Газета День Литературы # 127 (2007 3) - Газета День Литературы

И пока сидели за столом, поджидая, когда наши женщины вернутся из бани, зародилась в моей голове подозрительная мысль, что кто-то вадит нами, строит злые козни, ставит в Новый Год подножки одна за другою, чтобы мы пали рылом в снег, да больше и не выбрались из него. Не иначе как черт хвостатый, незаметно проскользнув в подоконье нашей избёнки или в полые двери, все наши добрые намерения ретиво перечёркивает…

А тут и наши женщины вернулись с помывки с охами да стонами: напились, бедные, угару. На Ларисе лица нет. А спальное её место было на кухонном столе, то она тут же взлезла с помощью Бондаренко на своё ложе, ручки на груди скрестила, собралась помирать. С сердцем дурно, щёки – мел, глаза ввалились, обочья почернели – отходит наша подружия. Эх, забегали мы вокруг, как у новогодней ёлки, стали пособлять, отхаживать каплями. Лариса лишь вяло отмахивалась ручонкой да пристанывала, дескать, отстаньте, дайте спокойно помереть. А что нам-то делать? До больницы не докричишься, связи нет, дороги нет, света нет. Эх-ма, Русь ты, великая да бескрайняя, да могучая, при пьяном, диком самоуправе-вознице. Далеко ли укатишь при безумном кучере?

"Сотворил ты всем нам, Личутин, смертельную баньку, – подвёл итог насмешливый Проханов. – Большое спасибо тебе… Вот зазвал к себе в гости, а суждено ли выехать – это ещё баль-шо-ой вопрос."

Я пробовал оправдаться и отшутиться – да куда там, никто и не слышал меня. Расползлись по избе на ночевую, как пьяные тараканы, – да с тем и празднику конец. Я задул лампу, ощупкой нашарил кровать, грустно забился под одеяло; ширя глаза, недолго вглядывался в темень, объявшую дом, напряжённо вслушивался в избяные звуки, как бы на слух справлялся, живы ли ещё мои сердешные… Да с этой тревогою на сердце и уснул.

…Утром гости разъезжались. Я положил Проханову в багажник обещанную свиную ляжку. Проводил друзей до росстани, помахал рукою. На следующий день и мы покинули деревню.

Но, как оказалось, на этом приключения друзей не закончились. На свиной оковалок свалилась канистра, и мясо всю дорогу до Москвы отмокало в бензине.

…Лариса Соловьева на московской кольцевой автодороге умудрилась загнать свой "жигулёнок" под кузов "камаза". Но, слава Богу, всё обошлось.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Невольно возникает вопрос: отчего именно на переломе, когда один год умирает, а другой нарождается, случается столько странных историй, порой невразумительных и необъяснимых, похожих внешне на стечение обстоятельств, но в сути их всегда таятся чей-то умысел и злая сила; именно в эти дни из тлена и тьмы, как по зову трубы, приступают к православному жилищу обавники и ведуны, волхвы и кудесники, ведьмы и колдуны, и прорва прочей лешевой силы, – и давай играть с христовеньким. Здесь таится много таинственного и туманного и нельзя объяснить только тем, что именно в эти поры рождается младенец Иисус, и нечистая сила мешает ему укорениться на земле-матери в образе человеческом, чуя его небесную Божескую силу, которую они не в силах обороть.

Ведь когда-то Новый Год не был в канун рождества, и приноровлен он в самую неурочную, неудачную пору для летоисчисления, как бы человек после ни исхитрялся приукрасить, мифологизировать этот день, призовя в свою помощь даже древнего языческого бога Мороза. Получается, что год начинается с зимы и кончается зимою, каждый раз прихватывая суровой снежной поры у своего молодшего брата. И как ни исхитряйся тут, как ни выкручивайся умом, но мы невольно подпадаем под плен Деда Мороза, как бы ни старались вырваться из его оков. Мара, Маруха, Морея, мрак, морок, мор, море, марево, Мороз – это личины бога смерти, и выходит, что мы празднуем не день зарождения года, но славим древнего бога смерти…

Я не ратую за перемену календаря, но лишь высказываю мысли по поводу, замечая несовершенство ума, гордыню земных властителей, переиначивших численник. Ведь у Бога свое время, не подвластное нашему разумению; им запущены однажды небесные часы, и планеты-шестерёнки, невидимо притираясь друг к другу, крутятся до той поры, пока этого желает Творец.

