Атомная подводная эпопея. Подвиги, неудачи, катастрофы - Леонид Осипенко

Кроме погружения на предельную глубину нам следовало провести автономное плавание под водой полным ходом в течение двух суток без всплытия и вентиляции отсеков в атмосферу. И это при наших постоянно текущих «бочках» (так мы называли между собой парогенераторы)!

К назначенному времени мы пришли в район погружения, где нас уже ждали силы обеспечения. В декабре день на Севере такой короткий, что ловить его нужно, как жар-птицу. А тут — на тебе!— начало штормить. В довершение всего началась свистопляска с буем. Его полагается привязать на тросе к лодке, чтобы он обозначал для надводных сил обеспечения точное местонахождение лодки под водой. В нашем случае это было особенно необходимо, поскольку погружение на такую глубину проводилось впервые, а в запасе у нас была ГЭУ лишь одного борта. Так что при отказе единственного работающего реактора мы могли рассчитывать только на дизель-генераторы и аккумуляторную батарею.

Аварийно-спасательные средства приспособлены к возможностям тихоходных дизельных лодок. Нашей же, для того чтобы нырнуть при волне три-четыре балла, нужно дать ход как минимум 8-10 узлов. Только мы разгоняемся, буй отрывается. Значит, его нужно достать, перемотать, закрепить и снова выпустить, как того требуют инструкции аварийно-спасательной службы. Привязываем его снова, опять волна отрывает! Еще раз — то же самое! А день-то идет к концу, мы же должны погрузиться и всплыть засветло.

В очередной раз разгоняемся, и опять та же картина! Тогда принимаю решение погружаться без буя. Даю команду сигнальщику: приготовиться, и лишь перед самым погружением сообщить об этом Чикеру по семафору. Прикидываю, что пока ему доложат, мы нырнем как минимум на двести метров.

И вот все готово, не убран лишь прожектор. Даю команду сигнальщику:

— Передать на спасательный корабль: «Погружаюсь без буя. Командир».

И тут передо мною вырастает могучая фигура вице-адмирала Иванова — он как председатель комиссии был на борту.

— Отставить! Ты соображаешь, что делаешь? Да он тебя за такую выходку немедленно снимет! Ставь мою подпись, мне терять нечего!

И семафор пошел: «Погружаюсь без буя. Замглавкома.» Тут же даю команду: «Всем вниз! Срочное погружение».

Не успели на спасательных судах опомниться, как лодки не стало. Первую депешу мы дали уже с глубины 200 м. Тут-то и поступило тревожное сообщение: горят сальники! Чтобы избежать проникания воды в лодку через зазоры линий валов, заводские корабелы затянули сальники потуже, а на 200 м их еще обжало. Валы винтов практически не проворачивались: сплошной дым шел от горящих сальников. Приходится подвсплывать и регулировать зазоры. Опять ныряем — и снова дым, а хода нет! Погружаться же можно только на скорости: если глубоководным давлением вырвет какой-либо клапан с дефектом, только на ходу у лодки есть шанс не остаться на морском дне. Короче, пока возились на ходу с регулировкой сальников, глубоководная впадина закончилась, дальше шло мелководье.

Пришлось развернуться и продолжать движение вдоль впадины в обратном направлении. Буя над лодкой нет, так что уверенности, что наш разворот замечен силами Чикера, тоже никакой. Оставалось полагаться на морскую выучку и сообразительность командиров спасательных судов: они должны понять, что из глубоководной щели мы не выйдем и, значит, в какой-то момент должны будем развернуться.

Все-таки акустики не зря получают зарплату. Через некоторое время начальник радиотехнической службы лодки Михаил Лодяков докладывает:

— Товарищ командир, предполагаю, что корабли повернули и следуют за нами.

Мне, конечно, приятно было такое обращение, но тогда я был молодым и скромным:

— Ты, давай, прекрати это. Называй: товарищ старпом. Лодяков пожал плечами и даже покраснел от смущения.

Сидевший в центральном посту комдив Сорокин сделал вид, что не слышал. И только Владимир Никифорович Иванов решил исправить положение:

— А что? Раз обязанности командира исполняет Жильцов, так почему не называть его командиром? Он, может, им и станет.

И добавил с невинным видом, намекая на мое недавнее хулиганство:

— Если не сгорит на пустяках.

Тут уже я сделал вид, что не расслышал. Наконец, долгожданный доклад:

— Центральный! Можно погружаться!

Осторожно, но думая и о том, что времени лишнего не остается нисколько, идем на глубину. На 150 м у нас лопнуло зеркало, украшающее переборку кают-компании.

Все двери в каютах и рубках открыты — лодку на глубине обжимает так, что их часто заклинивает. В отсеках установлены специальные индикаторы, замеряющие величину схождения корпуса, чтобы в случае необходимости при проектировании усилить толщину прочного корпуса. Ведь на глубине 300 м на каждый квадратный сантиметр давить 30 кг. Следовательно, каждый квадратный метр выдерживает давление около 300 т, а вся лодка — миллионы тонн. Все мы почувствовали каждой клеточкой своего тела, что лодку взяла в стальные клещи вода.

Из носового отсека докладывают: «Глубина предельная.» Они правы: при дифференте на нос они первые выходят на заданную глубину. А тут из кормового отсека запрос: «Нельзя ли побить рекорд для “комсомольской копилки”[6]? Хотя бы на десять метров?»

На такой глубине 5-10 м могут быть и погрешностью стрелки глубиномера. К тому же, прибавить к уже существующему давлению водяного столба лишний килограмм тоже не страшно. Конечно, не дай бог, что-либо потечет, все потом отнесут за счет лихачества командира! Но и самому хочется сделать чуть лучше, чем предусматривалось. И погружение продолжается. Лодка еще тяжелеет от обжатия корпуса. Штурман докладывает тревожно, что под килем остается все меньше и меньше воды. Прибавляю ход и приказываю боцману всплывать с большим дифферентом. Естественно, корма лодки при этом опускается.

В переговорнике снова голос:

— Центральный, хватит! Есть «комсомольская копилка»! В корме замечаний нет!

Наш комсорг уверен, что специально для него и его доклада в политотдел лодка с нарушением требований спецификаций на 10 м превысила предельную глубину погружения.

Победителей не судят. Этому старинному правилу последовал и инженер-контр-адмирал Чикер, пославший нам по всплытии следующий семафор: «Поздравляю с успешным выполнением ответственного задания. Желаю успехов в дальнейшем плавании.»

Теперь нам предстояло двое суток нестись по намеченному треугольнику самым полным ходом, постоянно замеряя все необходимые параметры. Каких только замеров и анализов не предусмотрено комиссией!

И вот уже много часов мы несемся вперед, не ощущая наши четыре тысячи тонн водоизмещения. Делений на шкалах приборов давно уже не хватает — стрелки «ушли в молоко». Значит, мы развили скорость, превышающую 25 узлов, хотя реактор работал лишь на 70-75% своей мощности. На самой полной мощности мы достигли бы 30 узлов. Владимир Николаевич Перегудов говорил нам о возможности достижения такой скорости, и только личная скромность не позволила ему внести ее в спецификации. Теперь мы знали, что наша лодка — самый быстрый в мире корабль, включая надводные (данные об американских лодках нам были известны: скорость до 20 узлов). Только плавать на такой скорости было более чем опасно: акустика не работала, и мы неслись вперед вслепую.