На службе зла. Вызываю огонь на себя - Анатолий Матвиенко

— Давайте ликвидируем его.

— Ни в коем случае! Он — единственный, кто может бросить Германию в бой на превосходящего врага. Гитлер — маньяк, хоть и гениальный. Даже с мелкой армией он способен натворить дел. А с армией образца сорок третьего каждый германский ефрейтор победит Клаузевица. Через пять лет и без гитлеровской харизмы найдутся вожди, способные начать победную войну. Сейчас без психа в кресле рейхсканцлера война не начнется.

— Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно, — Никольский машинально воспроизвел любимую цитату из трудов прусского полководца.

— Но приходится. К месту другое его изречение: «Война — неотъемлемая часть конкуренции, такой же борьбы человеческих интересов и поступков». В рамки мирного сосуществования германская борьба больше не вписывается. Оставим великих покойников и переходим к конкретным планам. Недели через три готовьтесь в Москву в составе болгарской дипмиссии. На западном направлении ищите возможности информационного воздействия на окружение Гитлера.

— Это — броуновские молекулы. Нужно какое-то радикальное воздействие, чтобы решительно подвигнуть нацистов на не выгодную им войну.

— Надо придумывать, Владимир Павлович. Никуда не денемся. В марте 1939 года межвоенный период закончился. Началось предвоенное время. Не вмешайся мы — бойня все равно начнется. Так давайте же направим ее в наименее кровавое русло.

Перед западными операциями пришлось съездить в Россию.

Диктаторы органически склонны к архитектурному гигантизму, размышлял Никольский в автомобиле, шуршащем шинами по Москве от Брянского, ныне Киевского вокзала к «Националю». Даже в столице, не говоря о провинции, категорически не хватало жилья. Страшные перенаселенные бараки на окраинах давали кров десяткам, если не сотням тысяч москвичей. Но доступное жилье — не проблема, коли судить европейскими мерками. Решение квартирного вопроса не создаст вождю славу на века. А сталинские высотки, разукрашенные лепниной, колоннадами, фигурками рабочих-колхозниц и звездчатыми шпилями, явно переживут владыку на столетия, прославляя его громкое имя.

Но в целом Москва производила куда более благоприятное впечатление, нежели в 1923 году. В центре исчез гужевой транспорт, сплошь автомобили, автобусы, троллейбусы, трамваи, хотя по сравнению с европейскими городами машин мало. Улицы сияли чистотой — их выдраили к 22 апреля, очередной годовщине со дня рождения Ульянова-Ленина, и, так получилось, к приезду его убийцы.

Никольский был наслышан о помпе, с которой встречали иностранные делегации после Гражданской войны. Сейчас, когда Советский Союз окреп, европейцы и американцы зачастили в Москву. Поэтому прием был вежливым, но куда более скромным, чем в былые времена.

После долгих переговоров с Анастасом Микояном в Наркомате внешней торговли болгарскую делегацию накормили торжественным обедом, а потом повезли впечатляться успехами коммунистической экономики на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, что на Ярославском шоссе.

Никольский постоянно вычислял многочисленных «товарищей в штатском», сновавших вокруг иностранцев, но не мог улучить момента, чтобы завести приватный разговор. Лишь в одном из павильонов выставки он случайно обнаружил молодого парня с тремя квадратами на малиновой петлице гимнастерки, что-то важно объясняющего молодой спутнице. Не слишком разбираясь в знаках различия ГБ, дипломат сунул много раз сложенную записку в руку чекиста, заговорщицки шепнул «прочтите» и неторопливо влился в ряды болгар. Оставалось ждать: офицер с испорченным свиданием сам отправит сообщение куда надо, или его тут же возьмут в оборот топтуны наружного наблюдения контрразведки. Одна проблема: бумажка первоначально попадет к «контрикам», а ему нужен Иностранный отдел, служба внешней разведки.

За Никольским пришли в лучших традициях — в полпервого ночи, когда остальные члены делегации давно спали.

— Владимир Боев? Пройдемте с нами.

Черная «эмка» доставила приглашенного (или задержанного?) болгарского подданного с Тверской на Лубянку. Ехать оказалось недалеко. В центре Москвы, ближе к Кремлю, изменений было меньше, если, конечно, не считать переименований. Большевики, успевшие умереть своей смертью, естественной по версии ГБ, а не расстрелянные как враги народа, давали улицам и площадям свои имена. Тверская стала улицей Горького, Лубянка превратилась в площадь Дзержинского. Интересно, почему Кремль не превратился во что-нибудь ленинское, подумал Никольский, когда машина миновала ворота и очутилась во внутреннем дворе. Кстати, мертвые большевики давно кончились, даже использованные много раз. Города, веси, улицы и заводы получали имена поныне здравствующих партийных фюреров, которым хотелось при жизни урвать кусок посмертных почестей.

