Что я — Джеймс Бонд? Сам иди! — он поплелся к креслу.

— Видал? Ещё перебирает, — хмыкнул голос. — Нет бы на гинеколога выучиться — смотрел бы и смотрел себе…

— Лети ты, дятел…, - я взял со стола остро заточенный карандаш, блок разноцветных листов для заметок и перебазировался к маркизу.

— Не мешайте работать! — сердито сказал Веник, когда я уселся на круглую платформу.

— Так у меня вопрос как раз по работе! Помнишь структурную формулу Клистирного-Трубникова?

Липский приоткрыл рот и уставился на меня, как будто я был редким морским животным.

— Ну, в той части, где учитывается эффект Попеску?

Это у нас игра такая была — дурацкие фамилии выдумывать. На лекциях по марксистско-ленинской философии мы всех материалистов называли молдавскими фамилиями, а идеалистов — грузинскими или армянскими. Обыгрывая одно более-менее неприличное слово.

— А, ты про гистограмму Анальникова?! — сообразил наконец исследователь. — И что тебя смутило? Свободный радикал выпадает?

— Вот смотри! — я принялся писать, но тонкий грифельный след почти не различался на зеленой бумаге.

— Подожди, дай-ка сперва папе, — он отобрал карандаш, оторвал зеленый лист и пьяными в стельку буквами нацарапал на следующем, лимонном, фатальное слово «Хунхуза».

— Нет, коэффициент искривления ты притянул за уши! — убежденно сказал я, забирая карандаш. — Вот здесь, здесь и здесь должны стоять интегралы Жлобина-Засранского.

Веник старательно изобразил удивление, а я, ломая грифель, быстро написал:

"Найди что-нибудь из первой группы, к чему у них нет иммунитета. И вакцину. Сами привьемся…"

— Не вариант! Правая часть не равна левой. — поразмыслив, возразил маркиз. На листе появилось:

"Слишком большой инкубационный период. Пока подействует — догадаются".

Пришлось дописать: "Корабль идет в тропики! Возьмем спасательный плот и уплывем".

— Взгляни-ка, — я вернул ему блок, — если заменить матрицу «дупа-один» на матрицу «дупа-два», то потом их можно попытаться вынести за скобки и сохранить. Эти две веселых дупы.

— В принципе согласен, но прежде надо решить еще одно уравнение, — Липский оторвал исписанный лист и разорвал на мелкие клочки. — Уравнение с неизвестными корнями. Понял?

Понял, как не понять — он разведчиком себя вообразил. Чтобы мы тут всё хорошенько выяснили, прежде чем смываться. Мне самому было бы интересно узнать про тамплиеров и генетическую память, но оспа… — если бы не оспа! Оспа это очень нехорошо, гораздо хуже Аттилы.

— Штэ? Ви иметь особий мнений? — для конспирации маркиз перешел на иностранный язык.

— Я, я! Наш уличный палуба ходи, кислород вдыхай, — хотелось сразу же удостовериться, что в случае чего мы сможем стащить спасательную шлюпку или плот.

— Оки-доки! Моя часовой снимайт! — согласился Липский.

Выходим в предбанник, а Лариски ни только не смылись с поста, но ещё и Хунхузу для компании пригласили. Сидят втроем, воинственные как неизвестно кто, и взирают на мир отсутствующими взглядами.

Прошли контрольную следовую полосу — не реагируют.

— Медитация, что ли? — для проверки маркиз помахал перед их лицами рукой.

— При медитации смотрят на свой пупок, а эти — на твой, — возразил я.

— Ах, вот так, да? Ладно, щас я, пожалуй, уволю всех без выходного пособия, — Липский повернулся и, подделав противный президентский фальцет, заорал:

— You are free, piece of shit!!!

Получилось убедительно: Лариски вскочили как ошпаренные и недоуменно закрутили головами. Только Хунхуза осталась сидеть, хотя я заметил, что она тоже вздрогнула.

— Pardon! — извинился имитатор. — Пэмосэд, а ведь вы ввели меня в заблуждение: множественное число от “кусок дерьма” будет не “piece of shit”, а “pieces of shits”.

Я потянул его за руку и вытащил в коридор:

— Поздравляю с премьерой! Теперь все будут знать, какой ты у нас одаренный скворец.

Веник сделал уксусную рожу и беспомощно развел руками:

— Не корысти ради, а просто эту суку китайскую не перевариваю. Банзай!

— Что банзай-то? Piece of shit, а не банзай.

Мы свернули в боковой коридор, дошли до откидной скамеечки, где я еще недавно испытал сладость первого признания, и приказали компьютеру выпустить нас наружу. Железяка подчинилась, распахнув нам тугие объятия штормового ветра. Погодка, как и предупреждала Лиса, не благоприятствовала любви: море кипело и ходило ходуном, а багровый горизонт светился злорадной улыбкой наславшего потоп библейского Бога Яхве.

Стараясь подставлять ветру спины и бока, мы добежали до пузатых спасательных шлюпок. Судя по виду, рассчитаны они были человек на двадцать; вдвоем с такой громадиной мы бы не управились. А плотиков под их грузными оранжевыми телами не оказалось.

— Надо лезть наверх! — крикнул я, показав на вертикальную металлическую лестницу, ведущую на верхнюю палубу.

— Псих ненормальный! — маркиз сделал жуткие глаза и покрутил пальцем у виска. — Вдруг там турбулентность? Бежим пить кофе!

— Нет, надо решить окончательно! — я схватился за поручни и начал подниматься, но партнер поймал меня за штаны.

— Тыковку простудишь. Бежим окончательно, а решим когда шторм утихнет! — он достал из кармана желтые бумажные клочки и демонстративно разжал кулак, — Вот так будет с каждым, кто окажется на моем пути.

Если во время спора с тебя начали снимать брюки, лучше его прекратить; я спрыгнул, и мы побежали обратно.

Хунхузы в предбаннике уже не было.

— Жаловаться поползла, сколопендра, — презрительно сказал Веник, когда мы зашли в кабинет.

— Сам виноват! Нечего было выпендриваться, — я включил кофеварку.

— Так что я могу поделать, если талант. Не в землю же его зарывать, — он подобрал с пола бумажный кубик и вдруг ошалело спросил, — Ты отсюда бумагу брал?

— Какую бумагу? Когда? — удивился я.