Chernovodie - Reshetko

– Уже пора, наверное?! – Он высунулся в открытый иллюминатор и негромко окликнул: – Эй, начальник, прошли Белую церковь!

Талинин проснулся сразу, но еще немного полежал с закрытыми глазами, наслаждаясь теплым свежим воздухом, прислушиваясь к доносившемуся с берега птичьему гаму, и только потом открыл глаза. Тяжело вздохнув, он опустил ноги со скамейки на палубу и сел, поматывая со сна головой.

Сильное течение прижимало баржи к крутому берегу. Так что в некоторых местах округлая корма их, зацепив свисающие к воде ветки черемушника, подминала их под себя или вырывала с корнем. Старый буксир жалобно поскрипывал от напряжения деревянным корпусом, едва двигаясь вверх по реке. Наконец, выбравшись из крутого поворота, пароход облегченно вздохнул и, накрывшись белой шапкой пара, весело зашлепал колесными плицами по воде. Перед караваном открылся просторный плес, в конце которого синела тайга, близко подступившая к самому берегу.

Наверное, в сотый раз комендант вытащил из планшетки аккуратно сложенную кальку с уже потертыми сгибами и развернул ее. На черной ленте реки нанизаны красные бусинки. Это были помечены места высадки спецпереселенцев. Рядом с красным квадратом стояла цифра. Палец Талинина нашел на кальке поселок Васюганский, и от него медленно пополз по речным извилинам и прямой линии плеса, и в конце его уткнулся в красный квадрат, рядом с которым была написана цифра «шесть».

Из рубки вышел капитан и присел на скамейку рядом с комендантом. Талинин быстро свернул кальку и положил ее в планшетку.

Капитан усмехнулся:

– Да не нужны мне твои секреты!

– Не положено! – хмуро заметил заспанный комендант.

– Не положено, так не положено, – проговорил капитан. – Только секреты твои на берегу остаются, на виду у всех!

Талинин промолчал, словно не слышал реплики капитана, и, вставая со скамейки, сказал:

– В конце плеса, на самом берегу стоит затесанная ель. Там и пристанем… – и, словно успокаивая себя, негромко проговорил: – Мимо не пройдем… Комендант поселка со своим помощником уже давно нас ждут. – Он медленно двинулся по палубе буксира, подошел к ее краю и взялся руками за леерное ограждение.

Глава 12

Солнце перевалило уже за полдень и начало медленно клониться к далекой синь-тайге. Перед самым носом парохода то и дело, купаясь в струях дрожащего от жары воздуха, летали с берега на берег неугомонные кулички. На заливных лугах с полоя на полой стремительно проносились стайки уток.

Наконец кончился плес. На левом берегу реки клином придвинулась пихтовая тайга, а около воды стояла высокая ель, затесанная с речной стороны. Затес был виден далеко с реки, на белом поле которого углем нарисована большая цифра «шесть». Выше на берегу стояла солдатская палатка; около входа дымился костер. Это было одно из будущих спецпоселений на Васюгане.

Гудок ревел протяжно с какими-то рвущими душу захлебывающимися переливами. В трюме стало тихо. Люди напряженно прислушивались, и стихнувший на мгновение шум возобновился с новой силой.

Как всегда, подтянутый, застегнутый на все пуговицы, Стуков спустился в трюм на половину лестницы и громко, стараясь перекрыть беспорядочный гам, крикнул:

– Татарские, Кыштовские!.. Готовьтесь к высадке! – Он постоял немного и с угрозой закончил: – Да чтоб быстро мне!..

Баржа загудела с новой силой, все пришло в движение. Кругом слышались радостные голоса ребятишек, женские всхлипы, рокочущие голоса мужчин.

– Кажись, приехали, – как-то растерянно проговорил Лаврентий Жамов. – Давай собираться, мать!

– Осподи, осподи! – запричитала Анна, беспомощно оглядываясь вокруг себя, затем подхватилась и кинулась к своим узлам.

– Настя, Настя! – суетилась Анна. – Чайник, где чайник?

– У Зеверовых! – отозвалась дочь.

– Осподи! – причитала Анна. – Не забыть бы че!

– Не забудем, тетка Анна! – успокоил тещу Иван Кужелев.

Анна выпрямилась и на короткое время припала к плечу зятя.

– Ой, сынок! Боюсь я, оставим че, где потом возьмешь… Гиблые места.

Слегка качнуло, баржа ткнулась носом в глинистый берег.

На палубе затопали сапоги; трюм гудел, словно потревоженный улей. Гулкий звук над головой подстегнул людей, и они заметались с новой силой. Загрохотали сходни, обитатели трюма опять невольно замерли. Послышался резкий голос коменданта:

– Не толпись, выходи по одному! Соблюдай порядок!

