К «последнему морю» - Василий Ян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А если Бела притворно согласится, а потом изменит нам? – тихо спросил Шейбани.
Участники «тайного совета девяти» впервые увидели всегда невозмутимого Бату-хана, вдруг охваченного яростным гневом. Он внезапно упал вперед на руки, оттолкнув ногой замшевое сиденье, и, несколько мгновений стоя на четвереньках, с оскаленными зубами и сверкающими глазами, был похож на огрызающегося от собак разъяренного волка:
– Вздор! Болтовня! Пустые страхи! Недостойно сказал Шейбани-хан.
Бату-хан вскочил на ноги и в бешенстве продолжал:
– Жалок, ничтожен тот полководец, который, отправляясь в поход, озирается по сторонам, подыскивая союзников… А я думаю, что все то, что для Шейбани кажется несчастьем, на самом деле наша большая удача. Скрытый враг опаснее явного. Какая польза от таких союзников, которые колеблются и которых нам же еще пришлось бы спасать! В гнилое болото их, к злым духам – мангусам! Если наше войско стало меньше, как говорит Шейбани-хан, а врагов стало больше, – то вот как я думаю, и со мной так же думает Субудай-багатур, мой мудрый учитель. Ведь он же меня наставлял в правилах войны, когда мы вторгались в великое царство Цзин[41]. «Если нас мало, – говорил он, – то мы должны нападать, как дикие звери, бешеной стаей. Там, где другое войско идет десять дней, мы должны пронестись ураганом в два дня. Тиходумы, тяжкостопы мне не нужны. С ними победы не добиться!» Верно я сказал? Так ли ты учил?
– Верно, все верно! – прохрипел Субудай-багатур.
– И мы выступаем немедленно! – горячо продолжал Бату-хан. – Бросаемся на «вечерние страны»! Мы сметем с лица земли всех, кого встретим на пути. Правое крыло нашего непобедимого войска разгромит город урусов Чернигов, затем Переяславль[42] и двинется на поляков и далее на угров[43], или мадьяр. А левое крыло переправится через Днепр и обрушится на Кыюв, сдерет золотые крыши с домов их Бога и обратит в золу и пепел эту древнюю столицу урусов. Это будет последний смертельный удар копьем в спину поверженного навсегда в прах когда-то сильного народа…
– Ай, хорошо! Ай, как хорошо! – воскликнули ханы.
– Останавливаться в Кыюве я не буду! – продолжал, задыхаясь, Бату. – Впереди много новой добычи… Очень много! Надо сперва пронестись через страну польского короля, разметать его войско, чтобы оно не затаилось в крепостях и лесах и не поджидало удобного случая напасть на нас сзади. Все войска поляков и их союзников германов, хвастунов с белыми крестами на спине, и других их союзников мы растопчем нашими чудесными конями и смешаем их с пылью дорог… И тогда я займусь сладостной местью! Я нападу на предателей кипчаков и мадьяр и раздеру их в клочки, как барс, вскочивший на спину ревущего от ужаса быка. Там, на равнинах плодоносной угорской степи, я дам передышку нашим смелым воинам и нашим дивным неутомимым коням…
Все замерли, с удивлением глядя на обычно молчаливого Бату-хана. Поднявшись, он стоял, сжав кулаки, бурно дыша, ноздри его раздувались, губы вздрагивали. Он продолжал с злобной усмешкой:
– Я клянусь, что поймаю мадьярского короля Белу и сам перекушу ему горло и напьюсь его крови… Тогда я буду, наконец, свободен и померяюсь силами с другими войсками «вечерних стран». Тогда Шейбани-хан увидит, кто сильнее: быстрая, как ветер, непобедимая монгольская конница или прославленная медлительная конница, спрятанная под железными латами и прикрывшаяся тяжелыми щитами…
– Ты удалец! Ты настоящий багатур, мой младший брат! – прозвучал низкий голос. В дверях стоял грузный хан Орду. – Я узнаю в твоих речах могучий голос нашего деда, Священного Правителя, Потрясателя Вселенной!
При этих словах все монголы подняли руки кверху и несколько раз наклонились, произнося тихо заклинания.
Орду подошел к Бату-хану, обнял его и слизал языком с его щек капли пота. Он сам подобрал и сложил в стопку рассыпавшиеся верблюжьи кожи и усадил на них побледневшего, нахмуренного Бату-хана. Тот указал Орду на место рядом с собой и спросил:
– Отчего ты опоздал? Здоров ли ты? Силен ли ты?
Орду отмахнулся и стал скрести пятерней толстую шею.
– Какое горе! Какая потеря! – притворно застонал он.
– Догадываюсь: твоя греческая царевна! – невозмутимо произнес ледяным голосом Бату-хан.
Глава четвертая
Дерзость хана Нохая
Все участники «великого совета» с веселыми улыбками переглянулись. Орду засопел и развел руками:
– Она моя и уже не моя! Ее у меня похитили. Или, может быть, она сама убежала… Но только, как я узнал, она теперь скрывается у твоего, Саин-хан, любимца, молодого буяна Нохая, беспутного сына почтенных родителей.
