Баклан Свекольный - Евгений Орел

Без сознания подкошенный Волк упал на асфальт.

Из жалости к армейскому приятелю Федя «отмотал фильм» назад. Не понимая, зачем, в сцену драки он ввёл… себя. Других изменений не произошло. Теперь уже нападению подвергся рядовой Бакланов. Памятуя, как учил Волк, Федя не подпускал соперников на близкое расстояние, не доводил до «борьбы», много двигался, но монтировки тоже не избежал.

Потоки воображения перенесли его на больничную койку.

Тело, кроме лица и рук, не чувствуется. Голову едва можно поднять: устают мышцы шеи. Кто-то выносит из-под него утку. Врач показывает на какую-то женщину, говоря, что она будет ухаживать за больным, как мать родная.

– Но кто это? – вопрос будто застрял в гортани. Федя почувствовал себя телевизором с выключенным звуком.

Женщина поворачивается к нему лицом…

– Да это же Выдра! – мысленно удивляется Фёдор. Ольга улыбается ему, подмигивая.

– Что она говорит?… Кажется, «Ничего, Теодорчик, прорвёмся».

Хм, «Теодорчик». Так его звала только мама и только дома. Никто больше не знал его «домашнего» имени. Звучало оно почти как «Федюньчик», только с заграничным колоритом.

Медсестра ставит ему капельницу. Уходит. Врач интересуется, как себя чувствует больной. Федя вяло:

– Средненько.

Говорить очень тяжело, давит в грудном отсеке позвоночника. Нянечка сообщает, что пришёл Федин лучший друг. Ольга, врач и няня уходят. В палате появляется… Дима Жердинский. Вот это сюрприз! С каких это пор наглый блондин с ямочкой на подбородке стал Феде лучшим другом?

– Ну, здравствуй-здравствуй, Теодорчик, – говорит Дима вполголоса с недоброй ухмылкой.

«Опять? Да что они все! Откуда знают? И где мама? А, вот она, красивая такая, в оранжевом платье… Минуточку! Да ведь у неё никогда не было такого платья! Мама вообще не любит оранжевый цвет… А куда она пропала?»

– Мамочка! Где ты?

«Но ведь она же в Израиле!»

– Как дела, Теодорчик? – Димина улыбка превращается в свирепую гримасу.

Феде страшно. «Зачем он здесь? Что ему надо? И почему Ольга ушла?»

– Оля! Оля-ааа!!! – вместо крика звучит сиплое блеяние, почти шёпотом. В руке у Жердинского возникает монтировка.

– Ольга – моя! И я сплю с ней, а не ты! – медленно подымая стальную палицу, Дмитрий целится Феде в лицо.

– Не надо! Пожа-а-алуйста-а-а! – пытается крикнуть Фёдор. – Нет, нет, не на-адо-о-о!!!

Голос пропадает, беззвучно открывается рот. Крик рождается в горле и там же умирает.

– А-а-а-а-а!!! – Федя просыпается. В глазах ужас, дыхание частое, как у пса после долгой пробежки.

Ольгу нашла вахтёрша тётя Роза, дородная весёлая женщина. Ближе к полуночи, проверив, хорошо ли закрыты входные плексигласовые двери, она отправилась по этажам. Нормальная проверка, не забыл ли кто закрыть кабинет на ключ, поставить на сигнализацию, нет ли чего необычного – следов взлома, например, да и мало ли чего ещё.

Дверь в лабораторию оказалась незапертой. Тётя Роза уж думала, не вызвать ли милицию, но сначала надо бы самой разобраться – вдруг это банальная забывчивость, да притом без последствий. Скажет завтра сотрудникам, чтобы впредь были внимательней – и на этом всё.

Картина, представшая тёте Розе, показалась ей страшнее любых грабителей. Ольга Выдрина, шефова секретарша, бесчувственно валялась на диване лицом вниз. Задранная на поясницу юбка и спущенные до колен стринги не оставляли сомнений в том, что здесь произошло.

Лёжа спиной вверх на просторном диване, Ольга отнюдь не напоминала спящую красавицу. Колени и ступни на полу. Будто Мария-Магдалина, – только пьяная в дрова, – каялась, молилась и свалилась.

Растрёпанные волосы, разбросанные по бокам руки, размазюканный по лицу макияж.

Дала о себе знать и гремучая смесь вина с водкой. Выпить-то может каждый, а вот удержать… Хорошо, хоть лежала лицом вниз, а то бы захлебнулась и – ага!

Тётя Роза всплеснула руками:

– Ах ты ж, господи боже мой! Грех-то какой! Да что ж это деется-то? – сокрушалась до боли впечатлительная женщина, снимая с себя кофточку, дабы на Ольге срамоту прикрыть. Тут же сообразила, что проще юбку возвратить на место.

Тетё Розе предстояло выполнить функции санитарки-уборщицы, а заодно и медсестры. Надо избежать скандала. Не дай бог, кто узнает, хотя в столь позднее время вряд ли кого можно застать в институте.

