Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский

На пепелища городов возвращались и гражданские начальства. По прибытии своем на места не скоро могли они заняться исполнением должностей своих, потому что здания присутственных мест, архивы и дела находили большей частью сожженными. Первоначальным действием губернских и уездных начальств препятствовало также разорение почтовых станций, отчего происходила медленность в пересылке предписаний и получении донесений. Во всем очищенном от неприятеля крае спешили учреждать почтовые сообщения. При оскудении обывателей лошадьми дело сие сопряжено было с большим трудом. Одной из первых забот Правительства было восстановление богослужения и возвращение церквам пастырей. Государь велел отправиться в Смоленскую и сопредельные ей губернии Члену Синода, Архиепископу Феофилакту, для употребления всех возможных усилий к приведению епархиии, по всем их частям, в надлежащее устройство. О действиях своих Архиепископ обязан был доносить еженедельно Синоду. В Высочайшем, данном ему рескрипте между прочим сказано: «Молю Бога, да ниспошлет вам силы ко славе имени Его, к пользе служителей алтаря, к обрадованию сынов Православной Церкви».

Оживала и Москва, пораженная рукой извергов, стряхивала с себя пепел и прах, возносила поседевшую главу свою из развалин. Долго надобно было очищать ее от всяких мерзостей, которыми иноплеменные пришельцы ее наполнили. Для уборки хлама и нечистоты в церквах, общественных зданиях и улицах, кроме наемных людей, употребляли исправлявших во время занятия неприятелями Москвы полицейские и другие должности. Вокруг них ставили команды для охранения их от негодования народа. Немалого труда стоило очистить Москву от мертвых трупов, лежавших не только на поверхности земли, но в погребах, колодцах и потаенных местах. В уездах Московской губернии и в Москве человеческие трупы и падаль предаваемы были сожжению. Кроме зарытых в ямы и значительного количества отправленных на нашатырные заводы, сожжено в Москве зимой 1812 года человеческих трупов 11 958 да конских 12 576[645].

По очищении города начали освящать одну часть за другой, при чем Викарий Московский Августин, окропляя крестообразно город и многочисленные народные толпы, произносил следующие слова: «Вседействующая благодать Божья кроплением воды сея освящает древний, благочестивый город сей, богоненавистный в нем пребыванием врага Бога и человеков оскверненный. Во имя Отца и Сына и Святого Духа!» К возвеличению торжества обновления Москвы особенно способствовали известия, почти ежедневно приходившие от Князя Кутузова о поражениях неприятеля. При служении благодарственных молебствий палили из Французских орудий, отправленных Фельдмаршалом в Москву, по данному ему повелению. Так жерла, привезенные Наполеоном для разгромления России, обращены были на возвещение и прославление побед ее. Когда приступили к освящению Кремлевских храмов, Августин, вступив в Успенский Собор, повергнулся на землю и в лице всей Христовой Церкви воскликнул: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!» Вообще при совершении освящения Москвы являла она зрелище подобное тому, какого свидетелем был Иерусалим, когда при возобновлении храма Господня Зоровавелем народ и плакал и восклицал от радости, видя левитов своих, в украшении, с трубами и кимвалами, хвалящих Бога.

Между тем как в пределах России водворялась святыня на местах нечестия, праздновалось искупление Отечества и Государь замышлял в Вильне великое предприятие освобождения Европы, не остались чуждыми Его благодушия жертвы Наполеонова славолюбия, еще недавно раздиравшие утробу России. Александр простер руку помощи врагам, жребием войны преданным Его власти. Еще в августе месяце постановлены были правила о пленных, заключавшиеся в следующем: снабжать их одеждой и обувью, смотря по временам года, и отправлять с воинскими командами или внутренней стражей в губернии Астраханскую, Пермскую, Оренбургскую, Саратовскую и Вятскую; поляков в Георгиевск; испанцев и португальцев в Петербург; больных оставлять в городских госпиталях; подводы давать: на 12 человек одну, для больных на 2 человека одну, на двух офицеров одну пароконную; содержание производить: генералам по 3 рубля в сутки, полковникам и подполковникам по 1 рублю 50 копеек, майорам и обер-офицерам по 50, нижним чинам по 5 копеек и солдатский провиант; деньги и хлеб выдавать вперед на 7 дней; не делать никаких обид пленным, наблюдая за ними, чтобы они не позволяли себе шалостей. Пленные вообще вели себя смирно, но изредка случалось, что они отбивали пики у конвойных крестьян и ратников и скрывались. За побег или буйство одного отвечала вся партия пленных, что смиряло дерзость, оказываемую некоторыми из них, особенно в начале похода, когда они высоко носили голову, величаясь честью принадлежать армии Наполеона, убежденные в скором торжестве его и, следственно, кратковременности своего плена. Вскоре, однако же, уразумели они ничтожность своего кичения. Видя собственными глазами воспламенение Русского народа и неизмеримость нашего Государства, они удостоверялись в суете замыслов своего прежнего повелителя. Иные стали даже изъявлять желание вступить в Русскую службу.