Произошло то, что и должно было произойти. Незнакомые люди, которых свела на барже общая беда, стали роднее родных. И разлука сейчас воспринималась более обостренно, так как каждый был уверен, что видятся они в последний раз. Хоть и надоела до чертиков плавучая тюрьма, но те, кому пришла очередь высаживаться на берег, до боли завидовали остающимся на барже. Зловонный трюм давал видимость хоть какого-то, более-менее определенного пристанища. Они привыкли уже к своей плавучей тюрьме. (Ко всему можно приучить русский народ.) А сейчас… Ох, как трудно ступить ногой в неизвестное…

– Выходи, выходи, не задерживай! – неумолимо подгонял голос коменданта Стукова.

– Уй, шайтаны! Стрилять буду! – вторила голосу коменданта вахитовская фистула. Он угрожающе выставил винтовку.

– Ну ты, стрелок поганый! – Высокорослый пожилой мужик бесцеремонно отодвинул штык в сторону, его роскошная русая борода густо побитая сединой, закрывала почти всю грудь. Вахитов отступил назад. А мужик с большим узлом на спине с трудом протиснулся на палубу. Ослепленный ярким солнцем, он беспомощно заморгал, вытирая выступившие на глазах слезы заскорузлой ладонью.

– Фамилия? – Стуков открыл амбарную книгу и нашел нужную страницу.

– Ивашов! – пробасил мужик.

– Раз, два… пять! – считал комендант, тыча пальцем в идущую следом женщину, двух молодых парней и подростка. – Ивашовы все, – пробормотал Стуков и, словно удивляясь, закончил: – Ты гляди, ни один не сдох! – Он поднял голову, и тут взгляд его остановился на мешочке, который женщина бережно прижимала к себе. Он окликнул ее: – Че это в мешке у тебя?

Ивашова остановилась и растерянно проговорила:

– Мука!

Стуков повернулся к конвойным и коротко приказал:

– Заберите!

Конвоир подошел ко вконец растерявшейся женщине и вырвал у нее из рук муку.

– Родимый, да чем я мужиков кормить буду! У меня вон их сколько! – запричитала Акулина Ивашова.

Комендант равнодушно смотрел на плачущую женщину и процедил сквозь зубы:

– Хлеб, кулацкое отродье, зарабатывать будете!

– Акулина! – строго прикрикнул муж. – Кого ты разжалобить хочешь? Они же нас за людей не считают!

– Проходи, проходи… Разговорчики! – торопили замешкавшихся спецпереселенцев конвоиры. Ивашов-старший ступил на жиденькие сходни, а снизу – из трюма уже подпирали другие.

– Фамилия?

– Кучумов!

Палец Стукова снова пересчитал людей, тыча каждого, кто проходил мимо него. Сверившись со списком в амбарной книге, комендант все же спросил:

– Весь выводок?

Старик Кучумов обернулся, осмотрел идущую вслед за ним семью и сказал:

– Все!

– Сдай муку!

На палубу, рядом с ивашовским мешочком, упал второй.

А голос коменданта неумолимо вызывал следующего:

– Назаров?

– Назаров! – подтвердил высокий сухощавый мужик.

– Откуда вас таких длинных набрали! – не удержался от замечания Стуков.

– Оттуда, откуда и ты появился! – буркнул пренебрежительно в ответ Назаров.

– Ну ты, полегче, разговорился…

В трюме прокатился тревожный рокот.

– Бабы, муку отбирают!..

Лаврентий Жамов в бешенстве процедил сквозь зубы:

– Кол бы им осиновый в задницу и пригвоздить к земле, чтоб не поганили ее!

Мария Глушакова растерянно повернулась к мужу, в руках она держала мешок с остатками муки.

– Ефим, че делать будем?

Глушаков, болезненный, с посеревшим без воздуха лицом, заросшим жиденькой бородкой, недовольно сказал:

– Че тут думать, отдай соседям!

– Ой, и правда! – обрадовалась Мария. – Нюра, возьми! – Она подала муку сидящей на нарах женщине, в колени которой уткнулась маленькая девчушка с длинными льняными волосами и в длинном платьице почти до самого пола. Мария погладила девочку по голове: – До свидания, Поля!

Девчонка уткнулась в колени матери. У Глушаковой дрогнул голос:

– Прощайте, люди добрые. Дай Бог вам здоровья! – Женщина низко поклонилась.

– Прощай, соседка! – Нюра крепко прижала к себе малолетнюю дочь.

Анна Жамова почти с ненавистью смотрела на свою муку. На ее лице постоянно менялось выражение от беспомощной растерянности до злобного ожесточения. Неожиданно на лице у нее промелькнула торжествующая улыбка. Она выпрямилась и оглядела окруживших ее людей.

– Бабы, у кого вода есть?