У наших дальних предков, когда они жили по солнцу, когда Солнце было Богом, годовой круг начинался в марте и назывался – "лето". И смена времён была естественной, законченной: весна-лето-осень-зима. Каждой поре по три месяца. Позднее сошли на сентябрь и снова годовой круг был верен и биологически, и духовно, и душевно: осень-зима-весна-лето… Значит, величили, праздновали, миловали иль Весну, когда всё в зачине, в ератике и любви; иль Осень, когда человек собирает плоды своего труда на земле-роженице, "хлеб наш насущный"… Зима притаена в круге жизни, после неё всегда будет весна, рождение, воскресение…

Герман Садуллаев ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Старые люди спят мало. В молодости время кажется неразменным рублем, время пожилого человека – медная мелочь. Морщинистые руки бережно складывают в стопочки минуту к минуте, час к часу, день ко дню: сколько еще осталось? Жаль каждой ночи.

Он проснулся в половине шестого. Не было нужды вставать так рано. Если бы даже он совсем не встал со своей постели, а рано или поздно так и должно было случиться, этого никто не заметил бы.

Он мог совсем не вставать. Тем более, так рано.

В последние годы ему все чаще хотелось однажды не проснуться. Но не сегодня. Сегодня был особенный день.

Алексей Павлович Родин поднялся со старой скрипящей кровати в однокомнатной квартире на улице … в старом Таллине, сходил в туалет, облегчил мочевой пузырь. В ванной комнате стал приводить себя в порядок. Умылся, почистил зубы и долго соскребал щетину с подбородка и щёк видавшим виды бритвенным станком. Затем еще раз умылся, смывая остатки мыльной пены, и освежил лицо лосьоном после бритья.

Пройдя в комнату, Родин встал перед платяным шкафом с треснутым зеркалом. Зеркало отразило его поношенное тело в застарелых рубцах, одетое в выцветшие трусы и майку. Родин открыл дверцу шкафа и сменил белье. Ещё пару минут он смотрел на свой парадный китель с орденскими медалями. Затем достал выглаженную накануне сорочку и облачился в форму.

Сразу как будто бы двадцать лет спало с плеч. В тусклом свете помутневшей от времени люстры ярко горели капитанские погоны.

Уже в восемь часов Родин встретился у парадной своего дома с другим ветераном, Вахой Султановичем Аслановым.

Вместе с Вахой они прошли полвойны, в одной разведроте Первого Белорусского фронта. К 1944-му году Ваха был уже старшим сержантом, имел медаль "За отвагу".

Когда пришло известие о выселении чеченцев, Ваха был в госпитале, после ранения. Сразу из госпиталя его перевели в штрафбат. Без вины, по национальному признаку.

Родин, тогда старший лейтенант, ходил к начальству, просил вернуть Ваху. Заступничество комроты не помогло. Ваха закончил войну в штрафбате и сразу после демобилизации был отправлен на поселение в Казахстан.

Родин демобилизовался в 1946-м, в звании капитана, и был определен на службу в Таллин, инструктором в горком партии.

Тогда в названии этого города было только одно "н", но у моего компьютера новая система проверки орфографии, и теперь я буду писать Таллинн с двумя "л" и с двумя "н", чтобы текстовый редактор не ругался и не подчеркивал это слово красной волнистой линией.

После реабилитации чеченцев в 1957 году Родин отыскал своего фронтового товарища. Сделал запросы, воспользовавшись своим служебным положением – к этому времени Родин уже был завотделом.

Родину удалось даже больше, чем просто найти Ваху, он выхлопотал его вызов в Таллинн, нашел ему работу, помог с квартирой и пропиской.

Ваха приехал. Родин, начиная свои хлопоты, опасался, что Ваха не захочет покидать родную землю. Он позаботился о том, чтобы Ваха смог перевезти свою семью.

Но Ваха приехал один. Ему некого было перевозить. Жена и ребёнок умерли во время выселения. Они заболели тифом в товарном вагоне и скоропостижно скончались. Родители умерли в Казахстане. У Вахи не осталось близких родственников.

Наверное, поэтому ему было легко уехать из Чечни.

Потом была… жизнь.

Жизнь?.. наверное, потом была вся жизнь. В ней было хорошее и плохое. Правда, целая жизнь. Ведь шестьдесят лет прошло. Целых шестьдесят лет прошло с окончания той войны.

Да, это был особенный день. Шестидесятая годовщина победы.

Шестьдесят лет – это вся жизнь. Даже больше. Для тех, кто не вернулся с войны, кто остался двадцатилетним, это три жизни.