Град обреченный (СИ) - Романов Герман Иванович

Не обошлись без помощи, гордыня подвела и погубила, за что сама Марфа была покарана свыше. Кровью умылись новгородцы на Шелони, разбиты в пух, и прах всего четырехтысячной московской ратью князя Даниила Холмского, в сече погиб зять. Владычный полк архиепископа Феофила отошел не приняв боя — и пошло избиение бегущих новгородцев, среди которых было множество тех, кто и сражаться толком не умел — ремесленников, подмастерий, смердов и прочего «черного люда».

А затем последовала казнь старшего сына Димитрия, не проронив слезинки, Марфа отправила в аманаты Федора, понимая, что тому не быть в живых. Так и случилось — отписали через четыре года, что умер от хворости. Но узнала, что уморили, на цепи все время держали в подземелье по «великодушию» московского князя.

Ненависть завязала еще один крепкий узелок!

Тогда, сразу после Шелони, улицы Новгорода заполнились женскими причитаниями, ведь многие лишились отцов, мужей, братьев и сыновей, она только сказала, узнав, что сын и зять погибли — «Хвала небу! Отцы и матери новгородские, теперь я могу утешать вас!»

И сейчас она проявляла кипучую энергию, хотя понимала, что Новгород превратился в «град обреченный», и Москве противостоять не сможет. На литовского князя Казимира надежды не было, хотя тот прислал послание, обещая помощь. Но предавший раз предаст и во второй — все прекрасно помнили, что именно за попытку союза с литвинами Иван Московский обвинил новгородцев в вероотступничестве. Снова наступать на те же «грабли» никто не пожелал, и отписали потомку Витовта — «лучше погибнуть от руки Иоанновой, нежели спастись от вашей».

Слова посланника потрясли Марфу Семеновну, такого она просто никак не ожидала. Видимо, сообразил вечно уступчивый и малодушный тверской князь, что стоит лишиться единственного «природного» союзника, как его земли окажутся в полном кольце московских владений и наступит уже его очередь. Но союзник из него так себе — половина тверских бояр, как и новгородских, в стороны Москвы посматривают, знают, псы шелудивые, что именно им Иван вотчины сохранит, или другие взамен даст — о чести уже не думают, все мысли токмо об имуществе.

Руки лизать будут и на колени падать, лишь бы при богатстве оставили, вотчины не лишили. А за предательство еще бы землицы прирезали и деревенек со смердами побольше на них, и побогаче.

Как есть псы голоднючие, тьфу!

— И каков он, княже Андрей Владимирович? Дружина у него большая видимо, раз Михайло Борисович ему Кашин за службу посулил?

— Десять ратных всего, тех, что привел до тверской земли, сотник еще, и он сам. Дружина вся в боях сгибла, живот положил, но каждый десяти воев стоит. Я таких не видел, они «огненным боем» токмо бьются пешими, и первый раз четыре десятка московитов до смерти побили, за одного своего, а второй раз больше двух десятков, и без потери единой. И все время супротив них по сотне дружинников московских было, из конницы поместной.

— Враки, не может того быть! Мыслимое ли дело…

— Вторую сечу собственными глазами зрел, не верил тому, что видел воочию — их «ручницы» на шесть сотен шагов бить могут, людишек и коней побивая, а пулю не один доспех не держит. Страшное оружие в умелых руках, они, поверь мне, матушка, очень умелые. И также воинов наших научить могут стрелять, а мастеров наших те самые «ручницы», у них «мушкетами» называемые делать на кузницах. А в Новгороде мастеров добрых много, да и ты сама часто заказы делаешь, что стоит три тысячи таких мушкетов до осени изготовить — будет, чем московское войско встретить. А еще свинец и порох нужен, зело много, Марфа Семеновна. А еще диковин у них разных много, и тех, что воинскому делу полезны.

Боярыня сидела ошеломленная, как и другие женщины, что только переглянулись между собой. Анисиму Прокопьевичу все верили — тот противник Москве был ярым, долгими годами проверен. И новости привез не просто хорошие, таких давно не ожидали. То, что тверской князь против Ивана, своего бывшего князя готов выступить, обрадовало — тверичи хоть и малые полки имели, но народ в них боевитый будет собран. Как новгородцы (если у них смердов и «черный люд» в расчет не брать) вольнолюбивы, и князя своего держатся крепко, старинные традиции блюдут свято.