Капитан госбезопасности Ершов, мрачный мордоворот самой рабоче-крестьянской наружности, явно был не из иностранного отдела, как и лейтенант, а также пристроившийся в углу за печатной машинкой сержант.

— Здравствуйте, господин Боев. С какой целью вы прибыли в Советский Союз?

Еще не было яркой настольной лампы в лицо, угроз, первых пробных ударов. Но сама манера общения гэбэшников соответствовала атмосфере допроса, а не доверительной беседы с лицом, добровольно предложившим сотрудничество.

— Официально — советник по вопросам импорта леса. На самом деле — для установления контакта с советской разведкой.

— Кто вас заслал?

— Частная инициатива. Я — русский по происхождению и желаю помочь Родине, которая находится в окружении враждебно настроенных государств.

— Ясно. Из белоэмигрантской сволочи. Расскажите все чистосердечно, я подумаю, что могу для вас сделать.

— Мать меня вывезла отроком до революции 1905 года. Тогда не было белых и красных.

— Помещики и капиталисты были уже тогда. Или вы хотите сказать, что сами из рабочих?

— Из дворян. Как Ленин и Дзержинский.

Гэбэшник изобразил крайнюю степень гнева.

— Как ты смеешь, сука буржуйская, марать святые имена?

Никольский выдержал краткую паузу и заявил:

— Чем заниматься агитацией, давайте подумаем, какую пользу стране может принести имеющаяся у меня информация.

— Ну?

— Дайте мне лист бумаги и перо, если вас не затруднит.

— Нас не затруднит, — гнусаво передразнил оперативник интеллигентски-буржуазные манеры подследственного. — Макаров, дай гражданину, чем писать.

Каллиграфическим почерком подданный болгарского царя вывел:

«Имею ценную информацию и подтверждающие ее документы, которые по своей инициативе желаю передать советской разведке. Прошу встречи с товарищами Судоплатовым, Деканозовым или Меркуловым.

— Х…ня, — вежливо прокомментировал капитан. — Что значит «по своей инициативе»? Мы тебя взяли за шпионаж, заставили признаться в секретном замысле, не совпадающем с официальной миссией болгарской делегации, и документики ты нам передашь, чтобы участь облегчить. Макаров, обыскать номер гражданина шпиона!

— Уже сделано, товарищ капитан госбезопасности. Никаких документов не найдено.

— Так какого х… ты мне мозги трахаешь? Нет у тебя ни хера.

— Не первый год живу на земле. Папка в секретном отделе кейса, он на хранении у другого члена делегации. Будете обыскивать их всех? Как вы доложите товарищу Берии, что излишним рвением рассорили СССР и Болгарию накануне подписания торгового соглашения?

Теперь гэбэшник действительно разозлился.

— Учить работать меня будешь, сволочь?

Он вышел из-за стола, приблизился вплотную, чуть ли не прижавшись нос к носу Никольского. «М-да, в царской жандармерии работали тоньше, чем в ГБ», — подумал тот.

— Напоминаю, что я дипломат и лицо неприкосновенное.

Коммунистический жандарм демонстративно расхохотался, двое подручных подхихикнули.

— Ложил я болт на твою неприкосновенность. Ты сам ушел ночью из гостиницы по блядям. Труп выловили в Москве-реке через три дня. Московская милиция призывает к бдительности и осторожности.

— Не сомневаюсь, что болгар вы этим убедите. А как будете перед своими отчитываться, что охраняемый и наблюдаемый вами иностранец вдруг утонул.

— Не волнуйся, урод, не твоя проблема.

— Действительно. Но о моей просьбе о встрече с Судоплатовым или Деканозовым знает младший лейтенант с сельхозвыставки, трое сопровождавших меня из гостиницы, ваш Макаров и тот, за печатной машинкой. Получится, что вместо рабочего контакта с агентом, идущим на вербовку, вы, не желая делить лавры с иностранным отделом, меня ликвидировали. Вопрос: насколько вы уверены, что никто из перечисленных информированных товарищей вас не сдаст, чтобы продвинуться по службе?