Метели, декабрь - Иван Мележ

— Воспитательной работой не занимаешься! — съязвил Дубодел и захохотал.

Башлыков понимал, что Глушак побаивается своего родства, того, что это известно ему, Башлыкову. Да, есть отчего беспокоиться. Такое родство не украшает… Что там ни говори, а родство есть родство. Связь. Связь с кулаком…

Башлыкова взяла досада: такого факта о Глушаке, активисте, партийце, он не знал. Правда, вина здесь больше Глушака, но и сам виноват!

Не впервые, как о давно надоевшем, неприязненно подумал: «Все они тут перемешаны, попробуй разберись!..» За этим как бы заново услышал причитания старухи, ее заступничество за кровососа, взяло зло — жалости никчемной у людей хоть отбавляй! Кровососов самых явных не то что не судят, но еще и жалеют! И хотя бы один, двое по доброте душевной, а то ж не в этой только деревне! Какие сердобольные!

Он с отвращением отогнал эти мысли, обратился к Глушаку:

— С кого начнем?

Глушак как бы не соображал. Видимо, никак не мог успокоиться. Наконец спохватился:

— Да вот к соседу можно. — И добавил: — Один из тех, кто особенно упирается. Дятел Василь.

Направились к Дятлу.

Сразу, как ступили во двор, у нового сруба встретилась им пожилая женщина. Шла из сарая с пустым деревянным ведром.

— Эй, тетко, можно в гости?! — стараясь казаться веселым, крикнул Глушак.

— А чего ж, — женщина мельком глянула и на других, обратилась к Глушаку: — Сосед, а редко заходишь что-то…

Появление незваных гостей вызвало у нее озабоченность, но она скрыла это. На приветствие Башлыкова ответила охотно, доброжелательно.

— Вот гость из района, — сказал Глушак все еще с прежним волнением и желанием освободиться от него. Он назвал Башлыкова, и женщина снова глянула на него со вниманием и интересом. Пригласила в хату, первая поднялась на крыльцо.

В хате была еще женщина, полнотелая, молодая, с ребенком на руках. Перед нею медленно раскачивалась люлька, что свешивалась с потолка, видно, только вынула дитя из нее — полог на веревочках был откинут.

Башлыков и с ней приветливо поздоровался, но женщина не ответила. Посмотрела на него, на других недобро, исподлобья. Глаза будто сузились: чего приперли! Обвела глазами и отвернулась. Дала понять, что и знать не хочет!

Глушак как бы и не видел молодой, с веселым лицом повернулся к первой, которая поставила ведро в угол у порога.

— Заставляете вы, тетко, начальство из района тревожиться!

От Башлыкова не укрылось: молодая глянула зло, с пренебрежением отвернулась. Добродушно прервал Глушака, деловито спросил у пожилой:

— Где хозяин ваш?

Дубодел пояснил Башлыкову, что мужика у тетки нет, погиб на войне, хозяйствует ее сын Василь.

— А дома ли этот Василь?

— Дома, — кивнула Глушаку пожилая. Минуту как бы думала, размышляла, не совсем уверенно сказала: — В хате новой копается. Никак не влезем…

Дядька в коротком кожушке, стоявший в стороне, кинулся было позвать, но одумался. Решил, должно быть, что и тут старание его может не понравиться.

Пожилая вышла. Пока ее не было, в хате водворилась тягостная тишина. Дядька в кожушке не выдержал, упрекнул молодую:

— Что ж ты, Маня, такая невежливая к гостям? Спиною, так сказать…

Та натянуто промолчала. Дядька резво подмигнул Глушаку, Дубоделу, покачал головой: «Вот создание!» Башлыкову пришло в голову, что хозяин, не иначе, заметил их из новой постройки, не пожелал видеться. Думал, значит, отсидеться!

Башлыков окинул взглядом хату: тесно, скудно. Как у всех бедняков, ни одной кровати. Полати, на полатях домотканое тряпье. Пол, правда, не земляной, но подгнил уже. Гнилые косяки в оконцах. Стены покосившиеся, тоже гнилые. По всему — век хаты недолгий. Как и в других хатах, грязи хватает.

— Вот и хозяин наш! — объявила женщина с порога.

Молодой хозяин, в свитке, в лаптях, с порога поздоровался, задержался взглядом на Башлыкове. Вел он себя достойно, спокойно снял шапку, остановился у дверей. За этой внешней уверенностью Башлыков отметил настороженность. Его внимательные глаза будто спрашивали: чего прибыли? И знал заранее: не с добром.

Башлыков понимал, дипломатия тут ни к чему. Пошел сразу напрямую:

— Прибыли мы к вам узнать, почему не хотите идти в колхоз.

— Чего от народа отступаешь? — поддержал Башлыкова Дубодел.

