Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - Кристоф Рехаге

– Подожди-ка, он правду говорит, – замечает его товарищ, – иностранцы не выносят наших специй. Я видел по телевизору.

Получается веселая беседа. Когда я рассказываю обоим, откуда родом Джули, они умирают от смеха: из Сычуани – о да, я выбрал то, что надо! Она уже познакомила меня с родителями?

– Да, я уже был у них в гостях, но только как ее знакомый.

– Тогда будь внимателен! – говорит старший и делает такое лицо, будто открывает мне тайну тайн. – Как только она представит тебя своим родителям как друга, ты будешь обязан не только есть острую пищу, но и пить алкоголь ведрами – никак иначе!

Его товарищ ухмыляется.

Я показываю на старинное на вид здание в другом конце двора.

– Скажите, а что это такое?

Оба удивленно смотрят. Ничего себе смена курса.

– Когда-то это был храм, – говорит наконец старший, – а теперь это просто склад.

Я заглядываю в окошко, вглядываюсь в темноту, и мне приходят на память разрушения в Юйцы и в родовом имении Чангов. Здание завалено мусором и стройматериалами, и лишь колонны да выцветшие фрагменты росписи на стенах напоминают о том времени, когда здесь жгли благовония и читали сутры.

– Почему же именно тут устроили склад? – спрашиваю я.

– Это были шестидесятые годы, – пожимает плечами старший, – Культурная революция.

Присмотревшись повнимательнее, я разглядел в дальней части помещения что-то цветное. Оказывается, кто-то поставил стол, разложил на него красную скатерть и поставил статую Будды. Она кажется исчезающе маленькой среди гор гипсокартона, брезента и картонных коробок. Но все же это – храм, и если немного помечтать, то можно вообразить, что со временем люди вернут его себе.

Оба мои спутника смотрят немного растерянно. Я машу им рукой и объясняю, что мне нужно скорее идти дальше, потому что к Рождеству мне нужно быть в Пинъяо, чтобы встретиться там с Джули.

Старший облегченно смеется:

– Ах да, твоя подружка из Сычуань. Это, конечно, важнее всего остального.

Вроде как

Глаза Джули закрыты, она мягко дышит, а белоснежное постельное белье сверкает. Кровать – антиквариат времен империи Цин, и шкаф, и стол, и стулья, и даже комод. По обоим сторонам окна шикарными крупными складками ниспадают бархатные шторы.

Сегодня двадцать четвертое декабря, моя семья поет в Айфеле венгерские рождественские песни без меня, а я нахожусь в четырехзвездочном отеле в Пинъяо, на расстоянии сорока пяти дней пути и семи сотен километров от Пекина.

Сегодня понедельник. Впрочем, дни недели уже давно не имеют для меня никакого значения. Джули наконец-то со мной.

Пару часов назад черный лимузин подъехал к гостинице, дверь открылась, и в следующую секунду я прижимаю к себе маленькую смеющуюся китаянку, а она стучит мне кулаком в грудь и кричит: «Перестань, перестань! У меня кружится голова, ПЕРЕСТАНЬ!» – а я кружу ее и кружу…

– Я бы приехала сюда на поезде из аэропорта, – прошептала она мне на ухо, пока мы шли через холл, – но ты знаешь моего отца: ему непременно нужно было организовать для меня личного водителя!

Теперь она спит, из коридора доносятся приглушенные звуки китайской версии «Джингл Беллс», а я разбираю фотографии последних дней. Вот местечко Тайгу, в котором находится знаменитая белая пагода. Она вызвала у меня приступ злобы: она имела наглость быть закрытой посредине дня!

Испуганный голос по ту сторону запертых ворот, нервничая, осведомился, почему бы мне просто не посетить дом Кун Сянси, вместо того чтобы поднимать тут такой шум. Из-за меня уже все собаки взбесились!

Мне становится стыдно. Чей-чей, вы сказали, дом?

Мне охотно поведали, что в Тайгу родился один из самых влиятельных китайских политиков двадцатых – тридцатых годов, который, помимо политических и меркантильных способностей, обладал такой родословной, по сравнению с которой все мировые правители и правительницы выглядят так же ничтожно, как грибы у корней сосны.

Кун Сянси был пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-… Конфуция! Семьдесят три раза пра.

К сожалению, в доме прапотомка Конфуция осталось не слишком много интересного. В течение тридцати лет после Культурной революции он по-прежнему считался нелюбимым пасынком коммунизма. Так что повсюду лишь пустые коридоры и внутренние дворы. Какой-нибудь предмет мебели или каллиграфия на стене – вот и все наследство одного из самых богатых и знатных людей страны.

Я рассеянно водил объективом в поисках подходящего сюжета для фотографии, когда услышал за углом хриплые голоса: трое мужчин толпились возле груды кирпичей, поддерживая друг друга под руки. Когда они меня увидели, они стали восторженно бить руками по воздуху и проревели что-то похожее на «Ка-ПAO!!!».

«Kaпao?»

– Китайское гонг-фу, – пролепетал один из них, на вид уже давно достигший пенсионного возраста.

Секундочку! Это не могло быть правдой!

Но пенсионер повернулся к кирпичам, сложенным для него его товарищами, сделал стремительное движение рукой, вскрикнул: «Ка-ПAO!!!» – и верхний кирпич разлетелся на две части в разные стороны. «Ка-ПAO!!!» – бормотали все трое, подпрыгивали и хлопали друг друга по плечам.

Именно эти спортсмены посоветовали мне завернуть в фамильное имение Цяо. Оно немного меньше, чем дом Чангов, но зато гораздо известнее, и пару лет назад там снимали сериал. В самом деле, когда на следующий день я пришел в имение Цяо, то мне показалось, что я нахожусь в центре пекинского торгового центра Сидань – так много там толпилось туристов и торговцев сувенирами.

Там была даже станция верховой езды, где можно было сфотографироваться на «настоящем верблюде» из телесериала. Я поинтересовался, как зовут зверей, и узнал, что они просто пронумерованы. Верблюд номер три и верблюд номер четыре удостоились честью быть первыми представителями своего вида, которых я увидел в своем долгом путешествии на запад.

До чего же они красивы! Длинные и загнутые ресницы, бесконечно нежные глаза, а волосы на голове стоят высоким вихром, придавая сходство с южными фруктами. «Ананас» номер четыре подарил мне доверчивый взгляд, и, когда я гладил его по морде, удовлетворенно пукнул, да так оглушительно, что верблюд номер три испуганно подпрыгнул.

Весь оставшийся путь до Пинъяо меня сопровождала холодная погода, а местность вокруг стала плоской. После Юйцы горы превратились в равнину, которая выглядела так же, как Хэбэйская низменность. Снежные заносы в дорожных ямах и в тени деревьев свидетельствовали о холоде, царившем последние несколько дней. Речушки и водоемы начали затягиваться льдом.

… – Хочешь есть? – Джули проснулась и сладко потягивается. – Пошли, я приглашаю тебя на ужин.