Чм66 или миллион лет после затмения солнца - Бектас Ахметов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фокус-покус заключался в том, что "нас вдохновляют воспоминания".
Они же и не дают нам покоя, отравляют существование. Были люди, которые называли матушку "Сталиным в юбке". К несчастью, мама не была "Сталиным в юбке". Случай, когда она собственноручно в 70-м посадила Доктора еще ни о чем не говорит. Матушка, это я наблюдал за ней много раз, ощущала и не могла не ощущать своей вины перед
Джоном. Каким бы стальным характером не обладал человек, более всего он виноват только перед родными. Перед остальными, какое бы зло мы им не причинили, виноваты мы чисто теоретически; на остальных нам плевать со 102-го этажа.
Цинизм всего лишь маска. Джон безнадежный хроник. Но он сын своей матери. Родной сын..
Глупостью было бы полагать, что мама была загипнотизирована бегающими глазами Магриппы и, уж тем более, ее никак не смогла бы обаять пучеглазая мамбаска Акбопе. Речь не о том, что мама лопухнулась с квартирой родного сына. Никто ее не собирался дурить и не обдурил. Речь здесь о том, что она внутренне дрожала, когда ее донимали пустующей квартирой. Разговор о хате на переговорном с посторонними был ей неприятен, послушно подписывая отказные на квартиру бумаги, она убегала от воспоминаний, спешила отделаться от их преследования, перекладывала личную вину на тех, кто с порога заявлял, что помыслы их в связи с квартирой чисты и благородны. Вы только не подумайте… Вроде как нам за падло пользоваться вашим несчастьем. Только вот, мол, с жильем решу проблемку, и возьму ваш груз на себя.
О том, что ее обвели вокруг пальца, мама узнала через два года, когда Акбопе позабыла дорогу в дурдом. Что может показаться еще более странным, мама не стала поднимать бучу, отыгрывать назад подписанные ею бумаги, только и сказала: "Курсын".
Понимающий да поймет.
Отныне передачи Джону носила Айгешат. Ну и, конечно, тетя Рая
Какимжанова.
Мое бездействие объяснялось примерно теми же мотивами, что присутствовали у матушки. Я понимал, что дело не в Акбопе с
Магриппой и не в квартире, хотя, разбираясь задним числом, и в ней тоже. Квартира могла пригодиться и Доктору. Не подумал я и о Дагмар, и о Докторе только лишь, потому что хата на переговорном отключала мою волю, о будущем не хотелось, не желалось думать. Словом, джоновская квартира и для меня служила сигналом постоянной тревоги.
Подучила Акбопе фиктивно выйти замуж за Джона наверняка Магриппа.
Повторяю, не обошлось и без врачей дурдома – позднее я узнал, что это обычная практика медсестер психбольниц, которые нуждаются в жилье. Но вдохновитель и организатор комбинации с Джоном, со всеми нами, только Магриппа. С ее племянницы какой спрос? Животное.
Магриппа знала, что делает и что будет дальше делать, когда просила за Акбопе в августе 82-го и внуками клялась, что все будет тип-топ.
Клялась и сделала свое дело.
Всего не расскажешь. Объективности ради еще об одном обязательно нужно поведать. Известие о фиктивном браке Акбопе и Джона я принял с мыслью: может это и не так уж и плохо, в этом акте я находил некое утешение для нас, для Джона, несмотря на то, что ему-то уж точно все было до лампочки. Дошедший до органического поражения мозга
Джонушке, хоть и на бумаге, но женат. О том, что подобное выглядит надругательством над братом, в том числе и с моей стороны, я как-то не подумал.
…Я показал Доктору глазами на потолок. Что нас подслушивают, можно не сомневаться. Для посторонних ушей меж собой Матвеича мы называли Звонком. Пуппо оставался Пуппо. Договорились перекинуть деньги – сто рублей – через Матвеича. У Пуппо больничный. Деньги
Матвеич занес Доктору на второй день после свиданки, менты спохватились на третий день – четыре недели подряд каждый день его обыскивали на КПП.
– Ес Атилов ходит здесь расконвойным… – сказал Доктор.- Давай, затянем его сюда?
– Как это?
– Это запросто можно организовать. Нужно твое согласие.
– Для чего? – речи Доктора я понимал с трудом.
– Они… – Доктор показал на Петра и Сережу. – Завтра уйдут…
Подтянем Еса… Втроем будет веселее…
С Доктором соображалка иногда может совсем отказать.
Кум обещал Есу представить на УДО. Верить ментам нельзя. Зэки утверждают: "Хороший мент – покойный мент". Формально Ес не был вязанным, но он ни от кого не скрывал, как много чего понаобещали ему лагерные оперативники. Само собой, не за красивые глазки. Ес оформлял зоновский клуб, выпускал стенгазету, рисовал плакаты. Жизнь у всех одна и он изо всех сил рвался на свободу. Менты сдержали слово и представили его на условно-досрочное освобождение.На волю Ес вышел раньше на полгода.