Хозяин переступил с ноги на ногу, отвел глаза. Отвел скучающе — слышал уже такое. И отвечал не раз. Чего же еще говорить попусту. Нарочно зацепил слова Дубодела:

— Народ еще и там и тут…

— Передовой народ весь там! — заявил Дубодел.

Хозяин молчал. Молчал, видимо, потому, что не хотел вступать в пустой разговор. Не скрывал, что слова Дубодела нимало не изменили его убежденности. Похоже было, что не придает тем словам никакого значения. Да и самого Дубодела не очень-то уважает.

Тут в хату вошел дед, снял шапку, поклонился. Добродушно из-под белых бровей осмотрел всех. Башлыков думал, что заглянул кто-то из любопытных соседей, однако дед, по-стариковски горбясь, снял кожух, привычно полез на полати. Уже с полатей, мутно посвечивая лысиной, тихонько спросил о чем-то пожилую, кивнул головой. Башлыков уловил, что смотрит на него. Умным, пытливым взглядом.

— Дак как ты, Дятел, об том, что сказано? — повторил требовательно Дубодел. — Почему не идешь?!

Всей манерой обращения он ясно показывал, что деликатничать, возиться тут нечего. Надо решительно проводить свое.

Молодая у люльки неожиданно резко повернулась. Лицо ее исказилось.

— Говорили уже! Сто раз говорили! — закричала она пронзительно. — Чего вы все лезете?

Хозяин строго глянул на нее.

— Не твое дело.

— Сходок мало! — не послушалась жена. — Сходками жить не дают! Дак еще в хату прутся!

Лицо хозяина окаменело от гнева.

— Не суй нос! — поднял он голос. — Сказано!

В голосе его слышались сила и твердость. Жена глянула на него, недовольная, злобная, но не стала перечить. Не отважилась.

— Чего лезут! — не выдержала, проговорила язвительно. Но уже тише, уступая.

— Все время думаем про то уже, — примирительно вступил дед с полатей.

В том, как говорил дед, чувствовалось, он видит, что разговор пошел неразумно и ничего хорошего из него не получится. Что без его участия не будет ладу в горячем бестолковом споре молодых. И вообще он убежден в особом своем значении здесь.

— Долго думаете, — с уважением, как равный равному, заметил Башлыков.

— Долго, — не стал возражать дед.

— Быстрее думать надо! — посоветовал Башлыков, и снова как равный с равным. Даже незаметно для себя перенял строй его речи.

— Дак оно б надо. Только ж оно, — доверительно сказал дед, — не просто так решиться! Все отдать. Остаться ни с чем.

— Почему ни с чем? — удивился Башлыков. — Все ваше вашим и останется. Только что общим станет.

— Аге, — кивнул дед.

Башлыкову в этом «аге» послышался интерес, понимание, и он стал терпеливо, по-приятельски толковать о выгодах общего хозяйствования. Дед — Башлыков знал уже, как его зовут, и обращался к нему учтиво: Денис Игнатович — слушал внимательно, кивал согласно, одобрял, похоже. Но обещал только одно: надо подумать.

Присмотревшись, Башлыков скоро понял, что покладистый дед, не иначе, хитрит, отводит разговор. Смазать хочет вопрос.

— Думать теперь уже мало, — сказал Башлыков твердо. — Действовать, решать надо. Неотложно!

Он отвернулся от деда, давая понять, что времени у него немного, что он ждет решительного ответа, и обратился уже к молодому:

— А что хозяин «думает»?

Он не скрывал иронии, нарочно с нажимом сказал «думает».

Молодой сразу, как почувствовал внимание к себе, сосредоточился вновь, стал строже взглядом. Выпрямился, будто приготовился к бою.

— А я посмотреть хочу, что из этого всего еще будет, — ответил бесхитростно, как-то с вызовом.

— Значит, вы еще сомневаетесь?

— Посмотреть хочу.

Спорить, доказывать, чувствовал Башлыков, было бесполезно. И все же, едва сдерживаясь, рассказал, как это основательно обдумано и проверено — обдумано партией, лучшими головами, проверено миллионами людей. Не первый раз, не первому говорил это и не первый раз видел, что не доходят его, казалось, такие ясные, убедительные доводы. Как и многие другие, будто не понимали, не хотели понимать надежности происходящего. На все убедительные, искренние слова Башлыкова в ответ была глухота. Видел упорный, туповатый взгляд хозяина, понимал одно — напрасно он, Башлыков, доказывает такому, не дойдет ничего до такого!

И эта упрямая глухота жгла Башлыкова. Нежелание, неспособность понять самое простое, это дикое упорство его бесили. Еще немного, и сорвался бы, наговорил бы!.. Но не хотел терять достоинства, дать почувствовать волнение свое.