Таких отправляли в разные Депо, где образовывали из них батальоны. На сей предмет для природных Французов, Итальянцев и Голландцев назначили сборным местом Орел; в Петербурге составляли батальон из Испанцев и Португальцев, в Ревеле Российско-Германский легион, из пленных и переметчиков, принадлежавших войскам различных Немецких владетелей. В Ноябре Государь писал Князю Кутузову: «Неоднократно доходили до Меня сведения о тягостном положении пленных, из армии посылаемых чрез губернское начальство, для дальнейшего препровождения. Последнее уведомление, полученное Мною от Генерал-Губернатора Новгородского, Тверского и Ярославского, в копии у сего прилагаемое, показывает, что состояние пленных взывает к себе человечество. Убеждаясь бедствием их, Я поручаю вам подтвердить кому следует, чтобы пленные из армии, предводительствуемой вами, отправляемы были в полном порядке, а о соблюдении оного в пути, равно о достаточном продовольствии и снабжении одеждой, приличной времени года, всякий раз предписывать губернатору той губернии, в которую с самого начала партия пленных вступает, требуя неотменно распоряжения его, чтобы люди сии не отправлялись иначе в путь, как по экипировке, которая сохранила бы их от дальней нужды, наипаче в теперешнее зимнее время»[646]. Исполнение сего человеколюбивого повеления было сопряжено с великими затруднениями, а иногда и невозможно. Предписанные на счет пленных правила соблюдались, пока была некоторая соразмерность в числе забираемых нами неприятелей. При бегстве Наполеона из Москвы брали пленных сперва сотнями, потом тысячами, наконец десятками тысяч, полунагих, босых, среди зимы, в местах безлюдных, до конца выжженных, где и Русская армия с нуждою имела пропитание, а иногда бывала без хлеба. Следственно, исчезла возможность снабжать пленных тулупами, обувью, продовольствием и подводами. Доколе пленные оставались близ наших лагерей, с ними делились чем могли, но бедствия их начинались при отправлении их внутрь Империи. Многие погибали по дорогам, прежде нежели могли дойти до мест неразоренных, но и тут не было для них по большей части другого крова, кроме сараев, погребов, нежилых или недостроенных домов. Во время разгара войны крестьяне боялись как греха оказывания пленным помощи; больных и истомленных выкидывали с подвод на поля и в снег, но потом, когда повсюду распространилась весть о торжестве Отечества, победа укротила праведный гнев, сострадание взяло верх над ненавистью к врагам, и Русское добродушие спасало их от неминуемой смерти. На них стали смотреть более с любопытством, чем с яростью; однако вскоре необходимость заставила избегать всякого сближения с пленными, потому что они заносили в селения злокачественные и прилипчивые болезни, коими многие из них были заражены. Больные пленники гнили и пухли; живые, от всякой мерзости, которую употребляли в пищу, смердели как трупы. Горе бывало тому, кто прикасался даже к рубищу, покрывавшему воинов Наполеоновой армии! Для отвращения заразы предписаны были разные средства, кроме врачебных пособий, состоявшие в том, что пленных ставили на ночлеги в нежилых избах и как можно далее от обывателей, запрещали им всякое сообщение с поселянами, окуривали их, сожигали трупы и одежду умерших. Наконец, когда зараза усилилась и распространилась даже в губернии, где не было театра войны, как то: Новгородскую, Псковскую, Вологодскую, Костромскую и Орловскую, велено было остановить рассылку пленных и оставить их на тех местах, где застигнет предписание[647].