Триумф зла - Стенбок Эрик

— Наконец-то все улажено; через год мы встречаемся в Брюсселе и вступаем в брак.

Маргарет дала ему любопытный ответ:

— Да, я думаю, Генри бы это одобрил.

Однако в тот же день мне довелось услышать нечто большее.

Глава VIII

Вечером ко мне в номер пришла Маргарет. В руке ее был запечатанный конверт с надписью: «Для Элизабет, в случае моей смерти».

— Подождите, Элизабет, и послушайте, что я хочу сказать, — произнесла она. — Это письмо моего мужа к вам: думаю, я догадываюсь о его содержании. Но прежде, ради Бога, выслушайте мой рассказ.

Меня это удивило: я не ждала от нее подобной доверительности.

— Я должна выложить вам всю правду, — продолжала она. — Возможно, вы станете жалеть меня. Возможно, испытаете отвращение и презрение. Скорее всего, последнее.

— Не знаю, почему, — отвечала я, — но, скорее всего, именно жалость. Во всяком случае, вам стоит рассказать мне все.

— Перед тем, как начать, могу ли я задать вам один вопрос?

— Пожалуйста, — ответила я. — Столько, сколько вам будет угодно.

— Вопрос таков — ведь вы были замужем — любили ли вы вашего мужа?

— Нет, — ответила я, — в этом смысле нет. Определенно он нравился мне. Видите ли, я была очень молода, без семьи и средств к существованию, и попала под опеку невыносимой старой тетки; и я была только рада принять предложение первого мужчины, чтобы вырваться из этой неволи. Это оказалось не так уж и плохо, как можно было ожидать. Однако страсть в моем браке отсутствовала напрочь, если вы именно это хотели знать.

— Что ж, — сказала она, — в моем браке страсть была. Поэтому вам не понять, как сильно я любила Генри.

— Человеку возможно понять то, через что он сам не проходил, — возразила я.

Ее глаза, цветом напоминавшие сапфир, внезапно приобрели переливчатый оттенок, который можно встретить лишь на Адриатическом море. Она продолжила:

— Старое выражение: «Я целовала землю, на которую ступала его нога» точно подходит к моему случаю. Все, чего бы он ни коснулся, становилось для меня реликвией. Я ревновала его к коту, к собаке — даже к стулу. — Она попыталась рассмеяться, но глаза ее наполнились слезами. — Чтобы не томить вас долгой историей, — продолжала она быстрее, собравшись с духом, — как-то мой муж поехал в Бельгию по делам: и они привели его сюда, в Остраке. Он вернулся в сопровождении юноши по имени Сибрандт ван ден Вельден. Вам наверняка знакомо это имя, — быстро добавила она, продолжив с деланным равнодушием: — Тогда он уже подавал большие надежды в музыке, и многие прочили ему блестящую карьеру. — Она громко засмеялась, но смех прозвучал хрипло и жутко; слезы на глазах высохли. Смотреть на нее в этот миг было страшно. Приложив усилие и становясь прежней, она продолжила свою историю: — По словам Генри, тот совсем переутомился за своей учебой и поэтому был приглашен погостить в Килкоран. Должна сказать, что поначалу он мне понравился. Он прекрасно играл, был умен и довольно привлекателен. Но, как я уже говорила, моя ревность не знала границ. Если меня раздражало, когда Генри гладил кошку или собаку, то можете представить мои чувства, когда этот мальчишка буквально завладел всеми мыслями Генри. Я возненавидела его той тихой ненавистью, в которой таится сатана. Я захотела отомстить.

С едва уловимой, неприятной улыбкой она продолжала:

— У меня это получилось. Разве нет? Считается, что месть сладка. Едва ли последствия моей мести были сладки. — Она зло рассмеялась. Ей потребовалась пауза, чтобы успокоиться, и она заговорила жестким сухим голосом: — Вы знаете, что женщина может сотворить с молодым впечатлительным мужчиной. А ведь в то время меня нельзя было назвать непривлекательной. — Да, «непривлекательной» в ту пору ее назвать определенно было нельзя; представляю, какова она была тогда. Голос ее стал еще жестче и суше: — Моей целью было, чтобы Генри обнаружил измену своего дружка. Тогда он, возможно, убил бы его. Меня бы он убил тоже, но меня это не волновало. Я горела желанием быть пойманной in flagrante delicto[56], и, по крайней мере, я этого достигла.

