Новый потоп - Ноэль Роже

Снова показалась трава. Видно было, как с каждым днем расширялись пожелтевшие пласты, тотчас же покрываясь круглолистниками.

— Никогда еще не было такой ранней весны! — удивленно говорил Жоррис.

— После такой легкой зимы! — отозвался старый Ганс.

— Будущая зима будет еще мягче, — утверждал Эльвинбьорг. — Присутствие моря, скопляющего тепло, постепенно изменит климат Альп. Леднику суждено исчезнуть…

— Если так, — воскликнул Жоррис, — то, имея зерно, мы могли бы засеять хлебом долину Сюзанф?

— Хлеб среди сланцевых слоев! На высоте двух тысяч метров!

Ганс подумал, что это была шутка. Безмолвная улыбка приоткрыла беззубый рот и скользнула по его суровому, точно высеченному из дерева лицу.

— Почему же нет? — прошептал Эльвинбьорг…

Жоррис наклонился и, набрав земли, стал разминать ее на ладони. Земля была рассыпчатая и жирная, образовавшаяся от медленного гниения растений и в течение многих веков отдыхавшая во впадинах между скалами.

— Хорошо! — воскликнул он. — Я охотно возьмусь перетаскивать ее мешок за мешком, как это делают… как это делали в долине Саас… Я буду вываливать ее вот сюда, на эту защищенную террасу!

Лицо его озарилось улыбкой. Можно было подумать, что он улыбается при мысли о будущем урожае, вырастающем между стенами скал.

— Если бы у нас были семена… — повторил он.

— Кто знает? — добавил, в свою очередь, Жан Лаворель. — Мы тоже сколотим челны и поплывем к высоким долинам… На высоте двух тысяч метров есть отели с запасами хлеба и картофеля.

— Почему же нет? — еще раз сказал Эльвинбьорг.

Они обменялись взглядом, и в душе их загорелась новая надежда.

— Надо выйти сегодня на воздух, мадемуазель Ивонна! — сказал пастух, проходя мимо хижины, где девушка мерзла под бараньими шкурами. — Солнце уже греет. Я знаю местечко, защищенное со всех сторон. Там растут цветы…

Она качала головой, слишком усталая, чтобы отвечать. Он поднял ее своими сильными руками и отнес на плоскую скалу, согретую лучами весеннего солнца. С проворной заботливостью он разложил одеяло и старательно закутал ее.

— Разве не хорошо здесь? — спросил он.

Он стоял перед ней, глядя на бледную ручку, которая тянулась к круглолистникам с лиловыми, тонко очерченными колокольчиками.

— Я не видала таких цветов, — сказала Ивонна.

Прыжок… другой… Игнац вернулся, рассыпая вокруг нее целую охапку голубых горчанок.

— А таких?

Ивонна с усилием улыбнулась.

Он смотрел на нее… И внезапно увидел ее всю и не мог больше от нее оторваться. Ее длинные распущенные волосы падали на овечью шкуру, и золото их казалось еще светлее, чем шелковистое руно. Какая она хрупкая, белая!.. Эльвинбьорг был прав… Бледная маленькая девочка, увядающая при ярком свете!

С тех пор Игнац каждый день относил ее на согретую солнцем плиту. Он рассыпал около нее пучки незабудок, большие желтоголовники с чашечками, похожими на светло-золотые шары, и пурпурно-лиловые анемоны с пушистыми стеблями.

Он ловил ее улыбку и молчал. Они молчали оба, взаимно наслаждаясь своим молчанием…

Вскоре Игнац осмелился на большее. Он предлагал ей кружку молока и говорил:

— Пейте!

И она повиновалась.

Вытянувшись на мехах, Ивонна наблюдала за деловитой возней муравьев, исполнявших свои непонятные работы. Она затаила дыхание, чтобы не испугать ящерицу, которая останавливала на минуту свой бег, озиралась и исчезала в скале. Осторожными пальцами играла она с блестящими жучками, сверкавшими ярче драгоценных камней. Обманутые ее неподвижностью кролики совсем рядом с ней старательно щипали травку. Сидя на задних лапках и насторожив ушки, они совершали на солнце свой туалет, проводя мягкими лапками по подвижной мордочке. Белая самка выводила восьмерку своих белоснежных детенышей. Они прыгали взад и вперед, собираясь вместе вокруг одного и того же пучка тимьяна, и их крошечные тельца казались одной шелковистой трепещущей кучкой.

— Как они счастливы, эти животные, — смутно думала Ивонна. — Их никто не мучает, как прежде…

Она наблюдала, как на высоких террасах бегали альпийские зайцы в своих белых зимних шубках. Иногда мелькала вдали серна. Стаи птиц опускались на каменистые скалы. Их было так много, что их можно было принять за крутящиеся в вихре черные хлопья.

Ивонна улыбалась, чувствуя трепет бесчисленных животных жизней. Ей казалось, что частица их радости доходила и до нее.

