Мост Убийц - Артуро Перес-Реверте

– Ну, мавр, что ты думаешь об этом?

Айша Бен Гурриат только чуть повел головой, словно давая понять, что думам его грош цена. Отгадать их я не мог, однако, достаточно зная его к тому времени, знал и то, что ему свойственна простодушная вера в нас, в наши знамена и в наши возможности. Да, Венеция была воплощенной надменностью, но за ним-то стояла держава, повелевавшая целым светом. Для такого, как он, для пропащего солдата с вытатуированным на щеке крестом, для человека, живущего в поисках дела, которое придало бы смысл его верности, именно могущество Испании и вера в людей, подобных капитану Алатристе, побудили его связать свою судьбу с нашей. Путь его, воина племени Бени-Баррани – «сынов чужбины», принявших христианство еще в ту пору, когда на севере Африки жили готы, – лежал в один конец, и возврата не было. Однажды дав слово, он слепо двинулся следом за нами и готов был идти навстречу смерти, как это было в бухте Искандерон, как это могло быть сейчас в Венеции или там, куда занесли бы нас превратности солдатского ремесла. Идти, не задавая вопросов, не ожидая ничего, храня верность своей судьбе, вместе с товарищами на жизнь и на смерть, которых он избрал себе сам, по доброй воле.

– Все они выходят отсюда, – сказал я. – Все галеры, что не дают нам житья в Адриатике… Как тебе это место?

– Мекран. – У него пресеклось дыхание. – Большое.

Я засмеялся.

– Бросьте болтать, – вмешался Копонс.

Я огляделся по сторонам, скользнув взглядом поверх голов тех, кто заполнял причалы по обоим берегам канала: моряки и уличные музыканты, жители окрестных домов, зеленщики, причалившие к левому берегу свои лодки с грудами фруктов и овощей, рыбаки с корзинами извивающихся угрей. На влажных ступенях моста сидели и просили милостыню нищие: их здесь было больше, чем в Мадриде или Неаполе. Внезапно я различил в толпе знакомую фигуру: между матросской харчевней и кордегардией, перед которой вяло свисало с мачты большое полотнище красного венецианского флага, неподвижно стоял человек в черной шляпе и черном плаще. Казалось, он издали наблюдает за нами. До него было шагов пятьдесят, но я узнал бы его даже в сонмище грешных душ в преисподней. И потому, сказав товарищам подождать, незаметно ощупал кинжал под плащом и двинулся к нему.

– Да… Много воды утекло, мальчуган…

Он постарел. Еще больше высох и как-то выцвел; в усах и длинных волосах, падавших из-под шляпы, появилась седина. От шрама, задевшего правое веко, казалось, глаз стал косить сильнее, чем при нашей последней встрече в Эскориале, когда, взвалив на спину мула, гвардейские стрелки везли его под дождем, закованного в кандалы по рукам и ногам.

– А ты подрос… Giuraddio![20] Скоро меня догонишь!

Он рассматривал меня пристально, со злой насмешкой. С прежней своей улыбочкой – жестокой и самодовольной. И, узнав ее, я разозлился.

– Что делаете здесь, сеньор?

– В Венеции? А то ты не знаешь?

– Здесь, в Арсенале.

Он поднял руку ладонью вверх, как бы показывая, что она пуста. Я взглянул на его левое бедро. Под черным плащом длиной до пят угадывалась шпага.

– Да я же ничего… Прогуливался всего лишь… Увидел тебя издали. И сначала не был уверен, что это ты, но потом убедился – так и есть.

Вздернув подбородок, он показал на деревянный мост. Приоткрыл улыбкой два резца, сломанных почти пополам. Раньше этой щербины не было, вспомнил я. Наверно, появилась, когда он сидел в каталажке. От дона Франсиско я знал, что его зверски пытали.

– От твоих товарищей на пол-лиги несет испанской пехотой. Посоветуй им не высовываться. Нечего шляться по городу – пусть сидят в таверне или в гостинице, пока время не приспело.

– Это не ваше дело.

– И то верно, – улыбка сделалась еще более зловещей. – У каждого своих дел хватает. У меня вот их – выше крыши.

И, словно засомневавшись в этом, обернулся назад. За спиной у него оказалось то, что французы называют fritoin, то есть маленькая дешевая харчевенка, где жарят мясо и рыбу в оливковом масле. Потом сделал приглашающий жест. Я мотнул головой. Он кивнул, как бы отдавая должное моей щепетильности, счел за благо не настаивать и, стянув перчатки, сделал несколько шагов к жестяной жаровне под навесом. И принялся греть над нею руки, а когда я все же подошел ближе, сказал внезапно:

– Вид у тебя – прямо загляденье. Уверен, девицы на тебя так и вешаются, и перепортил ты их уже немало. Ты что, – в самом деле не желаешь выпить стакан вина под жареную сардинку? В конце концов, у нас – у тебя, у меня и твоего разлюбезного капитана – перемирие.

Обеспокоившись за меня, стали подходить поближе Копонс и Гурриато-мавр. Гуальтерио Малатеста был им незнаком, а иначе они обеспокоились бы еще больше. Я сделал им знак, чтобы подождали в сторонке, у баркасов.

– Ты, наверное, знаешь, что у нас с твоим капитаном был разговорец в Риме…

Он продолжал растирать над огнем худые узловатые пальцы в таких же, как у Алатристе, мелких шрамах и рубцах. Я заметил, что на двух пальцах левой руки не было ногтей.

– Жаль, что приходится откладывать на потом – и немалое, – сказал я задумчиво. – Но в свой срок все придет.

Молчание было долгим. Я уже собрался уйти, но итальянец взглядом остановил меня:

– Я до сих пор не поблагодарил тебя за то, что там, в Минильясе, ты не дал Алатристе меня приколоть.

– Вы нам нужны были живым, – отвечал я сухо. – Иначе мы бы не доказали свою невиновность.

– Пусть так, мальчуган. И все же если бы ты не удержал его руку…

Он сузил глаза, и веко со шрамом слегка задрожало, не закрывшись до конца.

– …то избавил бы меня от очень многих неприятностей. Уж поверь мне.

Он вытянул руки, словно они все еще болели после пыток, приоткрыл в ядовитой улыбке выщербленные зубы. Я разозлился еще сильней. Если бы можно было, ткнул бы его кинжалом прямо на месте. Так хотелось это сделать, что пальцы, нашаривавшие под плащом рукоять, зудели.

– Надеюсь, – сказал я, – что отдрючили на славу.

– Можешь не сомневаться, – отвечал он с полнейшей естественностью. – Постарались. И у меня был случай поразмыслить о тебе и о капитане. И о том, как с вами расквитаться… Ну да ладно. Сейчас мы здесь. В этом прекрасном городе.

Он посмотрел по сторонам, будто то, что видел, доставляло ему наслаждение. И прежде чем обернуться ко мне, снова улыбнулся.

– Я уже не раз имел счастье убедиться, что ты очень недурно управляешься со шпагой… Но все же мой тебе совет: не зарывайся. Помнишь ту ночь в Мадриде, когда вы вломились в женский монастырь, что потом чуть не стоило тебе костра инквизиции? Или тот случай на Аламеде-де-Эркулес в Севилье, когда ты кинулся на меня очертя, что называется, голову?