Плоть - Жулиу Рибейру

–?Не станет. Будет только хуже. Это пройдет. Уходи, прошу тебя, уходи!

Ленита ушла, совершенно расстроенная.

Мигрени у Барбозы были ужасны. Начинались они с тупой головной боли. Мало-помалу несчастному становился не мил весь свет. Он ощущал страшный упадок сил и вялость. Лицо бледнело, правый зрачок расширялся. Малейшее движение причиняло ему муку, ничтожнейшее усилие делалось невозможным. Он не держался на ногах, ему непременно нужно было лечь. По лбу катился холодный, ледяной пот. С правой стороны вздувалась височная артерия, глазное яблоко сжималось, словно на него сильно надавливали, и малейшее прикосновение к нему вызывало нестерпимые страдания. Темя болело так, будто в него вогнали гвоздь. При каждом ударе пульса чудилось, что гвоздь все глубже забивают в череп. Желудок наполнялся желчью. Крайняя слабость вызывала необходимость чем-нибудь подкрепиться, однако сама мысль о еде представлялась ему невыносимой. Перед глазами мелькали искры, огненные мухи. Легчайший шум, словно многократно усиленный адским эхом, казался страшным грохотом, неистово терзавшим ухо. Он не мог думать, ему было не сосредоточиться.

Если бы в такую минуту к Барбозе пришли с вестью, что пожар пожирает его драгоценные книги, что его родители погибли в огне,– он ничего не смог бы сделать и даже пальцем бы не пошевелил – воля у него была полностью парализована.

И это невыносимое страдание, эта бесчеловечная пытка длилась целый день.

Рассвело.

Как только открылись двери и на фазенде началась жизнь, Ленита вернулась в спальню к Барбозе и села у него в изголовье, раздумывая, чем бы ему помочь и как вообще следует поступать в подобных случаях.

–?Ничего, ничего не надо делать,– нетерпеливо повторял Барбоза,– это все от нервов и со временем пройдет, к вечеру будет все в порядке.

Ленита с удивительным тактом, словно умелая и опытная сиделка, поправила ему подушки так, что он почувствовал облегчение. Отворив шкаф, среди множества пузырьков она отыскала нужную микстуру и чуть ли не силой заставила его принять две полные столовые ложки.

Ощупав его ледяные ноги, она велела принести бутылку горячей воды, завернула его в полотенце, положила в ноги Барбозе и укутала одеялом, да так, что он почти не ощутил боли, причиняемой движениями.

Стоны Барбозы понемногу стихали, слабели и, наконец, вовсе прекратились – он заснул.

Спал он долго – часа два, не меньше.

Ленита не оставляла его ни на минуту. Она неподвижно сидела в изголовье и молча оберегала сон Барбозы.

Вдруг он проснулся, резко сел и нетерпеливым, раздраженным жестом велел ей уйти.

Ленита не подчинилась.

Барбоза, бледный, с перекошенным лицом, кое-как открыл прикроватную тумбочку, достал ночной горшок, поставил на постель рядом с собой и встал на колени.

Брюшной пресс, желудок, диафрагму и пищевод свела сильнейшая судорога. Скулы резко обозначились у него на бледном, исхудавшем лице. Изо рта хлынула струя желтой, пенистой желчи, залив дно и забрызгав стенки горшка.

Приступ рвоты повторился, за ним последовал еще и еще один. Извергаемая безо всякого усилия желчь была уже не желтой и не пенистой, а зеленой, чистой и прозрачной.

Ленита, чье лицо выражало глубокое сострадание, поддерживала Барбозу за взмокший от испарины лоб.

Обессилев, Барбоза грузно рухнул на подушки, постонал еще немного и снова заснул.

Ленита велела вынести, вымыть и принести назад горшок и опять заняла свой пост у изголовья больного, любовно оберегая его уже спокойный сон.

Когда ее позвали завтракать, она вышла бесшумно, на цыпочках.

Когда она рассказала полковнику о болезни сына, тот ответил, что ничего страшного нет, что мигреням от подвержен с малолетства, что с возрастом он их переносит легче, а приступы бывают все реже.

Ленита вернулась в спальню к Барбозе.

После полудня Барбоза проснулся. Чувствовал он себя выздоровевшим, посвежевшим. Он проголодался и велел принести поесть.

Глава XVII

Давно уже началась новая варка сахара. В самый ее разгар произошло несчастье. Мальчишка-креол попал рукой в цилиндр на сахароварне, и ему ее размозжило.

Увидев несчастного ребенка, попавшего в бездушный механизм, негр, его отец, взял попавшийся под руку стальной рычаг и засунул между шестерней.

Послышался грохот ломающихся металлических деталей. Механизм остановился.

Негритенку спасли жизнь, но мельницы пришли в негодность. Шестерни, рукоятки, оси – все было сломано.

–?Вот уж бес попутал: в самый разгар варки – такая беда! – произнес раздосадованный полковник.– Креольчик-то ладно – останется калекой, да убыток-то с этого невелик. Хуже, что приходится прервать варку, когда все шло так хорошо,– вот уж не вовремя, так не вовремя, а на дворе уже 28 сентября!