Привести комнату в порядок оказалось делом хлопотным, Ольгу – и того похлеще. Тётя Роза облегчённо вздохнула, когда после встряхиваний, хлестаний по щекам казавшееся бездыханным тело наконец-то зашевелилось, издав неопределённое мычание.

Ольга с трудом соображала, где она и что произошло. Тётя Роза помогла ей подняться, перевесив её руку себе поверх шеи через плечо. Кое-как довела пострадавшую до вахты.

В комнате отдыха вахтёров Ольгу отпаивали чаем. В норму она приходила постепенно. Толком что-либо вспомнить ей пока не удавалось. Голова, как битый валенок. Даже Димке позвонить, успокоить, не додумалась. А уж спросить «который час» – это за пределами остатков разума. А час-то шёл второй после полуночи.

Тётя Роза вызвонила мужа, тот и отвёз Ольгу домой. Полчаса тряски в «Жигулях» с давно дохлыми амортизаторами – и Выдра на пороге спальни.

Вошла, не разуваясь, дабы скорее успокоить Дмитрия. Немым укором, чуть повернув голову, на неё смотрел любимый и единственный, самый дорогой человек на свете. Она собрала остаток сил и заговорила, время от времени икая:

– Димка… ик!.. ты, это… извини… я на… ик!.. на р-работе з-задерж-жа… ик!.. жалась.

– Жалась, – грустно пошутил Дмитрий, – и с кем, интересно?

– Ч-чё? – не поняла Ольга.

– Я знаю, дорогая, мне звонили, – внешне спокойно и с улыбкой ответил Дмитрий.

– К-кто?… ик!.. – спросила ничего не подозревающая Ольга.

– Иди в душ, родная, попей чайку и ложись спать, – ушёл от ответа Дмитрий.

Как же хотелось ему оттянуть неизбежный разговор!

Глава 15. Послевкусие-2

Май 1993 г.

Федя встрепенулся. Он лежал на диване, одетый. У входа в комнату на полу валялся плащ, как бы «полусидя», верхом притулившись к распахнутой двери. С виду его можно было принять за бомжа, прикорнувшего в подворотне. Туфли – вразброс на полу в прихожей.

Руки дрожат. Дыхание рваное, тяжёлое. От радости, что пережитые ужасы только померещились, Фёдор едва не расплакался. Слезы сдерживает, хотя в комнате никого нет, и можно дать им выход.

Его «приключения» начались в момент, когда после ток-шоу Джея Лено пошла заставка к ночным новостям. А сейчас диктор только говорит «В сегодняшнем выпуске…»

«Значит, – размышляет Фёдор, – всё, что привиделось, там, палата, няня, утка, Ольга, мама, Жердинский… и это произошло за какие-то две-три секунды? Ну и намерещилось! Или приснилось?»

В детстве, когда он пересказывал бабуле дурной сон, та ему говорила: «Дурнэ спало, дурнэ й снылось».

Воспоминание о бабушке вызывает ностальгическую улыбку. Единственный человек, которому он мог рассказывать всё на свете. Остальные…

Федя не забыл, как в отрочестве поведал отцу «тайнейшую тайну» о том, что под утро простыня намокла.

– Но я не уписался, точно, папа! Честно! А что это такое? – допытывался он у родителя.

Папа спешил на работу и успел только сказать загадочное слово на букву «п». На слух было не разобрать: полиция, петиция…

В тот же день, по пути со школы, Федя услышал, как папа гордо рассказывал соседу, что его сын уже взрослый и «скоро будет девок топтать». Гулкое эхо в подъезде старого дома безошибочно доносило едва ли не каждое слово. Как же тогда он обиделся на отца! Ведь теперь все узнают! Все! От стыда Федя готов был не то что провалиться, а уже подумывал о верёвке. Удержал только страх от неведения, что ждёт его «там», и беспокойство за бабулю: она этого не переживёт. О родителях Федя даже не вспомнил.

Каким образом с виду интеллигентная Марта Абрамовна вышла замуж за быдлоподобного Михаила Ивановича, для всех оставалось загадкой. Лучшее, что могла породить фантазия обывателя, это версия о кознях любви, способной зародиться даже к известным двурогим. Но, как говорится – с кем поведёшься… так тебе и надо.

С годами Марта Абрамовна растеряла черты интеллигентности. Их место заняли прижимистость, тяга к сплетням, скандалам, и Федина оценка матери как жлобихи с замашками аристократки, написанная им в автобиографии, не так уж сильно отличалась от истины. А уж характеристика отца – даже думать противно.

Вспомнив об этом давнем эпизоде, прежде казавшемся постыдным, Федя рассмеялся. Слёзы накипели, готовясь брызнуть в любой момент. Всё ещё лёжа на диване, он хохотал над прошлыми обидами, над нынешним положением героя и подонка в одном лице, над самой жизнью своей, никчемной и не нужной ни единому человеку, даже самому Феде Бакланову.

Глаза дали течь. Несколько струек сбегали на виски, утопали в ушных раковинах. Его смех превратился в тупое ржание – истеричное и визгливое.