Вторжение - Михаил Ахманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Зоны влияния различных рас, — пояснил Корабль. — Карта времён даскинов, ей миллионы лет, и многие цивилизации с тех пор угасли. Но более всеобъемлющих данных в масштабе Галактики не существует».
— Как их много… как много… — прошептал заворожённый Литвин. — Живая Галактика… а мы ничего, ничего не знали… я должен… должен рассказать…
Сон сморил его, и он уже не мог разобраться, где реальность, а где фантастические видения. Ему казалось, что он с кем-то беседует или спорит, и этот неведомый кто-то старается его предупредить, что мир огромен и совсем небезопасен, что обитатели звёзд не так уж расположены к земному человечеству и что не всякий из них признает полностью разумными ничтожных тварей, что мельтешат в окрестностях Солнца. В этом заключалась трагическая дилемма, которую Литвин великолепно понимал, но лишь во сне. С одной стороны, Галактика, полная жизни, населённая сотнями рас, способных одним щелчком прихлопнуть Землю, — и, как альтернатива этому, сонмы планет у мириадов звёзд, не породивших ничего живого, мёртвая пустота, вечное одиночество разума… Какой из этих вариантов предпочтительнее? Мир разумных чудищ или Вселенная, где, кроме людей, нет никого?
«Я бы всё же выбрал чудищ, — произнёс Литвин во сне. — Как-никак разумные — может, и договоримся… А если в Галактике не с кем словом перемолвиться, это совсем уж погано. Скука, тоска!» Его незримый оппонент выдавил усмешку, бесплотную, как у Чеширского кота. «Выбор сделан. Ну, посмотрим, что вас ждёт!»
Знакомая картина открылась перед ним: ряды прозрачных ячеек, полных синеватой жидкости, анатомический театр органов и рассечённых тел, рук и ног, безголовых туловищ, костей, очищенных от плоти, глаз, подвешенных на тонких нитях нервов… Во сне всё это было ещё ужаснее, так как на каждой ячейке имелась надпись, что кому принадлежит: левая ступня капитана Кессиди, сердце инженера Бондаренко, глаз энсина Сабо, тонкие женские пальцы лейтенанта Ильзы Трир, второго навигатора. Потом — её голова: бескровные губы, череп, лишённый волос, пустые глазницы, кожа, отсвечивающая синевой в растворе-консерванте.
«Твой выбор! — сообщил невидимый собеседник. — Всё ещё хочешь договориться с ними? Так погляди на это!»
Макнил. Она висела в той огромной полости, где спали кса, женщины пришельцев, и на первый взгляд казалось, что Эби в том же безмятежном забытьи, что и её соседки. Литвин, однако, понимал, что с ней случилось что-то страшное, нечто такое, что, быть может, хуже смерти. Он всматривался в её лицо, оглядывал гибкую тонкую фигурку, но никаких перемен не замечал. Впрочем, оба они находились во сне, и сон Литвина мог оказаться обманом: не Эби Макнил была перед ним, а только мираж, воспоминание о ней.
Внезапно, просочившись сквозь сонную одурь, его охватило ощущение тревоги. Он заворочался, потом открыл глаза и посмотрел на таймер, мерцавший на запястье. Семь шестнадцать… утро по времени «Жаворонка»… Он спал больше трёх часов и, несмотря на кошмары, чувствовал себя отдохнувшим.
Но что-то было не в порядке. Возможно, это ощущение пришло из снов? Из последнего сна, в котором привиделась Эби?
Он ощупал кафф, присосавшийся к виску, затем потянулся к скафандру, нашарил в пищевом контейнере тонизирующие таблетки, проглотил две, посидел, расслабившись и глядя на световой шарик у потолка. Память о кошмарных снах покинула его, но не забылось видение живой Галактики. Сколько же в ней космических рас! Сколько чудесного предстоит увидеть! И сколько опасностей и благ это сулит человечеству… Поистине кончилась одна эпоха и началась другая!
Он попытался сосредоточиться на этой мысли, но беспокойство не проходило.
«Корабль! Ты меня разбудил?»
«Да».
«Что случилось?»
«К этой полости двигаются олки. С ними пхот».
Литвин рывком поднялся и стал натягивать скафандр.
«Ты сообщил им, где меня искать? Ты, гниль болотная?»
«Нет. Эта информация под запретом. Команда выполняется, и противоречащих ей не поступило».
«Как же меня нашли?»
«По тепловому излучению. Один из Связки запросил термическую карту и просмотрел её».
Застегнув пояс, Литвин присел, потом поворочал руками, стиснул и разжал пальцы. В сочленениях вроде бы нигде не скрипело и не трещало.
«Что такое Связка? И что такое пхот?»
«Связка — симбионты, руководящие экспедицией. Пхот — животное. — Сделав паузу, Корабль пояснил: — Зверь-убийца».
«Здоровая тварюга? — поинтересовался Литвин, закрепив крохотный диск с хлыстом на тыльной стороне перчатки. Ответа не было, и он переспросил: — Зверь опасный?»
