Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

— Голубинцев, вы что, с ума спятили, что ли? Желаете в последний раз поесть в погонах и после этого «товарищи» отправят вас в «штаб к Духонину»? Сейчас же снимите погоны и училищный знак, иначе солдаты сами сдерут с вас все признаки офицерского достоинства.

Я успокоил его и просил рассказать мне все полковые новости. Наш Изюмский гусарский полк постигла участь всей российской армии. По приказанию главковерха Крыленко введено выборное начало, гусары забаллотировали полковника Балихова и выбрали командиром полка ротмистра Подольского, занятого теперь отправкою по домам неугодных солдатам офицеров.

— Да, Голубинцев, рано закончилась наша гусарская служба. Точно корова языком слизала, и сидим мы теперь у разбитого корыта бывшей Российской империи. Вы уезжаете на Тихий Дон, я с корнетом Морозовым [91] собираюсь пробраться домой в Москву. Итак, желаю вам счастливо добраться до казаков!

Распрощавшись с Мясоедовым, я отправился доложить Подольскому о переводе к казакам, потом получил от дряхлого казначея полковника Березина [92] причитавшуюся мне сумму денег и затем прошел в канцелярию к полковому адъютанту корнету Кигну за офицерскими документами и послужным списком.

— Корнет Голубинцев, я знал вас в Николаевском кавалерийском училище, будучи сменным офицером, полюбил в полку и принужден теперь расстаться, может быть, навсегда!

По школьной традиции мы крепко расцеловались. При выходе из канцелярии я взглянул на стоящий в углу полковой штандарт. Обвеянный боевой славою с 1651 года, видевший бегство наполеоновских орлов, он величественно стоял, закутавшись в чехол, и, подобно Цезарю, смотрел на гусар, предавших его и изменивших родине. С благоговением рука поднялась для отдания последней воинской почести нашей полковой святыне.

Так зимою 1917 года покидал я родное гнездо. Грустно защемило сердце. Было жаль Изюмского гусарского полка и самого себя. Генерал барон Дистерло оказался весьма недоволен моим переводом к казакам и открыто осуждал молодых офицеров за нежелание продолжать военную службу в рядах пролетарской армии, в которой мы были обязаны искупить наши дворянские ошибки перед народом.

Не обращая внимания на баронские замечания, я сердечно распрощался с Чуйкевичем и на посту летучей почты попросил вестового Бородина подыскать возницу, который мог бы завтра утром доставить меня в местечко Казачки на стоянку 12–го Донского казачьего полка. Последний вечер в штабе дивизии я провел в обществе гусар на посту летучей почты. Все они, начиная от Дудолада и кончая весельчаком Рыбкиным, сожалели о моем уходе. Вестовой старательно уложил вечером вещи, нанял возницу и затем со слезами на глазах, расставаясь, пожелал мне как можно скорее добраться до моих родных в Орел.

В 8 часов утра я покинул штаб дивизии в офицерских погонах и при оружии. Штабные солдаты мною не интересовались и были по горло заняты дележом казенного имущества и оставшихся в офицерских собраниях вин.

Около станции Держаня пехотные солдаты рассвирепели, заметив у меня на бекеше золотые погоны и от самосуда меня спас возница, проявивший в критический момент способность столичного ямщика. Он залихватски натянул вожжи, с молодецким присвистом стегнул коней, сани помчались со сказочной быстротою и только снежные хлопья полетели в разные стороны, оставляя позади нас возмущенных «товарищей» обсуждать поступок офицера, не подчинившегося новым советским законам.

В Казачках меня поразил порядок в Донском полку. В противоположность разложившимся солдатам регулярной кавалерии, казаки щеголяли в погонах и все были при оружии. Я приехал как раз вовремя. Полк уже готовился к выступлению. Командир полка оказался сослуживцем моего отца по л.‑гв. Атаманскому полку, принял меня весьма радушно и назначил во вторую сотню к сотнику Швечикову. В тот же день казаки выступили в поход на присоединение в Виннице к Сводно–казачьему корпусу.

На второй день Рождества мы прибыли в Винницу. Там к Сводно–казачьему корпусу присоединилась сотня л.‑гв. Казачьего полка. К своему позору, гвардейские казаки уже окончательно разложились, сняли погоны, не отдавали чести офицерам и терроризировали своего сотенного командира, хмурого бородача, есаула Чеботарева. Украинская Рада прилагала неимоверные усилия для освобождения своей территории от солдат бывшей русской армии, превращенных ныне революцией в войска различных национальностей. По этой же причине Винница была разделена на четыре зоны влияния: на Украинскую, Польскую, Казачью и Советскую. Вокзал, как самое главное место, занимал Гайдамацкий курень имени гетмана Полуботка. Гайдамаки в ярких формах напоминали артистов малороссийского театра. Все выглядело на них искусственно и несерьезно, начиная с защитных шаровар и кончая гусарскими барашковыми киверами с желтыми шлыками, изображавшими запорожские папахи. Живописные гайдамаки держали себя воинственно и всем кричали: «Гэть с Украины!»

С прибытием в город Сводно–казачьего корпуса у щирых украинцев повысилось воинское настроение, и они мечтали стереть с лица земли красных «москалей». Про «москалей» трудно было сказать, чтобы они держали себя вызывающе по отношению к «запорожцам», наоборот, затурканные и загнанные остатки российских полков занимали самую отдаленную часть города, никого не провоцировали и с нетерпением ожидали отправки домой.

Однажды я встретил в городе польских офицеров в четырехугольных фуражках «рогувках», украшенных серебряными одноглавыми орлами. Вместо погон на шинелях у них были надеты серебряные жгуты и на поясных ремнях волочились русские сабли. Среди поляков я увидел неожиданно своего однополчанина корнета Барковского. Он носил русскую алую гусарскую фуражку и только вместо императорской былой кокарды был пришпилен польский орел.

Обрадованные неожиданной встречей, мы обнялись и расцеловались. Барковский рассказал мне, что положение их польского легиона было незавидным, им некуда было деваться. Почти вся территория

Речи Посполитой была оккупирована германской армией, и легиону оставалась возможность только бродить вдоль прифронтовой полосы, населенной разношерстной по национальностям крестьянской массой, сплошь распропагандированной большевиками и враждебной к польской шляхте. Окружавшие нас польские офицеры шутя говорили, что два изюмских гусара встретились во время войны в Виннице и оказались офицерами двух различных армий, Польской и Донской, разговаривавшими на иностранном русском языке, находясь в государстве «Вильной Украины».

3 января 1918 года, вслед за оренбуржцами, покинул Винницу первый донской эшелон. В нем под командою командира 1–й сотни лихого есаула Цыганкова находились две первые сотни и конносаперная команда. Полковник Чирков [93] приказал следовать без промедлений на Дон и ни в коем случае не сдавать по дороге оружия. Есаул Цыганков разместил казаков с лошадьми по теплушкам, а для офицеров предоставил вагон 3–го класса, в котором отсутствовали оконные стекла и было испорчено отопление. Нам ничего не оставалось, как согласно воинскому уставу приспособиться к местности. Для того чтобы не замерзнуть во время долгого пути, офицеры приказали казакам забить досками окна, а «диктатор» смастерил в это время из брошенных на станции жестянок нечто похожее на печку и громогласно заявил, что теперь мы можем не беспокоиться за будущее.