«Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ) - Альфина

— Вам к лицу короткие волосы, — слегка растерялся Плеть. — Значит, вы оставили дочь и решили перебрат’ся в Петерберг?

— Схватываете на лету, — Брада растрепала стрижку и покрутилась, демонстрируя оную со всех сторон, — и для этого мне понадобится ваша помощь. Надо заметить, петербержские новости просто поразительны! Все Европы только о них и судачат — вы ведь знаете, что из-за Петерберга Финляндия-Голландия совершенно обнаглела? Когда импорт малость иссяк, голландцы встали в позу — мол, раз они единственные с Росской Конфедерацией по земле граничат, то все им должны… Ну да неважно, я от этого убежала. Но все Европы судачат. Да только не все Европы знают, кто входит в Революционный Комитет! Я как услышала — чуть со смеху не умерла! Надеюсь, вы и тут меня не обманете и предоставите гражданство Петерберга — по старой памяти.

В старой памяти граф Метелин, нервный и отчаянный, был ещё жив. В старой памяти граф Набедренных, наивный и глухой к ближним, был ещё собой.

Старая память липла к подолу Брады комьями недопереваренного снега, и это Плети не нравилось в высшей степени. Старая память грозила забиться новым пульсом.

— Революционного Комитета бол’ше нет.

— Я знаю, я знаю, — она перебрала в воздухе струны невидимой арфы, — в любом случае, это только названия. Дядя Сигизмунд ведь надо мной не потешается, нынешний градоуправец, господин Гныщевич — это правда тот Гныщевич? Ну, тот, недоросль в шляпе? — Заглянув в лицо Плети, Брада снова рассмеялась. — Простите, не обижайтесь, я знаю, что вы друзья. Поэтому, собственно, и решила отыскать лично вас, благо это несложно. А вот к господину градоуправцу, оказывается, как раз очень сложно попасть на приём, особенно если ты из Европ — ваше Управление настойчиво пытается записать меня к некоему заместителю… Но вы ведь понимаете, что я бы предпочла увидеться с вашим другом напрямую. Не хочу никому объяснять, почему Брэд Джексон, изображённый в моём паспорте, ходит в юбке. И почему я вообще пробиралась в Петерберг по поддельному паспорту… Понимаете же?

Плеть редко сомневался. Сомнения — удел тех, кто ищет способа думать за других. Но сейчас от него требовалось именно это. Плеть единственный видел, кто стоит у Брады за плечами, и потому Плети единственному было решать, что с ними делать.

— Петерберг обещал предоставит’ гражданство всякому, кто попросит, — ответил он. — Думаю, этот вопрос решится за пару дней, если документы — единственное, чего просите вы.

— Ну-у-у, — лукаво протянула Брада, — а как же старые друзья? Дядя Сигизмунд говорит, граф Набедренных болен. Что-то с желудком — колики? Или даже язва? Наверное, он не принимает, — решила она, не дожидаясь реакции. — Жаль, мне изрядно хотелось с ним повидаться. А другие?

— Я думаю, вам будет рад господин Приблев. Он как раз один из заместителей…

— Господин Приблев! — она даже притопнула, как в танце. — Господин Приблев меня не интересует. Я смутно припоминаю имя, но… — Брада фыркнула. — Нет, даже ваш низкорослый приятель мне симпатичнее, но и его я бы вряд ли назвала другом. Лучше скажите, чем нынче… что нынче делает граф Метелин?

Голос её вздрогнул подскочившим на быстрине ручейком, и Плеть пригляделся внимательней. В густо накрашенных глазах Брады отражалось ожидание.

— Покоится в могиле.

Она охнула. Сжала ресницами ручеёк, так что тот чуть не брызнул. Пробормотала:

— Значит, правда… — И продолжила нарочито бодрым голосом: — Жаль, очень жаль. Знаете, а ведь он делал мне предложение! Умора. Но с тех пор у меня было время подумать, и я… Мне показалось, что мы могли бы стать друзьями. В конце концов, такие красавчики на дороге не валяются. Что с ним, бедным, случилось?

— Его расстреляли за шпионство.

— Расстреляли? Вы? — На дне ручейка мелькнул острый осколок — не то льда, не то стекла. — Конечно, вы, кому же ещё в этом городе расстреливать.

— Не я, — покачал головой Плеть. Он не солгал.

— Я и не имела в виду вас лично. Какая разница… — румянец проступил через её белую пудру. — Теперь мне пуще прежнего хочется поговорить с вашим другом Гныщевичем.

И тогда сомнения Плети отшатнулись. Комья старой памяти вывалились на ковёр нынешнего дня, растеклись грязными лужами. У Баси и без этого хватает забот. Давным-давно Драмин метко говорил, что Бася живёт, будто едет на одном колесе; стоит ему остановиться и задуматься, как он упадёт. И уж точно ему не следует задумываться о судьбе графа Метелина. Не сейчас.