К полудню тени теряли свою окраску. Солнце начинало печь затылок. Она ждала Игнаца. Сейчас он появится между скалами, со своей молчаливой улыбкой, и она поддастся очарованию странного довольства, не нуждающегося в словах.

Каждый день, когда солнце начинало опускаться за Белые Зубы, а лиловые тени, удлиняясь, следовали за ним по крутым выпуклостям земли, появлялся Игнац. Иногда он садился подле Ивонны.

Однажды она спросила:

— Вам здесь не скучно?

Игнац повернулся к ней, напрягая все усилия, чтобы выразить свою мысль. Затем его серые глаза под дрогнувшими ресницами быстро поднялись к высоким вершинам, прорезывавшим небо огромными световыми ступенями.

— Я люблю горы… — сказал он наконец.

Она взглянула на него с воскресшей надеждой. Быть может, он научит и ее любить их…

Они вместе глядели на долину. Ивонна не узнавала ее. Светлая, ясная, освеженная долгим покоем, долина Сюзанф расстилалась под ярко-голубым небом, сверкая белыми бликами снегов. Она вся трепетала радостью быстрой горной весны, и жизнь, казалось, била ключом в каждом обломке скалы… На каждом куске сланца красовался пучок цветущей камнеломки. Перекатные валуны казались гигантскими букетами. И даже камни, полированные плиты и зернистый известняк, воспринимали чудодейственную теплоту и становились словно живыми.

Ивонна стояла неподвижно около Игнаца и смотрела…

Эти купола и острые вершины, представлявшиеся ей раньше суровыми и жестокими распорядителями ее судьбы, перестали ее угнетать. Озаренные потоками солнечных лучей, они становились живыми существами, исполненными нежности и излучающими счастье. С каким восторгом золотил ледник свои холодные глыбы, отдаваясь всеобъемлющей радости! Недоступные горы принимали участие в ее новой жизни, забившейся в долине Сюзанф… От самого перевала до Новых Ворот, на всем протяжении горного массива, лежал на них отпечаток какой-то суровой нежности, уходившей в тумане далеких вершин в бесконечную даль…

— Я тоже… теперь… люблю горы, — прошептала Ивонна.

Ее щеки снова порозовели. Тело перестало казаться ей каким-то бременем.

— Игнац творит чудеса, — говорил Жан Лаворель де Мирамару. Полный смутной тревоги, ученый молчал.

— Никогда раньше я не ощущала этого удовольствия — дышать, — пыталась она объяснить.

И с жадностью вдыхала легкий воздух, содержавший в себе всю рассеянную в свете и благоуханиях силу.

— Мне хорошо, — говорила она Игнацу. — Спасибо!

Он удалялся. Она провожала его взглядом, гладя рукою козлят, прибегавших играть около нее. Его упругая походка, его вьющиеся волосы, принимавшие на солнце медный оттенок… Глядя на него, она испытывала какую-то радость, которую она совсем не анализировала. Это ощущение отождествлялось у нее со всем, чем она теперь так восхищалась: с цветами, сернами, вершинами, студеным родником, с этим чудесным светом, который скрашивал суровое величие гор…

Когда он приближался, она вспомнила, что он был существом, в котором кипела иная жизнь, и была благодарна ему за его молчание… Она удивлялась, что его редкие слова совпадали с ее тайными мыслями. В охватывавшем ее взгляде безмолвного обожания Ивонна угадывала безграничную преданность и заботу, которая являлась как бы защитным покровом для его сердца.

Дальше этого она не думала…

Однажды утром, покидая ее, он наклонился и мимолетным поцелуем коснулся ее белокурых волос. Она вздрогнула и подняла глаза, но он уже скрылся за скалами…

До самого вечера она находилась в смущении. Когда на следующий день он опустил ее на скалу, она сама протянула ему лоб. Тогда Игнац порывисто сжал ее в своих объятиях. Она не защищалась.

Ей казалось, что она таяла в нем, что эта могучая грудь передавала ей свою силу, что в ней распустилась вся чудесная роскошь весны, вдыхаемая день за днем… Что это: зов, обещание, победа жизни?.. Она не могла понять. По всему ее телу разлилась невыразимая нега.

— Игнац, останьтесь со мной, — умоляла она.

Он стоял перед ней, смущенный и в то же время сияя от счастья.

— Макс у Новых Ворот, — пробормотал он и убежал.

Ивонна отдавалась своим неясным думам. Любовь?.. Неужели это была любовь? Одно это слово смущало ее раньше, как мысль о посвящении в какое-то страшное таинство! Значит, это так просто? Присутствие существа, которое без всяких слов открывает перед вами всю красоту, всю силу, всю жизнь… Жить… О! Жить!.. Де Мирамар подошел и сел возле нее. Он посмотрел на ее раскрасневшееся лицо, объятое немым восторгом и, вздохнув, спросил: