Чудо, тайна и авторитет - Звонцова Екатерина

Иван поколебался — и пошел в угол, где юноша обосновался, заняв с полотнами довольно большое пространство. Стоял он сейчас спиной, поправлял одну из работ — море, на котором блестела лунная дорожка, сделанная явно из разбитой елочной игрушки. Воду усеивали обломки погибшего корабля, но, несмотря на это, пейзаж выглядел мирно, буквально элегически.

— Андрей! — Иван негромко окликнул его по имени, как звал в детстве.

D. обернулся, скользнул по нему долгим тяжелым взглядом и наконец все же кивнул со слабой улыбкой: узнал и уверил себя, что новый гость опасности не представляет. Посмотрев во внимательные эти глаза, следящие за каждым движением, Иван вспомнил детское: «конопатого Ванечку», или как там D. его обозвал? Благо, неприязнь вроде осталась в прошлом. При встречах юноша был вежлив, а иногда даже дружелюбен. По поведению его, по беседам к тому же чувствовалось: профессию Ивана он, в отличие от дяди и матери, уважал. Вот и теперь, пожав руку, он сразу спросил своим приятным низковатым голосом, не без любопытства:

— Что делаете здесь? Трудитесь, ловите кого-то или так?

— Так…

Иван подошел. Узор на пиджаке D. был словно с жостовского подноса: цветы, листья и гроздья рябины. Иван, как обычно, постарался не уделять наряду слишком много внимания и скорее сосредоточился на картинах. Он смутно представлял, о чем заводить беседу, а если совсем честно, подошел с одной иррациональной мыслью: в очередной раз попытаться убедить себя, что этот юноша… в порядке? Живет как все? Не мучается ничем тайно? Здесь, в светлой зале, в благодушной толпе эстетов, обмануться было проще простого. Пусть же совесть хоть немного помолчит.

— Все можно трогать, — мягко сказал D. ему в спину. — Точнее, конечно, лучше не надо, наверное… но многим хочется!

Работы, все до одной, пытались вырваться на свободу: покалывающая ладонь стеклянная крошка на воде; танцующий индеец с настоящими перьями на ритуальных одеждах; солдат, занесший над врагом винтовку с иглой-штыком, явно швейной. Руины немецкого замка были частично из битого камня; купола Троицы в Листах — из настоящих, чуть подкрашенных скелетированных листьев; Христос, искушаемый в пустыне, сиял нимбом из крошечных жемчужин, а беснующиеся вокруг демоны расправляли крылья — мягкие, бархатистые, пачкающие руку чем-то вроде темной пыльцы… не останки ли мотыльков? Точно. Иван невольно отдернулся от этой работы, устрашающей контрастами: жемчуг и мертвые насекомые, раскаленно-светлое небо без единого облачка и щерящиеся морды. От D. это не ускользнуло: он улыбнулся теплее — и знакомо сморщил нос. Позабавился, что сумел устрашить полицейского.

— Не думайте, умерли эти бабочки без всякого моего участия — я нашел их на чердаке.

— Все очень красиво… — пробормотал Иван, хотя и понимал, что слово бледновато. Просто не нравились ему всякие экзальтированные превосходные степени: они расхолаживали, нет, даже опошляли подлинный восторг. — Вы выделяетесь. Это достойно уважения — что вы сохранили свою… детскую особенность? Ну, вкрапления, или как это назвать? — И он осторожно тронул перо на одеянии индейца.

— Они не всем по душе: меня не раз пытались отучить, вернее, пристыдить. — D. быстро опустил глаза. — Но я иначе уже не могу, да и не хочу. Одному человеку эта техника очень… — закончил он с явным усилием, — нравилась. Он всегда поощрял меня ее развивать, хотя сам в живописи не так чтобы смыслил.

Было понятно, о ком он. Глаз D. так и не поднял, вместо этого кивнул на пропущенную Иваном овальную картину. Осенние деревья там стояли почти голые, черные ветви свивались в узоры, а вот земля вся была в чем-то золотом и поблескивала.

— Янтарная крошка. Сестрица и дядя привезли с моря…

Иван кивнул, с радостью вырулив из непростого русла, в которое чуть не свернула беседа. Пейзаж ему понравился — было в этом лесе что-то обнадеживающее, нежно-солнечное, хоть солнца на небе и не наблюдалось.

— Его уже купили? — спросил Иван, прикидывая стоимость работы. Жалование и чин его, как и у всех в новом подведомстве, были прилично выше, чем у прочих полицейских надзирателей, но все же не чтобы шиковать.

— Купили, — кивнул D. — Почти все здесь купили, но работы разрешено забрать только в конце дня, иначе… — он опять слабо улыбнулся, с ноткой гордости, — и мой угол, и многие другие здесь уже несколько часов бы пустовали!

— Это большой успех, — искренне восхитился Иван и, поколебавшись, спросил: — Скажите, вы что же… свяжете с этим жизнь? У вас хорошо, видимо, получается.

— Нет. — D. покачал головой, завел за ухо черный локон. — Возможно, это неправильно или наивно, но, по моему мнению, нет ничего хуже, чем когда любимое дело становится делом жизни, привязывается к заработкам… вы так не думаете?

— А у меня нет любимого дела, — с напускной веселостью заявил Иван, хотя на самом деле тяжело задумался по этому поводу: правда ведь. — Только дело жизни, как видите, хотя оно мне очень даже по душе.

— Зря, — вздохнул D. — Это как у моей матери. У нее совсем не осталось увлечений, она целыми днями занята разве что делами с прислугой — ну или с нами, домашними. Не то что дядя, хотя раньше они вроде бы все делали вместе, и рисовали тоже оба… — Он бегло обернулся на графа, любопытно посматривающего в их сторону. — Мне она из-за этого все время кажется несчастной. Хотя в ее несчастии есть, конечно, и моя вина.

— Что вы… — начал Иван, но не решился ни спрашивать о прекрасно известной ему причине, ни возражать. Фразу все же нужно было окончить, и он быстро перестроился: — Чем же вы тогда думаете зарабатывать? Просто управлять семейными поместьями?

— Нет, у меня другое желание, но я пока не уверен, что мне оно удастся, с моими… — D. опять убрал волосы. — Сами знаете. Я хочу в университет, но плохие ночи определенно помешают мне нормально учиться, да и область, которая меня привлекает, сложна…

— Ах, какая страшная! — воскликнул кто-то неподалеку, и D. осекся.

Они с Иваном одновременно повернулись на грудной женский голосок.

— Потряса-ающе-е, — протянул второй голос, мужской, тише и благоговейнее.

Несколько девушек и юношей стояли на левом краю уголка D. Там была еще одна картина, точнее, целых три, с объединенными рамами. Иван их пропустил: рядом кто-то постоянно крутился — и вот теперь эти восторженные голоса.

— Вы автор, вы? — допытывалась первая барышня, маленькая и круглая; для солидности она подносила к лицу старушечий лорнет в перламутровой оправе.

— Я, — кивнул D., приблизившись к ней и ее друзьям.

Молодые люди возбужденно зашептались.

— Очень здорово, — задрав голову, смущенно выпалила девушка. — Вы не думайте, «страшная» — это и значит «здорово». Так… тревожно и живо нарисовано.

— Я понимаю. — D. постарался, но не смог улыбнуться, отвел глаза и все же сказал с теплом: — Мне очень приятно, благодарю. А что именно вас так привлекло?

Компания окружила его и начала изливать впечатления. Иван воспользовался этим, чтобы пробиться к полотну поближе, но быстро об идее пожалел. Работу не то чтобы не хотелось разглядывать — с ней рядом и стоять-то было тяжело. По спине сразу пробежал болезненный холод; под ложечкой отвратительно засосало.

— Как это называется? — спросил юноша в полосатом костюме.

— Змеиный триптих, — немного сдавленно ответил D. — Это воплощение моих детских кошмаров.

На среднем, почти квадратном холсте темнел коридор: паркет, потолок с лилейной лепниной, арочные окна, из которых падал сероватый свет, мерцающие зеркала. По коридору двигалось существо вроде нага — змеиного кентавра из восточных легенд. Оно пряталось в тени; человеческую половину сложно было различить, за исключением длинных волос и довольно широких плеч. Хвост как раз попадал в серый отсвет на полу, переливался, шевелился — ловкая иллюзия. Чарующе блестящие чешуйки под пальцами ощущались прохладными, гладкими… настоящими, — это точно была змеиная кожа. Иван сглотнул и с усилием перевел взгляд на прямоугольную картину слева.