Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

Когда я говорил это, Михаил Кометани, главный из врагов о. Петра, порывался что–то заговорить, но я остановил его, сказавши, что во время проповеди не позволительно это; притом же и нечего ему, или кому другому говорить что–либо о сем деле: уже все до излишества переговорено было еще когда о. Павел Савабе приезжал сюда по поводу их разлада с священником; вновь повторять то же было растравлять старые раны, которые я прибыл, по возможности, залечить, если Бог поможет. Когда я совсем кончил говорить, закричал что–то трясущийся от гнева Петр Дзимбо, но я сказал, что в храме Божием должно говорить мирно и благоговейно; гневные же речи не подобают здесь. Хорошо понявшие все, что я толковал, его же сторонники — немирные — остановили его и увели из Церкви. Прощаясь со всеми, я просил прийти завтра в шесть часов утра помолиться вместе и пригласить с собою побольше не бывших сегодня.

Во время богослужения начался дождь, который и теперь, десять часов вечера, льет, не переставая. Я остался ночевать у о. Петра Кано, где и чертится сие.

13/25 июня 1898. Суббота.

В Одавара.

К Обеднице в шесть часов пришло человек пятнадцать. По окончании службы я стал говорить о «тоохёо», наподобие хакодатских, и неразумный о. Петр Кано первый же с гневом опрокинулся на меня, главный его сторонник тоже горячо восстал против. Насилу убедил их выслушать и понять; наконец, когда поняли, приняли с удовольствием, ибо увидели, что верно будет в их пользу. Но противников о. Петра никого не было в Церкви. Послали за главным из них — Михаилом Кометани; здесь же в Церкви я разъяснил ему, — принял и он и обещал выставить трех разносчиков «тоохёо», вместе с тремя стороны о. Петра стали готовить «тоохёо». При исчислении по метрике домов насчитали 68, тогда как вчера о. Петр говорил, что всего 62 христианских дома; это, значит, Кометани успел подсунуть домов шесть совсем негодных христиан, не ходящих в Церковь, но которых надеется иметь на своей стороне. О. Петр был тут же и позволил сделать это, не спросив у меня, хотя я нарочно не уходил из Церкви, чтобы быть в помощь ему; а катихизатор Илья Сато, видимо, мирволит врагам мира.

Когда совсем приготовили «тоохёо», и три разносчика со стороны о. Петра стали ждать трех со стороны Кометани, я, видя, что нечего больше делать, вздумал отправиться в Тоносава, чтобы посмотреть там работы по перестройке молитвенного дома. Взял двух «дзинрикися» за одну ену шестьдесят сен туда и обратно; но, доехавши до Тоносава, отдал им эту плату и отпустил, и стоило: все время лил дождь, а дорога — если в аду есть дороги, то именно такие.

Отдохнувши и пообедавши в гостинице Фудзия и осмотрев работы, к шести часам вернулся в Одавара по конке. Здесь на вопрос, разнесли ли «тоохёо», о. Петр ответил: «Нет». — «Почему?» — «Они хотят смириться». — «Это лучше всего!» — обрадовался я и после всенощной сказал слово о христианской любви и мире, порадовался, что мир в Церкви возобновился, — Но оказалось, радость была на ветер. Кометани и его дружина вовсе и не думали мириться, а тут же, в Церкви, заговорили до того грубо и беспорядочно, что я попросил их выйти, по крайней мере, на паперть. «Тоохёо» оттягивают просто, кажется, для того, чтобы набрать побольше себе партию. И потому я объявил, что завтра непременно «тоохёо» будут розданы; если противники не дадут разносчиков, то и одни сторонники о. Петра могут это сделать.

Всенощная поется здесь без ирмосов. Служит о. Петр плохо. Читает Илья Сато небрежно и спешно.

14/26 июня 1898. Воскресенье.

В Одавара.