По разговорам Сережи, Петра и Доктора я понял, что зэков не интересует, кто за что сидит. Сидит, ну и сидит. "Лишь бы христопродавцем не был". – сказал Сергей.
– Когда я сидел, у меня был раб пинч. – добавил он.
– Что такое пинч?
– Петух. – пояснил Доктор.
Петух, пинч, пивень, козел… По тому, как Петя и Сережа рассказывали, как тут измываются над пинчами и по тому, как они смеялись над уделом опущенных, можно было понять: козлов жалеть нельзя. По мнению Сережи, у нас никого ни за что не опускают.
Высокое звание козла надо выстрадать, заслужить. Еще Сергей не разделял суждения братьев Вайнеров, что вор должен сидеть в тюрьме, но утверждал, что место петуха только в гареме – петушатнике.
– Дашь им малейшую поблажку – все… – сказал брат Петра. -
Наглеют черти…
Сергей беспощадными, как сама лагерная жизнь, рассуждениями подводил к мысли: петухом надо родиться. Потому не обязательно его следует так уж сильно и много дырявить, ибо козел это не физиология
– всего лишь сущность.
Доктор с братьями перебирал фотографии.
– Моя сноха, племянник… – говорил Доктор.
Сноха и племянник Доктора их не интересовали. Оживились они при виде фотки, где я снят с институтскими женщинами.
– Что за бабы? – спросил Петр.
Доктор кивнул в мою сторону:
– Он их всех там е…т.
Метод поднятия авторитета.
Разговор зашел и о гонящих на зоне дуру.
Петр улыбнулся, Сергей вспомнил:
– Скляр в прошлом году зашил себе рот суровыми нитками…
– Какой Скляр? – я поднялся с кровати.
– Сашка.
Я повернул голову к Доктору: "Это не наш Санька?".
Доктор спокойно кивнул: "Наш, наш…".
Ой яй ей…Что они с нами делают? Слышал от Хачана, что и Витька
Кондрат серьезно попух. В 80-м он с компанией ошпаренных опедерасил бывшего зэка. Витьке дали 10 лет крытого режима.
Мужики для вида поклевали мясо, заели картофаном и пили чай.
Сережа сожалел, что мы с ним не догадались пронести через КПП водку. Все же к брату пришел он не с пустыми руками. Маленький кропаль ручника хватило только на один косяк. Мужики подтянули глазки, минут пять поулыбались друг другу. Вкусно, но мало.
– Передашь Седому мульку? – спросил Сережа.
– Давай, – сказал Петр.
Сутки заканчивались. Через полчаса братьям на выход.
Петр обернул полиэтиленом записку, запаял зажженной спичкой и, не запивая чаем, проглотил.
– С тобой еще увидимся… – улыбнулся Доктору Петя.
Сережа перекинул через плечо сумку.
– Ты и сам знаешь, что здесь нужно… Здоровья тебе…
Они ушли. Минут пять мы молчали.
– Тебе не пятнадцать лет… Что ты там перед щенками стелился?
Этого знаешь, того знаешь? На фига это надо?
Доктор разлегся на кровати.
– Щенок, не щенок – здесь не играет роли… Ты же не знаешь…
Мы замолчали.
"- Греши и кайся. Кайся и греши…".
Валентин Пикуль. "У последней черты". Роман.
Председатель колхоза "ХХХ лет Октября" Успенского района
Павлодарской области тезка и однофамилец рейхсмаршала Германа
Геринга. Успенский Герман Яковлевич Геринг – Герой Социалистического труда и депутат Верховного Совета Казахской ССР заслужил признательность односельчан не только рекордами в животноводстве и растениеводстве, но и тем, как заботливо опекает людей труда. Герман
Геринг построил лучшую в области больницу, улицы на центральной усадьбе и в бригадах чистые, ухоженные, кругом подновляющиеся посадки зеленых насаждений.
Немцев в районе полно. От казахских подворий немецкие усадьбы отличаются синими железными заборами и образцовым порядком у дома. У казаха забор – дырявое место – некрашеный, покосившийся от времени штакетник, сам двор – проходное место.
Немецкие хозяйки все, как один, толстые, грудастые. Кого, кого но их зима не застигнет врасплох. В октябре заканчивается пора заготовок, в трехлитровые банки закатаны помидоры, огурцы, тушеная гусятина. Мужчины немецкие тринькают в меру и предпочитают закусывать домашней колбасой. Они не говорят: "Колбаска", – заменяющее продукт слово они произносят, как будто высвистывают из себя закусь: "Кавпаска!".
