Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Всей Забайкальской железной дорогой овладели японцы и войска атамана Семенова.

В середине сентября в районе города Зеи Хвало с пятью бойцами своего пулеметного взвода вместе с отрядом русских матросов ушел в сопки.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Новобранцев из Братского острога привезли в Иркутск и временно поместили в старых казармах за городом на сборном пункте воинского начальника.

В дороге Никита не подружился ни с кем, держался особняком и чувствовал себя так, словно попал в тюремные стены.

Казарма была темная, сырая, с маленькими мутными окнами. Сквозь тусклые кривые стекла мокрые деревья во дворе казались согнутыми бурей, хотя на улице ветра не было, а моросил мелкий назойливый дождь.

Не находя покоя, Никита бродил по широкому проходу между двухъярусных нар и приглядывался к людям, которые сновали мимо него или неподвижно сидели на нарах — кто задумавшись, кто в дремоте.

Почти всё это были крестьянские парни. Безусые и слишком моложавые, они скорее походили на подпасков, чем на будущих солдат.

Людей постарше, которым уже пришлось отведать солдатской каши в царской армии, было немного — человек десять, и они терялись в серой толпе новобранцев. Попав в привычную обстановку, времени они зря не тратили и целыми днями спали на нарах, следуя заветам старинной солдатской мудрости: «Солдат спит, а служба идет».

Только один из них, человек лет двадцати трех, в серой кепке и в широком пальто горожанина, без устали ходил по казарме, как будто отыскивая кого-то среди новобранцев, заводил разговор то с тем, то с другим, и без него не обходилась ни одна беседа.

Человек этот, по фамилии Лукин, казался Никите каким-то странным. У него не было ни сундучка, ни узелка с вещами, не было даже места на нарах. Все это он считал, очевидно, сущими пустяками, а был озабочен только тем, чтобы всех увидеть и не пропустить ни одного разговора.

Такая разговорчивость и слишком большая общительность с каждым часом казались Нестерову более и более подозрительными. Он стал сторониться Лукина, но исподтишка наблюдал за ним и прислушивался к его беседам с новобранцами.

Как-то раз казарменная дверь, громыхая подвешенным на блоке кирпичом, растворилась шире обычного, и дневальный, выполняющий роль тюремного привратника, пропустил в казарму человек десять новобранцев, только что прибывших на сборный пункт.

Они вошли гуськом и сейчас же, сбившись кучкой, остановились неподалеку от дверей, боязливо и недоверчиво оглядывая казарму.

Лукин стоял у окна, уже подернутого сумерками, и смотрел на голые мокрые деревья. Однако он сразу обернулся на хлопнувшую дверь и тотчас же пошел навстречу новобранцам.

Никита не удержался и пошел вслед за ним. Поближе к дверям он поднялся на верхние нары, где заранее облюбовал себе местечко, и лег головой к проходу, чтобы все видеть и слышать.

Лукин остановился возле новобранцев, окинул их быстрым взглядом и спросил:

— Откуда, ребята, приехали?

— С Минусинска, — сказал, выступая вперед, парень в широкой войлочной шляпе. На вид он казался старше и бойчее других. — Минусинские мы…

— Эко, из какой дали, — проговорил Лукин, рассматривай новобранцев.

— Дальние, — сказал парень.

— Чего же у дверей остановились? Проходите, устраивайтесь, отдыхайте… — Лукин кивнул на нары. — Чай, не в гости приехали, а домой.

Новобранцы осторожно подошли к нарам и, не снимая котомок, сели в ряд на грязных щелистых досках. Все они были одеты в рыжие азямы из домотканного рядна и опоясаны веревками или сыромятными ремешками, такими, из каких делают чересседельники.

Никита свесил голову с нар и прислушался.

— Как у вас в Минусинске люди живут? — спросил Лукин, когда новобранцы немного пришли в себя и огляделись.

— Мы не городские, — ответил парень в войлочной шляпе. — До наших деревень от города без мала верст тридцать будет…

— Вижу, что не городские. — Лукин улыбнулся. — О деревне и спрашиваю. Как в деревне-то у вас люди живут?

— Жи-вут… — нехотя ответил парень и вздохнул.

Лукин помолчал, достал папиросу, помял ее пальцами, но не закурил.

— Слыхал я про ваши края, — сказал он. — Пшеница, рассказывают, у вас больно хороша, лучшая на всю Сибирь.

— Пшеница у нас добрая, — сказал парень и приветливее взглянул на Лукина.

— Говорят, по полторы сотни пудов с десятины снимаете?

— Иной год и более того снимают.

— Богато, видать, живете?

Парень удивленно взглянул на Лукина, потом опустил глаза к каменному полу и сказал:

— Не все ровно… Старожилы да казаки исправно живут, куда с добром, а нас с ними равнять не приходится.

— А вы кто же?

— Новожилы мы. «Неблагополучными новоселами» нас кличут. Из Курской губернии переселились, от безземелия. — Парень задумался, поскреб голову, будто вспоминая что-то, и заговорил: — Откуда его, богатство-то, возьмешь — маломощные мы… В Расеи ничего не имели и в Сибирь ни с чем приехали — ни скота, ни орудиев хозяйственных. Земли удобные у старожилов, а нам — либо глину паши, либо тайгу корчуй. А тайга, знаешь, она приезжего человека не любит… Вот и бьемся из кулька в рогожку.

— И много вас под Минусинском таких переселенцев? — спросил Лукин.

— Считай более половины. Без мала на старожила по два переселенца приходится.

— Так-так…

Никита посмотрел на Лукина. Тот слушал парня внимательно, даже с