Воин из пророчества - Дуглас Брайан

Нетерпеливый Арилье нагрузился такой огромной пачкой тяжеленных манускриптов, что едва мог переставлять ноги.

— Мудрость гнет к земле, — ворчал он. — Должно быть, поэтому у всех мудрецов такие сгорбленные спины.

— Ну, если уж рассуждать здраво, так сгорбленные спины должны быть у слуг, которые носят за мудрецами их мудрость! — рассмеялся Траванкор.

Арилье глянул на него лукаво.

— У слов — особенная тяжесть. Если меня теперь спросят, что тяжелее: гора слов или гора золота, я отвечу — «гора слов». Есть в них что-то убийственное.

— Узнаю науку Шлоки! — сказал Траванкор, улыбаясь другу.

Звездочет скакал вокруг, размахивая руками и причитая над каждой книгой. Он всерьез подозревал молодых воинов в том, что они намерены поглумиться над книжной премудростью и готовы уронить в грязь великолепные пергаменты.

Каждую книгу, каждый бесценный предмет из собрания библиотеки звездочет провожал так, словно расставался с близким родственником, которого уж не чаял когда-либо увидеть в живых.

Подошла Рукмини, бегло оглядела доверху нагруженную телегу.

— Нужны еще повозки, — заговорила она с Траванкором. — Вы положили книги? Не хватает места!

Она не договорила. Места действительно не хватало: вместе с караваном из крепости уходили старики и дети, таково было распоряжение раджи Авенира. А телеги уже ломились под тяжестью вещей.

Арилье сложил последнюю гору книг и выпрямился. Огляделся вокруг хозяйским взглядом — не оставил ли чего. Звездочет притих, забыв о своих причитаниях. Настала пора ехать, и все, вроде бы, было в порядке. Больше всего на свете Саниязи сейчас боялся того, что его попросят остаться в крепости вместе с его господином.

Ибо Авенир, как ни был он робок и изнежен, не захотел оставить свой город. «Я здешний правитель, — твердо произнес он, когда ему предложили отправиться в убежище вместе со стариками, женщинами, детьми — и книгами. — Пусть я не похож на воина. Пусть я не воин. Пусть ни разу моя ладонь не соприкасалась с рукоятью меча, пусть мои пальцы не трогали тетивы лука… Все же я — мужчина. Я хочу жить и умереть вместе с моим городом».

Шлока не стал отговаривать его. Напротив, услышав такие речи, мудрец озарился счастливой улыбкой. Он хотел, чтобы сын-воин гордился отцом-книгочеем, и теперь Авенир дал повод для подобной гордости.

Конан же считал, что раджа прав. Владыка должен показывать твердость характера и скрывать страх. Это поможет во время обороны Патампура. А если раджу убьют (что вероятно) — у Патампура всегда останется наследник. Сын Авенира. Так что город в любом случае ничего не теряет. Впрочем, свои мысли киммериец держал при себе. Он только многозначительно поклонился Авениру, и раджа вдруг почувствовал себя ровней этому варвару, этому воину с огромными ручищами и широченной улыбкой.

Тихий детский плач донесся до слуха Арилье. Наверное, слышали его и остальные, но Арилье, как всегда, успел первым. Быстрым широким шагом пересек двор, наклонился над маленькой девочкой, потерянно плакавшей на ступенях дворца. Завидев рослого воина, она замолчала, принялась моргать и пугаться. Арилье поднял ее на руки.

— Ты что здесь делаешь? — строго вопросил он. — Ты должна ехать вместе со всеми. С караваном. Видишь телеги? Красивые книги. Видишь?

Она кивала, постепенно успокаиваясь.

Арилье прошел вдоль каравана, остановился возле телеги, на которой, поверх ценной поклажи из дворца, сидело несколько человек.

— Возьмите ее, — велел Арилье.

— Нет места, — ответил мальчик, сидевший с краю.

— Нет места? — Арилье пожал широкими плечами. — Ну так выброси отсюда пару книг.

Он подтолкнул мальчика ближе к краю и, не глядя, вышвырнул с телеги три толстых фолианта, после чего устроил ребенка.

— Следи за ней, — приказал воин. — Смотри, чтобы с ней ничего не случилось.

Шлока сказал своим воспитанникам: самое ценное из всего, что надлежит спасти от неизбежной сечи, — это дети. Будущее народа. Они должны уцелеть во что бы то ни стало. «Даже сгоревшая в пожаре войны древняя рукопись не причинит нам такого ущерба, как гибель одного ребенка, — сказал учитель. — Можно будет отыскать другую рукопись. Некогда изреченная мудрость останется в памяти мудрецов, которые смогут потом записать ее, найти для нее новые слова. Но никто и никогда не возместит утраченную жизнь, которая могла бы дать начало новой жизни…»

— Пора отправлять караван, — сказал, подходя, Траванкор. Он повернулся к Рукмини и передал ей повеление Шлоки: — Ты и твой брат Ратарах будете сопровождать их.