— Генри сказал, — продолжала она без выражения, — «Что же, дорогая Маргарет, вы вольны поступать, как вам заблагорассудится. Вас же, Сибрандт, я попросил бы, когда вы приведете себя в порядок, зайти ко мне в кабинет». Я надеялась, что месть моя удалась: каково же было мое удивление, когда вечером я увидела Сибрандта за столом, как будто ничего не случилось. А пыл Генри к нему только возрос. Было ли это местью, измышленной его утонченным умом, — заставить меня увидеть воочию мой грех? Уж он-то знал, что я любила лишь его одного. Этого я так и не узнала. Моя месть пошла еще дальше. У Сибрандта было больное сердце. — Я удивилась, увидев румянец на ее бледном лице. — Вы жена врача, — с заминкой пояснила она, — и должны знать, что некоторые физические усилия могут оказаться смертельными. Как бы там ни было, — произнесла она с жутким истерическим смешком, — Сибрандт умер! — Мне показалось, что она вот-вот впадет в истерику — и приготовилась оказать ей помощь, насколько это позволяли мои медицинские познания; ведь в подобных обстоятельствах такая вещь может произойти самым естественным образом. Но нет, она спокойно и едва улыбаясь продолжала: — Полагаю, вы не понимаете, зачем я рассказываю вам все это. Милой эту историю не назовешь. Однако я уверена, что в письме говорится, что Генри — не отец Сибу, и что вы — единственная наследница поместья Килкоранов. Не знаю, что там сказано про меня. Не сомневаюсь, однако, что он оставил мне, сколько можно: и все же я решила, что вы должны узнать правду сначала от меня. Потерпите немного и позвольте мне закончить. Мы с Генри продолжали жить вместе. Он всегда по-доброму относился ко мне и не делал никаких намеков. Но мы перестали жить супружеской жизнью. Он предоставил мне делать все, что хотелось. Вы сами видели, он даже не возражал против моей связи с Альфредом. — Она засмеялась тем же ужасающим смехом: а затем, воздев руки, вскричала страдальчески:

— О, Генри!

Здесь не выдержали даже ее крепкие нервы, и она рухнула на пол в глубоком обмороке.

Глава IX

Вскрыв письмо Килкорана, я прочитала следующее:

«Моя дорогая Элизабет,

Я давно хотел открыться Вам, однако не находил в себе мужества. Мне известно, что Вы не верите в сверхъестественное, но в последнее время меня преследуют мысли о моей близкой смерти. Вчера вечером Вы назвали Сибу маленьким виконтом. Именно поэтому я и решился написать Вам. Возможно, мое предчувствие обманывает меня; тем не менее, элементарная честность побуждает меня сказать — он не мой сын. Это к Вам перейдет все мое наследство. Хотя бы из милосердия прошу Вас отнестись к ребенку с добротой. Сказать большее, Вы, с Вашей наблюдательностью, наверняка заметили, что он похож на Маргарет. О манерах здесь и речи нет, но разве суть в манерах? Помню, что недавно я настаивал на том, что суть не важна, важны манеры. Здесь манеры не важны, все дело в сути — для меня и для Вас.

Позвольте мне обойтись без дальнейших предисловий. Вы мой друг — и справедливости ради я должен подробнее рассказать Вам обо всем: менее всего Вы должны осуждать Маргарет, чья вина несоизмеримо меньше моей. Мне необходимо сделать позорное признание, но, как я уже сказал, Вы мой друг и не осудите меня строго — по крайней мере, слишком строго. Я боюсь, что Вы возложите всю вину на Маргарет. Зачем я это пишу? Нет, не хочу начинать все заново. Оставлю все, как есть. Итак, продолжу, где остановился. Не вините ее. Вот пытаюсь объяснить, но никак не получается.

Я лучше изложу всю историю вкратце. Ибо, как сказано, Вы мой друг и моя двоюродная сестра. Было так: я приехал в Бельгию по делам жены и здесь, в Остраке, познакомился с Сибрандтом ван ден Вельденом, чье имя Вам знакомо, ибо недавно Вы упоминали его. Тут я подхожу к теме, в которой женщины ничего не понимают; конечно, это не относится к Вам. Ну и мешанина у меня выходит. Но примите ее со словами Понтия Пилата: «Что написал, то написал». По крайней мере (кажется, я уже неоднократно повторил эти три слова), попробую продолжить и просто пересказать всю историю. Но и тут необходимо сделать небольшое отступление. Я написал, что женщины этого не поймут, по крайней мере (повторюсь опять), я видел, как Вы были захвачены его музыкой — его божественной музыкой. Чего Вам не понять, это того, как я был захвачен его невероятной красотой. Волосы его завивались, как усики винограда, глаза его были фиолетовы, по-настоящему фиолетовы… Боже! К чему я занимаю Вас описанием его внешности. Завтра я напишу приличное письмо, а это пусть останется черновиком. Ну и вот (сохраню-ка я все, как есть), я взял Сибрандта с собой в Килкоран, о котором Вы слышали и которого еще не видели, хотя надеюсь, что скоро увидите.