Раздались удивленные голоса:
– Как? У достойного Татар-хана сын буян и сорванец? Да может ли это быть?
– Вы этого не знаете, потому что последнее время, почти целый год, юный хан Нохай кочевал в степи, охотясь на сайгаков, лисиц и волков. А недавно его отец, когда прошел слух о предстоящем походе, вызвал сына домой, сюда, в нашу ставку. В этом походе должен участвовать каждый чингизид. Поэтому отец надеется, что в походе Нохай остепенится и покажет себя доблестным воином. И что же! Здесь, в ставке, он снова буянит, никому не дает покоя, затевает драки, устраивает попойки. На своем вороном коне с дутаром в руках он подъезжает пьяный к юртам разных достойных ханов и поет песни, прославляющие их жен и наложниц…
– Дзе-дзе! – воскликнули сидящие, укоризненно покачивая головой.
– Полоумные женщины, услышав песни Нохая, как зачарованные, выходят к нему, а он их хватает, перекидывает поперек седла и вскачь увозит в свое становище. Говорят, что там у него уже образовался целый гарем из похищенных жен, и первой была Зербиэт-ханум, подаренная тобой новгородскому послу…
– А первой распутницей в этом гареме – твоя греческая царевна? – равнодушно спросил Бату-хан. – Почему же ты не зарубил и ее и хана Нохая?
Орду обратился к китаянке И Ла-хэ, сидевшей у ног молчаливой Юлдуз-Хатун:
– Почтенная китаянка! Не можешь ли ты мне уступить пару подушек? Мне трудно сидеть на этом ханском священном троне.
И Ла-хэ бесшумно принесла и положила ковровые подушки, на которых Орду удобно уселся и продолжал:
– Да, я не зарубил Нохая. Моя вина! Наоборот: я обнял его, когда он через день прискакал ко мне, как безумный, держа в руках лисий колпак и повесив пояс на шею[44]. Он просил меня его зарезать и взять пленницу-гречанку обратно, обещал дать в придачу отборного коня, персидский ковер и двадцать рабов. Он поклялся, что будто бы в тот вечер похищения гречанки был совершенно пьян. Но это все неверно. Он снова шутил. Это меня развеселило. Я даже обнял его и сказал, что охотно дарю ему эту ядовитую змею, колючую фалангу, неукротимую дочь скорпиона. Я пожелал им обоим всяких утех. Так, мы вместе, обнявшись, просидели долго, до утра. Я подливал ему вина, радуясь, что благополучно мог избавиться от этой, всегда беспокойной, всем недовольной, требующей невозможного румийки. Нохай тоже был доволен и всю ночь пел песни.
– А все же, думаешь ли ты, что Нохай принесет пользу в предстоящем походе?
– Хан Нохай, несмотря на юность, обладает острым умом полководца. Вот что он говорил, вот что предлагал… Да что это такое? Этот дерзкий мальчишка уже тут!.. Он ничего не боится и каждый день придумывает что-либо новое.
Все остолбенели. С улицы донеслась песня. Чистый задорный мужской голос пел:
Хороши стройные девушки монгольские,Их глаза сияют, как ночные светлячки,Летающие весною над нашей степью.Счастлив тот удалец, который не боитсяДержать на ладони такого светлячка…
Все ханы шептали:
– Верно! Верно! Прекрасны наши ночные светлячки! Прекрасны наши монгольские девушки!
А голос издалека продолжал:
Чудесную птицу Симург хранил в своем шатреХан Орду, прославленный бесстрашный багатур,У этой птицы глаза изумрудныеВспыхивают, как вечерние звезды,Но ее похитил пьяница и бродяга,Вольный охотник и удалец Нохай.Он ее за лодыжку приковалСеребряной цепью к столбуБлиз своей юрты, рядом с любимым конем.
Все ханы посмотрели друг на друга, покачивая головами, и следили, что будет делать хан Орду. А тот, по привычке соединив концы коротких толстых пальцев, шептал:
– Какое счастье! Какую радость послало мне вечное небо! Теперь я могу, наконец, отдохнуть от забот и тревог, которые мне доставляла эта беспокойная женщина из румского царского рода. Занозы и колючки в моей юрте больше нет!
Голос из темноты снова запел:
Прекрасный цветок лилия хранится в золотом дворце.Сто волкодавов и тысяча воинов ее стерегут.Ни один отважный сокол не проникнетВ этот кружевной дворец,Но дерзкая песня бродяги донесетсяИ до прекрасной белой лилии,Воспевая красоту ее глаз, стройность бедерИ походку пугливой лани.
Задумчивое лицо Бату-хана осветилось загадочной улыбкой. Прищурив глаза, он пристально стал вглядываться в лицо Юлдуз-Хатун. Та сбросила черное шелковое покрывало, вскочила и ответила ему прямым смелым взглядом черных глаз. Ее бледное лицо, всегда кроткое и покорное, теперь пылало гневом. Она стояла напряженная, подобно натянутой струне, сжав маленькие кулачки.