Гаури уже уехала: она отправилась с первой партией.

Заскрипели колеса телег. Сопровождаемый длинной вереницей пеших людей — стариков, женщин с детьми, достаточно большими, чтобы идти, а не ехать, — караван тронулся с места. Первые телеги уже исчезали в воротах, когда к сестре подошел Ратарах, держа двух лошадей за узду.

Рукмини протянула друзьям руки: правую Траванкору, левую — Арилье, сжала их.

— Мы ведь встретимся?

Друзья, не сговариваясь, ответили в голос:

— Конечно!

В мгновенном порыве девушка обняла обоих, сперва Арилье, потом Траванкора. Показалось ли это Траванкору или на самом деле Рукмини как бы случайно, совсем невесомо коснулась губами его щеки?

Ратарах, неподвижный в седле, сурово ждал, пока сестра закончит прощание.

— Я вернусь! — горячо обещала Рукмини.

Арилье нахмурился:

— Не вздумай! Нет. Оставайся там со всеми. Присмотри за людьми. Мы сами найдем тебя…

Она шевельнула губами, явно намереваясь что-то сказать. Вероятно, хотела возразить. Да только вовремя сообразила: возражать Траванкору и Арилье, если они получили приказание от учителя, — занятие бесполезное. Лучше согласиться для виду, а потом поступить по-своему. Что они с ней сделают, если она вернется? Ничего не сделают. Смирятся со случившимся. Нет, не будет она ничего говорить!

Блеснув улыбкой, Рукмини направилась к своему коню. Глаза у нее щипало, она с удивлением поняла, что плачет. Нет уж, плачущей ее не увидят. Она вскочила в седло, махнула, не оборачиваясь, рукой и поскакала вслед за караваном.

Ратарах с бесстрастным видом тронул коня.

— Береги сестру, — вполголоса приказал ему Арилье.

Ратарах не ответил. Сдвинул брови, помрачнел лицом, гордо вздернул подбородок. Вот и еще один рано повзрослевший подросток, привыкший к опасностям.

Ратарах был младше Рукмини, и старшая сестра открыто верховодила. И ведь попробуй-ка не подчиниться ей! Она и сильнее, и хитрее, и ловкости ей тоже не занимать. Но Ратарах тянулся, старался изо всех сил. Арилье с Траванкором наблюдали за его усилиями и, в принципе, одобряли их. Хороший воин растет.

Внезапно вскрикнув, Ратарах ударил коня пятками и погнался следом за караваном.

Друзья долго провожали его взглядами. Стояли неподвижно бок о бок даже и потом, когда караван уже скрылся из виду. Наконец Траванкор нарушил молчание.

— Ты поговорил с ней?

— Нет, — тотчас ответил Арилье. И, после паузы, спросил: — А ты?

— Нет.

— Пусть сама решит, — молвил Арилье.

Так тяжело было у них на душе, словно они только что распрощались с самым дорогим, что было в их недолгой жизни.

Караваи, не останавливаясь, шел по плоскогорью весь день. Убежище, куда они направлялись, находилось в горах, на расстоянии полутора дней пути от Патампура. Люди валились с ног от усталости, по никто не роптал: все понимали, что бегут от смерти, а когда спасаешь жизнь — тут не до жалости к себе.

С наступлением ночи движение не прекратилась. Все так же скрипели телеги, фыркали в темноте кони. Никто из беглецов не разговаривал. Взошла луна, озарила колонну ярким светом. По серой траве побежали плоские тени. Впереди черными громадами высились всадники — охрана каравана; второй небольшой отряд замыкал шествие.

Впереди уже поднимались горы, пока еще смутно различимые во тьме. Там был конец пути — укрытие от набега.

Дробный топот разбил привычные размеренные звуки. Какой-то всадник пронесся вдоль каравана из начала в конец растянувшейся колонны.

Большинство идущих людей были так измучены, что даже не повернули головы посмотреть, кто это скачет. Ясно: кто-то из воинов сопровождения.

Но это оказалась девушка. Рукмини. Даже и лунном свете было видно, что она сильно взволнована. Растревожили ее не события — собственные мысли. Все то время, что караван удалялся от Патампура, сердце Рукмини рвалось из груди назад, в крепость, к друзьям, которых она там оставила.

Их ведь могут убить в предстоящем бою! И тогда она никогда не сможет открыть им все, что у нее на душе. Никогда Траванкор не узнает, как сильно она его любит. Никогда не услышит Арилье о том, какой он друг, какой он чудесный товарищ, какой он хороший, верный человек…