С девяти часов о. Петр Кано служил Обедницу. — «Почему не Обедню?» — спросил его вчера. — «Просфор не заготовлено, так как собирался в это воскресенье быть в отлучке, по Церквам». Просфоры ныне печет сам о. Петр, ибо его «квайя» Лука Мацуо, прежде исполнявший это, сделался врагом о. Петра, расстроемый своим родственником Михаилом Кометани. После службы и креста я сказал поучение о беспрерывном служении Богу на текст из сегодняшнего Евангелия «Не можете двум господинам работати». Кончивши, хотел приступить к раздаче «тоохёо» бывшим в Церкви. Но тут выступили один за другим: Петр Дзимбо, трясущийся от гнева и волнения, Михаил Кометани, у которого, несмотря на все мои старания умягчить его, лицо все больше и больше портилось, и ныне явилось таким ожесточенно злобным, что я изумился и потерял всякую надежду на него, Лука Мацуо, которого я в первый раз ныне видел в Церкви, Илья Камеи, земледел, с лицом чисто разбойничьим, которого я и совсем в первый раз видел и еще два–три с ними, и разговаривали так грубо, гневно, неприлично храму Божию, что я старался только успокоить и утишить их. Все они, впрочем, сказали немного, — нынешние «тоохёо» пристрастны, и потому они не примут их, а отныне уходят, чтобы всем вместе умереть. Я сначала подумал, что и в самом деле этот гневный Дзимбо, или разбойник Камеи бросятся в колодезь или распорют себе брюхо; это меня не остановило сказать им: «Делайте, что хотите», — да и что бы я мог в отвращение их безумства? Подчинить Церковь и себя их капризу? То есть убить Церковь в угоду им? Избави Бог! Промелькнуло у меня в голове, что неприятно будет следствие и возня с японскими чиновниками, — но что делать! Я сказал громко: «Так как явные противники о. Петра отказываются от участия в раздаче „тоохёо”, то мы сами это сделаем, и они уже не имеют права что–либо сказать потом в нарекание нам», — и стал вызывать к себе трех, которые вчера были избраны из сторонников о. Петра для разнесения «тоохёо», чтобы передать им оставшиеся от раздачи мною находящимся в Церкви «тоохёо»; но едва–едва, побуждаемые другими, они выползли из толпы и приблизились ко мне; можно было судить поэтому как слабы духом сторонники о. Петра и как, напротив, наглы и способны запугивать его противники. — Скоро я, впрочем, догадался, что их «иду умереть» значит «выхожу из Церкви». Что ж! Господь с ними! Это значит только, что для них не дело Божие, не спасение души дорого, а каприз их и своеволие дороги им больше всего. — Между тем я передал оставшиеся «тоохёо» трем, наказал им строго при разноске и раздаче отнюдь не употреблять уговоров и убеждений написать то в них, что им — разносчикам — нравится, а только то, что получающий «тоохёо» считает в глубине своей совести, пред Богом, справедливым и желательным, и вернулся в комнату. Здесь скоро стали подавать мне запечатанные пакетики с «тоохёо» — те, которым я роздал, и их до полдня набралось двадцать четыре; но восемь и потом из деревни Мацида, где Петр Камия, пять принесли не принятых, — что же будешь делать с людьми, которые на простой вопрос не хотят ответить ни «да», ни «нет»! Тем они только сами себя лишают права участвовать отныне в деле священника. Пришли ко мне в комнату и некоторые благочестивые христиане, рады, что дело о священнике принимает благоприятный оборот; между прочими тот старикашка, о котором с таким восхищением рассказывал о. Павел Савабе: «И восьмидесятилетний старик встал “кирицу”, “ёй–амбай”, говорит, “как легко теперь стало, когда решили «переменить» священника”». Ныне он говорил наоборот: «Как радуюсь я, что останется о. Петр в Одавара». (Хоть еще совсем неизвестно). Мария Такахаси, получившая крещение от меня в Токио двадцать лет назад тому (Мейдзи 9 нен) вчера и сегодня долго рассказывала, как шли здесь дела и дошло до нынешнего расстройства. Сидевшие здесь старики дополняли и подтверждали ее рассказ. Эта христианка, кажется, лучшая по уму и благочестию из всего здешнего стада мужчин и женщин.