Твоя Антарктида - Анатолий Мошковский

Андрей ничего не ответил.

– А ты, корявая твоя душа, про вымытые полы да чугун щец с мясом…

И снова тряслись в руках перфораторы и клубилась пыль, оседая на лицах и телогрейках. И снова вгрызались в стену буры, вниз катились камешки и стекал раздробленный в песок камень, пыль хрустела на зубах, дул режущий ветер и над Ангарой плыли медлительные тучи…

Домой шли вместе. Густые сумерки легли на тайгу, на снег, на лица. Загорелась в небе первая, самая храбрая звезда. Андрей весь день молчал. Работал молча и в поселок шел молча. Шел и смотрел вниз, точно прислушивался к скрипучему говору снега. И, только когда они уже подходили к поселку, он прервал молчание.

– А почему она захотела картошку?

– Не знаю, – сказал Зимин. – Любит, наверно…

Андрей грустно улыбнулся краешками губ, но ничего не сказал.

– Слушай, это не она была? – еще раз спросил Зимин.

Андрей уставился в белый истоптанный снег:

– Она.

Иней

Выходя из палатки, Симакин так хлопнул дверью, что дощатый тамбур задрожал, а с брезентовой крыши съехал сугроб снега. Симакин сплюнул и зашагал по улице поселка. Дышал он тяжело; толстые, давно не бритые щеки его тряслись от негодования. Он шел, коротенький, почти квадратный, туго вбитый в стеганку, ватные штаны и валенки, и каждый шаг его, глубокий и скрипучий, каждый взмах руки, по-солдатски откидываемой назад, – все говорило о крайнем волнении.

У водоразборной колонки – это было условное место – его поджидали пятеро.

– Здравствуй. – Зимин снял рукавицу, но компрессорщик и не посмотрел на бригадира, и тот снова натянул рукавицу.

Симакин ринулся вперед, маленький и неприступный, бурно работая ногами и руками.

– Флагман эскадры! – пустил вслед Юрка, за что тут же получил от кого-то тумак в спину и прикусил язык.

Юрка молчал минут двадцать – срок небывалый! Подойдя к пню, на который когда-то наехали сани с компрессором, Юрка не стерпел и ударил валенком по пню:

– Вот где могла быть твоя могила, Симакин…

Звучный подзатыльник – и Юркин язык водворился на прежнее место.

Компрессорщик шел впереди, метрах в пяти от товарищей. Он любил поговорить о политике и всегда ухитрялся где-то доставать свежую «Правду», хотя почта работала отвратительно. Но сегодня Симакин был глух и нем.

Рассвет еще не занялся, но в тайге уже было светло: ее мягко освещал своей нестерпимой белизной снег. Тесной стеной стояли вокруг серебряные от пушистого инея деревья.

– Какой иней! – вдруг сказал Юрка. – Никогда такого не видел.

Все посмотрели на иней. Поднял голову и Симакин. Его рыхлое, опухшее лицо с посиневшим от стужи носом страдальчески сморщилось.

– К черту иней! – выругался он. – Околеешь тут, прежде чем доберешься до скалы.

А когда они все-таки добрались, он, против обыкновения, не зашел в обогревалку, не посидел у печурки, а мгновенно скрылся в будке, где стоял компрессор.

– Чудит чегой-то, – заметил Федор.

– У кого не бывает, – пробасил Гришаков, нарезая ножом на куски черный бикфордов шнур. – Не трожьте…

Между тем Симакин проверил трубы и шланги, протянутые от компрессора к краю скалы, вымел из будки снег, набившийся за ночь сквозь щели. Он сжимал в пальцах березовый веник, а рука его горела, ныла, чесалась. Ею, этой вот рукой, исколотил он сегодня Шурку, сына своего, лентяя, драчуна и врунишку. Он был старшим из пяти детей – двенадцать лет, но ума у него было меньше, чем у двухлетнего Славика. Целыми днями мастерил Шурка из проволоки силки на зайцев и ставил в глухих распадках. Случалось, приносил зайца, а то и двух. Но вчера вечером к ним заглянула учительница и рассказала, что он пишет «тойга», «сабака», что Шурка имеет самое прямое отношение к синяку под глазом у директорского сына Лерки. Как только учительница ушла, Симакин взял зайца за задние лапки, выскочил из палатки и, сотрясаясь от гнева, швырнул в дальний сугроб. Сегодня утром Шурка опять чуть не улизнул из палатки. Симакин поймал его за полу стеганки, втащил назад и… До сих пор ломит правую руку.

– Лукичок, ты не уснул там? – донеслось снаружи. Симакин высунулся в дверь:

– Чего вам?

– Давай воздух.

– Даю…

Он быстро завел компрессор.

Работалось в этот день из рук вон плохо: то в буровые молотки не поступал воздух и приходилось газовым ключом рассоединять и прочищать трубы, то с оглушительным выстрелом с вентиля соскакивал шланг и Симакин голыми руками на морозе водворял его на место. Но, даже когда компрессор исправно тарахтел, Симакин не находил себе места. Закинув руки за спину, он расхаживал возле будки, маленький, толстенький, и Юрка не смог удержаться. «Наполеон перед битвой у Бородина!» – сказал он и отбежал в сторону: у него уже был некоторый опыт.