Ремонтировать мельницу он не хотел, поскольку это заняло бы много времени и весь урожай бы пропал.

Решено было, что на следующий день Барбоза поедет в Ипанему поговорить с доктором Мурсой насчет того, чтобы через несколько дней установить новую машину.

Ленита, узнав о его предстоящей поездке, была огорошена, побледнела и едва не лишилась чувств. Она-то не забыла, сколько пришлось ей выстрадать, когда Барбоза ездил в Сантус еще до того, как стал ее любовником, и когда она сама не была уверена, что любит его. Что же станется теперь, когда все так переменилось? Это будет несказанная, невыносимая, адская пытка.

Но вышло иначе.

Ленита помогла Барбозе собраться в дорогу, не почувствовав и сотой доли того, что ощущала в прошлый раз. Сладострастие, необузданная ночь, проведенная перед прощанием, измучили ее.

Она сама поразилась произошедшей в ней перемене – стала холодной, равнодушной и даже раздраженной. Барбоза показался ей грубым, вульгарным, наглым, смешным и нудным.

Перед отъездом она пожала ему руку; видела, как он взбирается на коня, дергает за поводья и пропадает вдали за облаком дорожной пыли; разглядела, как он помахал рукой на прощание, исчезая из виду за холмом.

Она не опечалилась и не ощутила вокруг себя пустоты. Напротив, ей хотелось побыть в одиночестве, наедине с собою, пользуясь полной свободой мыслить и действовать.

Тем не менее, ее тщеславие тешила мысль, что Барбоза непрерывно станет думать о ней, только о ней, что ее образ не изгладится у него из памяти, что всякое его действие будет предприниматься исключительно ради нее.

Будучи тонким аналитиком, она не заблуждалась насчет своих нынешних чувств: в наслаждении, которое ей доставляла покорность Барбозе, она испытывала скорее удовлетворенную гордость, нежели радость разделенной любви.

Она пошла в спальню Барбозы и стала прибирать его вещи, книги и газеты, разбросанные по столу, по стульям и мраморной тумбочке.

Никто во всем доме, включая самого полковника, не удивился такой заботливости – крепкая и близкая дружба, установившаяся между ней и Барбозой, была веским тому основанием. Всем казалась вполне естественной роль экономки, которую она взяла на себя.

Между тем в негритянских хижинах вольные отношения Лениты и Барбозы уже становились предметом пересудов, на которые столь падка черная раса. Негры и особенно негритянки шушукались, обсуждали охоту, на которой не добывалось никакой дичи, болтали всякую чушь.

Выдвинув ящик письменного стола Барбозы, чтобы достать какую-то мелочь, Ленита наткнулась на овальную черепаховую шкатулку, инкрустированную металлом и перламутром.

Ленита открыла ее машинально, безо всякого любопытства. Внутри она обнаружила четыре сложенных листка бумаги, сильно позеленевший медальон с изображением Богородицы, засохшие цветы и несколько клубочков белой пряжи.

Что за чертовщина? Барбоза неверующий, так на что ему медальон? А клубочки шерсти? Наверняка они упали с бального платья, в которое облачалась женщина, стремившаяся попасть к нему в дом, к нему в спальню, к нему в постель. А засохшие цветы? А бумаги? Ах да, бумаги... Бумаги наверняка содержали разгадку, ключ ко всем тайнам.

Развернув первый листок, она обнаружила тонкий локон каштановых, почти черных, атласных волос.

Развернула второй. Это оказалась записка в несколько строчек, написанная изящным, убористым, округлым женским почерком. В записке говорилось:

Непременно приходите в субботу. Если не придете, я рассержусь. Я все время думаю о вас. Прощайте.

Ленита побледнела и закусила губу. Глаза у нее метали молнии. Дрожащими руками развернула она третью бумагу – большой плотный лист фирмы «Фиуме». Она была исписана почерком Барбозы – некрасивым, не очень разборчивым курсивом. Не оставалось сомнений, что это разрозненные впечатления, нанесенные на бумагу по горячим следам – бессвязные, то и дело прерываемые отточиями.

Ленита прочла:

Поезд был готов к отправлению.

Она стояла на платформе вокзала Лус, с мужем, кого-то провожая. Она поглядела на меня, а я на нее. Она опустила свои большие зеленые глаза и покраснела. Левой рукой она с видимым отвращением держала под руку мужа, а правая – тонкая, изящная, белая – безвольно повисла вдоль тела. Перчаток на ней не было. На безымянном пальце сверкало кольцо с крупным камнем. Подняв глаза, она пристально посмотрела на меня, снова потупилась, выставила правую ногу – очаровательную ножку, и недовольно притопнула. Муж сказал ей что-то по-немецки, и она ответила на том же языке. Они пошли прочь, и я последовал за ними. Они сели на трамвай, который шел из Санта-Сесилии.