— Встречат’ся вам незачем, — твёрдо проговорил Плеть. — Я прослежу за документами. Где вы остановилис’? За пару дней…

— Что значит «незачем»? — обиженно зарделась она. — Я ведь никого не обвиняю, мне бы просто хотелось…

— Не нужно.

— Да почему, леший вас раздери?

Потому что это опасно. «Кто старое помянет, тому глаз вон», — говорят росы. Выбитый глаз куклы по имени Веня уже стоил Басе достаточно; не нужно ему понимать, сколько. Бася слишком жадный, чтобы это понимание стерпеть.

— Граф Метелин никогда не был вам так дорог, как моему другу.

— Позвольте мне самой решать!

— Вы придумали себе интерес к нему. Пуст’ эта фантазия останется на вашей совести. Не обременяйте ей других.

Она набрала побольше воздуху, чтобы затеять отчаянную ссору, но двери бань распахнулись, извергая мытых пленников и встрёпанных от пара тавров, и это позволило Плети ретироваться. Он не сомневался в том, что поступил правильно, но в душе его неприятным тёплым боком ворочалось беспокойство. Не стоило оставлять Басю одного. Помочь пленным было верно, но не стоило.

Что с ним может случиться? Плеть не знал второго столь же энергичного, живого и умелого человека. Но судьбы, сплетаясь, редко принимают в расчёт достоинства. У них есть собственный расчёт.

Он довёл пленных до казарм, заново осмотрел грузовые авто, предназначенные для припасов, а не для людей, и распорядился заменить консервированную фасоль на говядину, хотя не имел никакого права распоряжаться. Плеть не состоял ни в таврской полиции, ни в Охране Петерберга, ни в штате градоуправца. Он был не более чем Басиным другом. Телохранителем. Он должен был хранить.

Вскоре тревога всё же взяла верх, и Плеть поспешил в Управление. У Баси никогда не было своего дома — даже теперь, когда он мог бы не снять комнаты, а купить особняк. Иногда, в минуту сентиментальности, он говорил, что не следует добывать то, что испугаешься потерять.

Но Плеть не боялся бояться.

Мало кто в наше время умеет говорить о судьбе без усмешки, но чем иначе объяснить ту своевременность, с которой Плеть метнулся в Управление? Бася стоял в комнате за кабинетом градоуправца, где нередко и спал. Дверь в кабинет была распахнута, и шёлковый сюртук расплылся по полу кляксой.

Кляксой же бурела кровь на Басиной рубахе.

— Ну наконец-то! — возмущённо закричал он, завидев Плеть. — Mon frère, где ты шляешься?

Не сорвавшись на бег, Плеть запер за собой дверь, ведущую из кабинета в приёмную. Кто-то злой, но щедрый скользнул красной кистью по всему Басиному правому боку, расцветив светлые брюки до колена. Кровь успела запечься, и Бася не дрожал; он злобно пытался распутать и стащить с шеи платок.

— Всё не так страшно, как выглядит. Давай, где у тебя бинты? — сквозь злобу Бася вдруг усмехнулся: — Помнишь ещё, как меня перевязывать?

Плеть помнил. Разве мог он забыть? Старая память — настоящая старая память, а не история аферистки Брады или даже Метелина — обвила его руки настойчивым коконом и помогла скорее сорвать с Баси рубаху. Рана действительно оказалась не слишком серьёзной. Нож вошёл под кожу, вышел наружу и разодрал плоть, пролившись водопадом крови, но не задев ничего важного. В комнате, где ночевал градоуправец, имелась и уборная с краном, так что Плеть сумел быстро промыть ранение и туго перехватить его бинтами. Бася морщился и смеялся.

— Ты представляешь, mon frère? — разглагольствовал он, пока Плеть ходил вокруг него с бинтом в руке. — Покушаться на меня! И ладно бы это — но в одиночку, но с ножом! На что этот тип вообще рассчитывал?

— Тем не менее ты пропустил удар.

— Ну проглядел, — Бася небрежно пожал плечами. — Бывает. Я привык либо честно сражаться vis-à-vis, либо наносить подлый удар первым. Но я его хорошо отделал!

— Арестовал?

— Зачем? Он теперь ещё долго ни на кого не огрызнётся. И потом, насколько я сумел понять, главная претензия состояла как раз в таврской полиции — мол, нечего таврам росов погонять. Обидеть человека, отдав его после этого таврам, было бы смешно, но… c'est irrespectueux.

— Это была плохая затея.

— Не учи учёного, mon frère.

— Вся таврская полиция — плохая затея. Росам это оскорбител’но.

— Перетерпят. — Бася зашипел сквозь зубы, когда Плеть затянул бинт покрепче, и хмыкнул: — А ты талант не растерял! Надо было отдать тебя в Штейгеля, мировой бы docteur получился.