«Да. Его посылают, когда необходимо убивать».
— Кажется, Айве уже не нужны мои услуги, — буркнул Литвин и ринулся к ближайшей дыре в корабельной обшивке. — Сколько троллей сюда отправили? То есть сколько олков?
«Четверо движутся по главной магистрали, четверо — по вспомогательной. С ними пхот».
Вспыхнула схема, и Литвин уяснил, что главная магистраль — та, по которой он сюда добрался. Вторая линия выходила к другому концу трюма; несомненно, его собирались взять в клещи с двух сторон. Элементарная тактика, как раз для ограниченно разумных.
Протиснувшись в отверстие, он спрыгнул на пол и устремился к транспортной нише. Пластиковая броня скафандра привычно обтягивала спину и грудь и тихо шелестела, когда он касался перчаткой пояса или бедра. Световой шарик, посланец Корабля, летел за Литвиным, и его фигура отбрасывала длинную угловатую тень: вытянутый прямоугольник кирасы, подпиравшей широкие наплечники, а над ними — голова, упрятанная в шлем. Бежал он быстро и бесшумно, и тень плясала и корчилась у его ног.
«Корабль! Олки видят в темноте?»
«Плохо. Спектр и острота зрения у бино фаата примерно такие же, как у земных людей».
«Тогда убери свет», — распорядился Литвин и произнёс вслух: — Очки!
Тьма на миг ослепила его, потом выдвинулась пластинка инфракрасного визора, и он разглядел свои руки и тело, озарённые алым мерцанием. Больше ничего; в этом замкнутом пространстве стены, воздух и руины «Жаворонка» были нагреты до одинаковой температуры и виделись как равномерный розовый фон. Но он знал, что стоит у самого проёма ниши и что враги появятся через мгновение.
В глубине, за прозрачной мембраной, мелькнул неяркий отблеск, возникли контуры транспортной кабинки, а в ней — четыре массивных силуэта. Литвин коснулся подбородком клавиши, переключив скафандр в боевой режим, затем отставил левую руку и стиснул пальцы. Повинуясь этому движению, из диска с тихим шорохом выстрелила нить. С хлыстом полагалось обращаться осторожно, не задевая собственных конечностей: кости и плоть он резал не хуже лазерного луча, и даже скафандр не был от него защитой.
Первый олк прошёл сквозь мембрану, остановился и хрипло, отрывисто рявкнул — то ли «сас», то ли «ас». В руках у него была небольшая коробка — наверняка оружие, решил Литвин. Стремительно прыгнув вперёд, он взмахнул хлыстом, и незримая нить прошла между плечом и шеей, разрезав тело и доспехи до самого бедра. Олк покачнулся и безмолвно рухнул. Трое остальных со свистящим шипением — «асс-ии!.. с ас-ии!..» — выскочили из транспортной капсулы, и свет в ней тотчас погас.
Прикончить их полагалось без промедления — в дальнем конце трюма слышались шум, возня и вопли, и значит, второй отряд был уже здесь. «Трюм — километровой длины, — мелькнула мысль, — человек прибежит за три минуты, а зверь? Как минимум вдвое быстрее…»
Тролли вскинули оружие, Литвин бросился на пол, и воздух над его головой загудел. Атакующие не знали, где противник, стреляли в пустоту, но он отлично видел их крупные фигуры. Странно, но они продолжали кричать, выговаривая одно и то же слово: «асс» или «сас». До сих пор Литвину казалось, что олки молчаливы — может быть, вообще не способны общаться звуками. Видимо, это было не так.
Он вытянул левую руку, покатился по полу, хлестнул крайнего стража по ногам и, вскочив, добил ударом в висок. Бронированная перчатка раздробила череп, словно кувалда; усилие в боевом режиме было не меньше трёхсот килограммов. Спина другого тролля маячила перед Литвиным, и, вспомнив про уязвимую точку, он снова ударил — в нервный узел, прикрытый доспехом. Хрустнули позвонки, страж захрипел, стал оседать на пол, и тут последний противник навалился на Литвина. Оружия при нём не оказалось — то ли выронил, то ли намеренно бросил, опасаясь задеть товарища, — и кулаков он в ход не пускал, а пытался сломать предплечья и рёбра. Так бы и случилось, не будь на Литвине брони.
Шевельнув пальцем, он убрал режущую нить, опасаясь, что неосторожным движением заденет собственное бедро или колено. Напор олка стал чудовищным; вероятно, его браслеты-усилители были не менее эффективны, чем экзоскелет боевого скафандра. Он давил и давил, вжимая в рёбра локти Литвина, стискивая грудь, и его широкоскулое лицо маячило прямо у пластины визора. Пожалуй, он мог разбить драгоценный прибор ударом головы, если бы понял его назначение и разглядел, что противник в защитном шлеме. Но рисковать таким исходом не было нужды, как и устраивать долгий поединок. Не пытаясь разорвать захват, Литвин резко повернулся, и острый край наплечника перерезал олку горло.
