Предсказание – End - Татьяна Степанова

Итак, час был поздний. Но в квартире в обеих комнатах, на кухне, в коридоре, в ванной и в уборной – везде горел свет. Вера Захаровна не любила темноты. Как только спускались сумерки, она зажигала люстры, настольную лампу, ночник. И прежде свет у нее горел до полуночи, но как-то совсем по-другому: только на кухне, например, где она готовила себе и матери с теткой ужин, или в «зале», где она этот самый ужин съедала перед телевизором. Все прочее электричество экономилось – экономия была особенно жесткой в те годы, когда выгнанная из исполкома, как и все прочие «советские власти», Вера Захаровна сажала на своем огороде картошку и заполняла формуляры в местной библиотеке. Но с некоторых пор вся эта световая экономия сошла на нет. Свет в квартире Веры Захаровны стал гореть практически всю ночь. Любопытные соседи все это, естественно, заметили (в городке любое событие, выходящее за рамки, становилось предметом пересудов). Но причины понять не могли. Эта перемена произошла практически сразу же после того, как Вера Захаровна вдруг зачастила в салон красоты к Кассиопее Хайретдиновой.

Вот и в эту ночь в квартире горели все лампы. Вера Захаровна сидела на разобранном диване в халате. Волосы свои она заплетала на ночь в косы. И эта прическа школьницы совсем не вязалась с ее лицом – лицом пятидесятилетней женщины, где годы и одиночество отпечатались в каждой морщинке и в каждой складке. Вера Захаровна думала о том, что произошло.

Шпионами-соглядатаями она и водитель служебной «Волги» оказались никудышными. Шубин дал ей задание не упускать Германа Либлинга из виду. И они честно помчались это самое задание выполнять. «Волга» устремилась за машиной Либлинга.

Шофер с завистливым вздохом лишь констатировал:

– Ох, Вера Захаровна, «бээмвуха» ж, куда нам с нею тягаться?

И практически сразу безнадежно отстали. Они потеряли «БМВ». Можно было сразу же возвращаться несолоно хлебавши. Однако Вера Захаровна не привыкла сдаваться так легко. Она приказала водителю поездить по улицам города. И они колесили добрых сорок минут. А потом нелегкая вынесла их на проселок, ведущий к берегу водохранилища. И там, на крутом обрывистом косогоре над большой водой, они увидели «БМВ». Он стоял очень близко от края обрыва. За темными тонированными стеклами было не видно, там ли его водитель. Шофер предложил сходить проверить. Но Вера Захаровна запретила ему отлучаться.

Они сидели и ждали. «БМВ» был как на ладони. В небе над водохранилищем тлел, как костер, закат. Вера Захаровна смотрела на опускающееся за горизонт прямо в воду солнце, похожее на красное НЛО, и с тревогой думала о том, что же будет, когда совсем стемнеет. «Он настоящий маньяк», – вспоминался ей возглас Шубина. Здесь, на пустынном берегу ночью, как ей чудилось с испуга, она и пожилой шофер были в полной власти Германа Либлинга.

Там ли он, в машине? Чего ждет? Господи, она и видела-то его лишь издали, из окна… Похож ли он на того, кто сидел на той больничной каталке, кусая губы от боли? И да, и нет. Нет, нет, скорее нет, совсем не похож. А все-таки… что-то есть, что-то осталось – неуловимое. И самое главное.

Кончились все эти раздумья банально – Вера Захаровна до смерти захотела в туалет. Но нырнуть «в кусты» она так и не решилась (и вовсе не из-за своего статуса сотрудника городской администрации). Терпеть же было сущей мукой.

Солнце зашло, и словно этого самого момента и ждал тот, кого они стерегли. Мощный мотор «БМВ» заурчал (значит, водитель все это время находился в машине), автомобиль плавно развернулся на опасном пятачке над обрывом и погнал обратно в город.

Вера Захаровна все сильнее хотела в туалет. «БМВ» остановился перед рестораном «Чайка». Герман Либлинг вышел из машины и направился к дверям. Взволнованная Вера Захаровна вышла из машины и приказала шоферу не отставать от нее ни на шаг. Либлинг поднимался по лестнице. Вера Захаровна замешкалась внизу возле гардеробной. Природа властно напоминала о себе, мочевой пузырь едва не лопался. Сдавшись, она послала шофера в зал, а сама, узнав у гардеробщика, где туалет, юркнула в кабинку. Она слышала доносившуюся из зала музыку – звуки аккордеона. А потом вдруг разом все смолкло. И эта тишина ударила Веру Захаровну по нервам. Кабинка так и осталась неапробированной, зов природы неисполненным. Вера Захаровна бегом, подвертывая каблуки, кинулась в зал.