— Ты мне князя Андрея Владимировича и сотника его привести сейчас сможешь, уже ночь наступила, и никто их не увидит, плащи накинуть. Нельзя, чтобы тверичей узрели, как они в терем мой входят.

— Приведу, матушка, хоть они с дороги устали зело.

— Понимаю, но тебе завтра ответ перед Феофилом держать придется, а потому нам с тобой успеть нужно переговорить с послом. Да и мне зело интересно стало — не ожидала такого от тверского князя…

Марфа-посадница — непримиримый враг Москвы.

Глава 24

— Прости, княже, за назойливость мою, — пожилая, примерно его лет женщина, поклонилась. Именно поклонилась, а не кивнула, хотя взглядом обожгла как боевым лазером, и властность прямо перла из нее, привычка повелевать, без которой и жизнь не мила будет…

Кто она такая, он уже знал — знаменитая Марфа-посадница, та самая, непримиримая ненавистница Москвы, причем такая, что ответная злость и клевета унялись только через четыреста лет, когда в Новгороде появился памятник «Тысячелетие России». Бывал он у него, стоял молча и рассматривал долго — там и склонившаяся перед ним женщина была, только совершенно иным обликом — судя по всему ни единого, и правильного портрета или «парсуны», у ваятелей не имелось. Да и реконструкцию по черепу в то время не проводили, впрочем, останков не было, не нашли — да и неизвестно было где и как умертвили эту женщину. А то, что убили, то без всяких сомнений — таких врагов в живых оставлять не принято ни у кого из правителей. А Иван Васильевич не зря прозвище получил «Грозный», которое, впрочем, его внук перенял, первый русский царь.

— Понимаю тебя, боярыня — время идет, и оно драгоценно. В народе не зря говорят, что час страды летней зимний день кормит. А у нас и дней мало — жди в конце октября у стен Новгорода полки московские.

Чуть поклонившись в ответ, усмехнулся Андрей Владимирович, прекрасно понимавший, что столкнулся с самым серьезным человеком в этом времени Еще бы — его почтительно, но буквально выдернул из теплой и мягкой постели «дьяк», и очень настойчиво и любезно попросил прогуляться в полной парадной форме. И оружие прихватить — мушкеты, пистоли и шпаги, ибо негоже князю без него в гости ходить. И плащом почищенный малиновый кафтан прикрыть, и выступить на ночь глядя, благо темнота стояла еще густая — «белые ночи» позже наступят.

Таинственность была понятна — чем меньше он «засветится» в Новгороде, тем будет лучше для него самого. Ведь на днях предстоят переговоры со степенным посадником и архиепископом, а последний сильно недоволен Борецкой. И причина на то веская имеется — Марфа проталкивала на пост главного новгородского прелата ризничего Пимена, контролирующего церковную «кассу». Оттуда и взяли деньги на избрание. Но почему-то вытащили жребий Феофилу, и тот моментально и вполне на законных основаниях посадил казнокрада в узилище, смешав планы «литовской партии». И не опротестуешь — все по «судной грамоте» сделано, а «новгородская вольность» отнюдь не эфемерное понятие даже в эти печальные времена.

— Простите старуху, что побеспокоила на отдыхе, после дороги дальней. Присаживайся в креслице, Андрей Владимирович. И ты не побрезгуй, княже Василий Алексеевич, садись тоже. Отведайте, что бог послал, вы так и не поели с дороги толком, как мне сказывал Анисим Прокопьевич. Дни постные стоят, так что простите, обошлись без скоромного.

Сильно «прибеднилась» насчет старухи посадница — выглядела статно и по статусу, но одета в черное, траур долгий блюдя, как и молодая особа лет 23-х от роду, очень на нее похожая — единственная дочь Ксения, которая не отходила от матери ни на шаг. Стол накрыт вполне скромно, тут она не лукавила — но то по боярским, а то и княжеским меркам. Блюда глаза радовали — рыба жареная и отварная, соленая и копченая, он машинально узнал лосося из Студеного Моря, запеченную стерлядь, ганзейскую селедку и фаршированную ладожскую щуку. А еще наровскую или невскую миногу, бог знает — но она только там водится, да еще встречается на Луге. Но фон дополняли всевозможные каши и заедки всякие, пирогов горка румяных и теплых, квас и всевозможные взвары и морсы в серебряных кувшинах. А вот что-нибудь алкогольное отсутствует — пост действительно блюдут.