Жизнь волшебника - Александр Гордеев

и подумала, что если бы у меня возникли с ним какие-то отношения, то его семье это никак бы не

помешало. Наверное, так же смотрит на это и Тоня.

– Ну, тогда я не сомневаюсь, что вы подружитесь.

– Пока что мы лишь знакомы, но знакомство можно и укрепить.

Смугляна старается быть дипломатичней. Она знает характер мужа – так просто он от своего не

откажется. Сначала лучше уж смириться со всем, а дальше будет видно. Если его чувство, как

утверждает Роман, могут пробудить две женщины сразу, то пусть так пока и будет. Долго это не

продлится. Скоро она родит, поправится, расцветёт после родов и заберёт всё его чувство.

– Ну ладно, – говорит Роман, – переключая разговор на другое, чтобы как-нибудь не испортить

достигнутое решение, – нам ведь надо ехать – на подстанции меня подменяет приезжий электрик.

– Конечно, – соглашается Нина, – завтра съездим в район, в больницу, заберём документы,

потом вернёмся сюда, переночуем ещё раз, соберём Машку и уедем.

– А зачем тебе в район? Ты же здесь не прописана.

– Когда я приехала, мама попросила, чтобы я встала на медицинское наблюдение в районной

больнице.

– Понятно. Ну, тогда завтра и поедем.

Ночью Нине плохо спится: она несколько раз поднимается, пьёт из чайника кипяченую воду или

стоит у окна, освещенная луной. Роман каждый раз просыпается вместе с ней.

– Что-то мне сегодня не очень хорошо, – говорит она в очередной раз, видя, что он смотрит на

неё, стоящую у окна.

– Ну ничего, ничего, скоро будем дома, – успокаивает её муж, – иди сюда, ложись…

Утром они на жёстком «Пазике» едут пятьдесят километров до больницы в райцентре. От

остановки до больницы ещё километра два пешком.

– Да о каком отъезде ты говоришь?! – вдруг огорошивают Нину в больнице, врач, осмотрев её. –

Возьми вот эту бумажку и быстренько в третий корпус!

Роман с этой бумажкой в руке провожает жену до другого здания во дворе. Сёстры,

взглянувшие там в этот листок, делают большие глаза и приказывают Нине переодеться в

больничное.

– А в чём дело? – настороженно спрашивает Роман.

– В том, что часа через два она родит, – отвечает ему самая строгая из всех женщин, одетых в

белые халаты.

Смугляна жалостливо, словно прося прощения, смотрит на мужа.

– Это, наверное, меня в автобусе растрясло, – тихо говорит она.

Растерявшемуся Роману, настроенному на отъезд, вдруг приходит в голову, что их тут зачем-то

надувают, как это бывает всюду.

– Да вы что!? – говорит он, повысив голос. – У нас же свои планы!

И тогда его просто выталкивают в дверь. Сойдя с бетонированного крылечка, Роман

наваливается грудью на штакетник, за которым посажены березки, уже начинающие чуть-чуть

зеленеть. В голове неразбериха. И что теперь делать? Куда идти? Или никуда не ходить? Что же,

вот так стоять и ждать? Но ведь завтра они должны собрать Машку, захватить вещи и ехать домой.

А уж потом, лишь через два месяца, Нине положено рожать… Они что, считать не умеют? Через

два месяца, а не сейчас. Ведь они же явно ошибаются.

Плюнув с досады, Роман садится на скамейке у забора. Хотя как они могут ошибаться, если им-

то, как говорится, виднее? Просто в его голове заготовлено представление о том, как летом, в

Пылёвке он будет встречать Нину с ребёнком из больницы, и все остальные события как бы

подстроены под это. И теперь всё в своей голове надо перерисовать и перечертить. Ох, Бог ты

364

мой, да ведь тут же нет ни пелёнок, ни распашонок, а это потребуется уже сейчас… Нет, не сейчас,

а после выписки. А когда будет эта выписка? Дней через десять! А работа?

Но сначала надо прожить эти два часа. Роман выходит из больничной ограды, идёт по улице

посёлка, заходит в магазин, покупает трёхлитровую банку виноградного сока и конфеты –

наверное, Нине это потом понравится. А что ещё сделать сейчас для неё? Конечно, может быть,

тут виноват и автобус, но, пожалуй, больше всего её «растрясло» не автобусом, а вчерашним

разговором на берегу. От этого она и спать не могла. Вот и попробуй тут умудрись выстроить свою

жизнь так, чтобы и тебе было хорошо, и другим не навредить… Но если дело тут поворачивается

так, что всё это может сказаться на здоровье ребёнка, то, конечно же, он со своим новым образом

жизни не прав. Но ведь никак иначе-то у него не получается!

Возвращаясь через два часа к третьему корпусу больницы, он ещё издали смотрит на скамейку

рядом с крыльцом: не ждёт ли его там Нина, если это всё-таки ошибка?

– Родила, родила, – улыбаясь, сообщает ему строгая женщина, недавно вытолкавшая в дверь,

– сына родила… Не беспокойся, всё нормально… А этого ничего ей пока не надо, – добавляет она

уже спокойно, увидев у Романа сок и конфеты в целлофановом пакете.

Роман опускается на скамейку. «А может быть, и хорошо, что уже родила, – как-то

неопределённо и даже равнодушно думает он, – тут-то всё-таки сын родился, как и хотели. А как

вышло бы через два месяца, ещё неизвестно…» Ещё минута требуется ему для того, чтобы

оценить то, что подумалось. «Тьфу ты! Дурак!» – усмехнувшись над собой, думает он. Посидев

ещё несколько минут, Роман снова поднимается на крылечко, стучит в дверь.

– Извините, что без цветов, возьмите хотя бы это, – говорит он той же медсестре, отдавая

конфеты и банку сока.

Вернувшись в Елохово, Роман застаёт тёщу за тем, что она гладит и стопочкой складывает

вещички Машки, которая тут же вертится у них под ногами.

– Что такое? – испуганно вскидывается тёща на вошедшего зятя, – а Нина где?

– В больнице. Она родила.

Гуляндам Салиховна хватается за сердце. Дуфар Чопарович бежит на кухню за каплями. Роман

сидит и спокойно пережидает эту сцену.

– Кто родился-то: мальчик, девочка? – спрашивает Дуфар Чопарович, отпаивая жену

– Мальчик.

– Внук, значит, – с улыбкой констатирует тесть.

– Ой, да кого же она могла там в семь-то месяцев родить, – оживая, ворчит Гуляндам

Салиховна, – у неё и живота не было видно…

Эх, сказать бы ей что-нибудь такое! Сына она родила, внука для вас – разве не понятно?

– Как назовёте-то его? – даже с какой-то еле уловимой иронией спрашивает тёща ещё через

минуту, держась рукой за голову, наверняка уже заболевшую.

– Федькой, – отвечает Роман. – Мы с Ниной уже давно так решили.

– А! Называйте, как хотите, хоть Федькой, хоть Гошкой, – махнув рукой, безучастно соглашается

она. – Это в честь кого?

– Просто имя нравится.

– А я думала, что ты его в честь отца назовёшь.

– Рано ещё.