Драка… Она увидела Германа Либлинга и его противника – плотного блондина в костюме, того самого, кого она заметила еще на площади рядом с Кассиопеей. У него – такого представительного, такого благонамеренного с виду – в руках был нож. И этим ножом он бешено полоснул Либлинга и попал, задел. Вера Захаровна увидела кровь на белой рубашке. Сначала – алую полоску, вмиг расплывшееся пятно, потом вскинутую для отражения атаки мускулистую руку, потом профиль… Его лицо… Глаза…

Точно молния сверкнула. Черная молния…

Не помня себя, она бросилась вперед. Герман Либлинг был совсем близко от нее. Тот и не тот. Другой. Тот мальчишка, подросток, ученик («Не забирайте, не отнимайте его у меня!» – учительница Вербицкая точно воскресла из небытия в дымном зале ресторана и снова просила, умоляла, заклинала). Дрянной, испорченный, жестокий. Местная притча во языцех и герой городской легенды. Фредди Крюгер из тинейджерских снов. Но обликом своим похожий на античную статую, на прекрасного вероломного Антиноя. И еще на кого-то… Обвиненный в зверском убийстве, но так и не преданный суду. Фредди Крюгер, Антиной-потрошитель, мальчик с пальчик и взрослый двойник того, безымянного, кто однажды ночью, после сеанса при свечах в салоне Кассиопеи, явился Вере Захаровне во сне, напугав ее до икоты, до холодного пота и одновременно изумив, ранив в самое сердце.

Ранив в сердце…

Вера Захаровна закричала: «Немедленно прекратите!» Шофер бросился разнимать дерущихся. Подоспели другие посетители ресторана. Началась свалка, суматоха. В этой суматохе Вера Захаровна на мгновение оказалась лицом к лицу с Германом Либлингом. «Уходите, бегите отсюда, у него нож, он вас убьет!» – она не помнила, что лепетала. Бормотал язык, а мозг, сознание ее в этом словно не участвовало. Она ощущала боль внизу живота, мочевой пузырь ее жгло огнем. И она чувствовала его взгляд на себе. Он крепко сжал ее запястье. И бедная Вера Захаровна, вот уже почти двадцать лет не пробовавшая мужских прикосновений на вкус и на цвет, едва не грохнулась в обморок.

«Вызывайте милицию!» – голосила официантка, грохотали опрокинутые стулья. Герман Либлинг отпустил Веру Захаровну. Он был уже возле самой лестницы. И вот он уже внизу. Дверь за ним захлопнулась. Вера Захаровна тяжело оперлась о перила – пятидесятилетняя женщина в строгом деловом костюме государственной служащей, хозяйка и устроительница своей судьбы, одинокая… одинокая… никому не нужная баба… старая дева…

По ноге по лайкровым колготкам ползла теплая струйка. Вера Захаровна заковыляла вниз. Туалетная кабина. Вот и все. Унитазом закончился весь этот вечер. Фантастический. Колдовской. Столь непохожий на все ее прочие «тихие» вечера.

Шофер довез ее домой. Была уже ночь, и где было им снова искать черный «БМВ»? Шпионство провалилось с треском. Вера Захаровна хотела было тут же из дома позвонить Шубину и рассказать ему про драку в ресторане. Она даже взяла телефон, но… Что-то ее остановило. Она не стала звонить своему шефу. Впервые не отчиталась о данном ей поручении.

Когда раздевалась, глянула на запястье. Рука словно все еще чувствовала то пожатие – сильное, мужское. Вера Захаровна пошла в ванную и начала с мылом, с мочалкой тереть кожу.

В ее квартире горели все лампы. Она машинально разобрала диван, но не ложилась. Китайский «говорящий» будильник на кухне проквакал: «Два часа». Она и представить себе не могла, что прошло уже столько времени. В ванной на полотенцесушителе висели выстиранные колготки. Обоссанные колготки…

Вера Захаровна сгорбилась на своем диване. Закрыла ладонями лицо. Электрический свет померк, и, как только она оказалась во тьме, перед глазами ее возникла картина – оплывшие свечи в бронзовом шандале. Черный ватман и белая окружность. Буквы, буквы, буквы… Лица собравшихся за столом, похожие на гипсовые маски. Маска прокурорши, маска мэрши, маска медиума Кассиопеи, маска юности и глупости по прозвищу Канарейка, маска ее собственная. Вера Захаровна увидела свое лицо, словно перед глазами ее поставили зеркало. Белые буквы отделились от черного ватмана. Буквенный круг начал вращаться в воздухе над столом, словно мельничное колесо, словно карусель, все быстрее и быстрее, все быстрее и быстрее. Буквы складывались в слова и мгновенно рассыпались. И складывались опять. Тот, кого они вызывали так бездумно, так настойчиво и так неосторожно, вошел во вкус – он жаждал общения, сыпал фразами как горохом, что-то пытался сказать, донести до них. Что-то очень важное. Чрезвычайно важное. Нельзя угадать, кто придет на зов. Может быть, тот, кого уже вызывали, а может, и кто-то совсем другой.