Во время обеда Симакин совал в печурку поленья и молчал.

– Решил поститься? – спросил Зимин.

– Забыл, – буркнул компрессорщик.

Где уж ему сегодня было просить жену приготовить обед! И не позавтракал даже.

– Держи! – Гришаков протянул кружку молока.

Симакин взял.

Тут же ему дали хлеба, отрезали кусок колбасы.

Но приняться за еду он не успел. Скрипнул снег, и в обогревалку вошел мальчишка в не по росту длинной стеганке и шапке с торчащими в стороны ушами.

На нем были подшитые валенки, большие, высокие, не по ноге, и было странно, что они не соскакивали. Как глянул на мальчишку Симакин, так рука его с кружкой молока опустилась на колено.

– Твой? – спросил Зимин.

– Мой. – По тому, как компрессорщик произнес это, бригадир обо всем догадался.

Шурка подал ему мешочек, затянутый ремешком:

– Мамка велела…

Симакин взял мешочек и дернул ремешок.

Быстрыми глазами Шурка оглядел незнакомых людей.

– Шагай сюда, – Юрка подвинулся на ящике, – к огоньку.

Но Шурка не сел. Он стал ходить по домику, оглядывая грубые нары у стенки, противни для промывания перфораторов, кайлы и кувалды в углу. Увидев за деревянной перегородкой большие бумажные кули, он заинтересовался. Верхний куль был надорван, в нем виднелся какой-то желтоватый порошок. Заметив, что Шурка удивленно уставился на куль, Андрей взял щепотку порошка и, как привередливая хозяйка пробует муку, растер ее в пальцах.

– Хороша? – спросил он у мальчишки.

– А что это такое?

– Разве не видишь? Мучица…

– А на кой она вам? – Шурка недоверчиво улыбнулся.

– Ну и вопрос, – сказал Андрей. – Слушай, Лукич, что это у тебя парень такой малограмотный: спрашивает, зачем мука!

Симакин не отозвался. Он сидел в другом углу и хмуро обгладывал заячью ножку.

– Понимаешь ты, – продолжал Андрей, – эта мука очень питательная. Как намерзнемся да наголодаемся на скале, блинчики из нее на сковородке печем. Пальчики оближешь! Может, угостить тебя? Век не забудешь…

Бурильщики заулыбались.

Особое расположение к мальчишке почувствовал Юрка, сам еще наполовину мальчишка. Он примерил на лицо Шурки респиратор и приказал: «Дыши, пацан!» Шурка засопел носом, задвигал щеками, вырвался из его рук и закружился по обогревалке, заглядывая каждому в лицо. Потом Юрка выклянчил у Гришакова – ох и скуп же был он на «взрывматериал»! – кусочек бикфордова шнура, толстого, черного, с пороховой ниткой внутри, поджег его и держал в руке до тех пор, пока тот, шипя и брызгаясь, не догорел до пальцев, и бросил его на печурку.

Шурка был в восторге.

– Еще! – крикнул он, взмахнув длинными рукавами стеганки.

– Хочешь в классе поджечь? – спросил Зимин.

– Ага! – блеснул глазами Шурка. – Вот смеху будет!

Симакин перестал сосать в своем углу заячью косточку и мрачно посмотрел на Шурку.

– Дядя Коля, – сказал Зимин, – у тебя глина для запыжовки шпуров не кончилась?

– Да осталось немного, – ответил взрывник.

– Давай ведро.

Гришаков подвинул ногой железную бадейку.

– Вот что, – сказал Зимин Шурке, – хочешь быть взрывником? Я так и знал. Так вот тебе задание: сбегай и достань нам глины. Хоть умри, а достань. Понял? Чтобы из пробуренных в скале скважин взрывчатка не вылетала, а ломала камень, их нужно хорошенько забить «огурцами» из глины. Ясно?

– Ясно! – отчеканил Шурка и даже приложил руку к ушанке.

– Выполняй.

– Есть выполнять!

Тут в разговор вмешался Юрка:

– Я ему покажу, где легче брать. У нас с Федором есть свой маленький карьер. Зачем напрасно в снегу копаться? Попробуй узнай, где скала, где земля, а где глина.

– Это он сам решит, – сказал Зимин.

Шурка убежал, захватив ведро, ломик, лопатку и кайлу.

– Ну и парень у тебя, – сказал Зимин, – у меня двое, еще от земли не видно, а выросли бы такими, как твой, – других и не пожелаю…

– Хорош, когда спит, – буркнул Симакин.

– Нет, я не шучу! Ему сколько? Одиннадцать, не больше, а уж видно, что человек… Ну, а если и есть какие грешки, тут уж ты ушами не хлопай, отец. Убедить можно, поймет. Душа у него человечья.