Куда исчез Гитлер, или Военные тайны ХХ века - Михаил Лещинский

Если понадобится, дать деньги на лечение в лучших клиниках Европы.

По нашей просьбе их привез в Москву Эдд Артис – один из ветеранов вьетнамской войны. Они привезли с собой врача, который должен был осмотреть его. В тот же день мы поехали в подмосковную клинику. Они захватили с собой массу мелочей, которые он любил и которые бы напомнили ему о доме и близких.

Дочь Хилари с Библией в руках бросилась ему на шею: папочка, папочка, наконец-то я тебя нашла. Но он оттолкнул и дочь, и жену и с воплями «Изыди, Сатана» убежал в палату: «Моя жена давно умерла на электрическом стуле. Вы – агенты КГБ».

Персонал – врачи, сестры, нянечки, наблюдавшие эту душераздирающую сцену, рыдали. Он не захотел говорить ни с женой, ни с дочерью, ни с Эддом Артисом: «Уходите, я никуда не поеду».

Вместе с его близкими мы пытались выйти на чиновников КГБ, чтобы ему вернули документы, сотрудников американского посольства, чтобы они посодействовали его выезду в любую другую страну, кроме США. Консул сказал, что в его стране существует закон о свободе личности и без письменного согласия самого Гамильтона с изложением обстоятельства своего поступка, они не могут решить этот вопрос положительно…

Из интервью с Эддом Артисом: – Мне очень тяжело. Я приехал, чтобы помочь, но ничего не могу сделать. Он не хочет верить, что его жена и дети живы. Я не знаю, что делать, – это причиняет мне боль. Это трагедия. Люди разбили все вдребезги. Он потерялся в канцелярских бумагах и бездушии чиновников. Я понял, как можно пропасть, когда в деле замешано КГБ. Мое правительство посчитало, что он находится там, где хотел быть. Сейчас я думаю о том, что аналогичная судьба могла постигнуть наших военнопленных в Азии и ваших в Афганистане. После того, что я увидел здесь, я совсем в этом не сомневаюсь. Гамильтон очень интеллигентный человек. После почти сорока лет психушки он, конечно, болен. Но врач, который приехал с нами, сказал, что еще возможно помочь, улучшить его состояние – ведь он будет с родными людьми. Он не верит всем нам после стольких лет обмана. И все-таки я, как и вы, надеюсь на счастливый конец…

Но мы все ошибались. Счастливого конца не было. После наших настойчивых попыток помочь, свидания с родственниками, репортажа в программе «Время» (мы сочли нужным сделать его) несчастного срочно перевели в больницу Кащенко.

Это было в 1992 году. Все тщательно скрыли не только от близких, но и от нас. Вывезли тайно. Впору было все начинать сначала…

Пока мы искали, куда человек исчез, этого не знал даже главный врач больницы, в которой Гамильтон провел столько лет, визы у жены и дочери кончились. Они уехали в шоке и страданиях.

Прошло еще несколько месяцев, пока нам удалось узнать, куда именно упрятали Гамильтона, где провел последние годы своей жизни этот талантливый, одаренный, образованный человек, который отважился приехать в нашу страну в поисках справедливости. Периодически мы звонили в 25-е Отделение, где он находился, наводили справки о его состоянии, иногда носили передачи, но принимал ли он их – не известно.

…Он умер 11 ноября 1997 года в возрасте 78 лет. Лечащий врач сказала, что звонили в американское посольство, но они отказались хоронить его, а тем более сообщать об этом близким. Только поспешно приехали, чтобы забрать все его дневники. КГБ это было уже не нужно. В больничном морге нам назвали людей, которые «проводили» его в последний путь – без гроба, без одежды, без отпевания. Он погребен, если это можно назвать погребением, на «перенаселенном» пограничном кладбище, где-то у ограды вырыли яму, чем-то прикрыли покойника, закопали и сровняли землю. У этой «могилы» нет адреса. Нет креста. Нет хоть какой-нибудь дощечки с его настоящим именем. Да и зачем? Этот человек провел в нашей стране лучшие годы своей жизни даже без права переписки. И никто никогда не придет на место, где должна была бы быть его могила…

Кажется, у Александра Кушнера есть такие печальные и скорбные строки: «Времена не выбирают. В них живут и умирают».

Бутово. Когда палачи повторяют путь своих жертв

Если зовет своих мертвых Россия,

Значит не все у нее хорошо…

Слышали вы когда-нибудь о таком местечке в пригороде Москвы – Бутово? Когда несколько лет назад первый раз приезжала я сюда, кроме печально известной Сухановской тюрьмы, никто ни о чем особенном здесь не знал: ни о подземных тоннелях, ни о страшных подземных сооружениях, ни о спецполигонах. Кроме тех, естественно, кто там работал. Кругом были старенькие, времен царя Гороха, деревеньки с серыми покосившимися избами, слепыми окошками да чахлыми палисадниками. Иногда к полуразвалившимся магазинчикам подходили люди: испуганные, безликие, кое-как одетые. Поискала глазами школу, да так и не выглядела. Не дай бог жить в таком местечке. Только подумала, а тут откуда ни возьмись – тетка выскочила. Поздоровались.

– Весело у вас тут…

– Ой, и не говори…

– А что это за казематы такие, откуда вы со связками ключей выскочили?

– А это, скажу тебе по секрету, не болтай только никому, от шкафов, в которых хранится добро всякое: меха, шелка, костюмы, драгоценности – да чего там только нет! Это еще с 1930-х да 1940-х годов осталось, когда сюда много арестованных свозили. Их это добро и есть… Многое уже растащили местные да московские начальники. Приедут на черной машине, мне под нос бумажку с печатями сунут: открывай, мол, нам положено. Открываю и иду с ними, а сама поглядываю: роются в огромных самодельных шкафах, грубо сколоченных ящиках, вытаскивают что-то, в сумки свои складывают. Пиши расписку, говорю: кто такой, что взял? А он в ответ: свое, мол, беру, мне разрешено. Бывает, Бога молю, чтобы обошлось. Я ж человек маленький, где ж еще тут работу найдешь? Разве что в тюрьме?

– А что за тюрьма тут была? – спросила я, а женщина в ответ креститься начала, на глазах слезы…

– Не знаю я, что за люди были, да только жалели их. За что м у ку приняли? Бывает, встретишь в наших закутках человека, а он дрожащим голосом просит конверт с письмом в ящик бросить, да только не здесь, а где-нибудь подальше, чтобы перехватить не могли. Никогда не отказывала, ведь семьи, дети, жены ничего о них не знали. Хоть какую-то весточку отправить. Тюрьма да склады с добром, что я сторожу, вот и все наши достопримечательности…

Прошли годы, и вновь угораздило меня в эти места попасть. Да только поначалу не узнала ничего: вместо полусгнивших сереньких избушек новые дома поставили, веселенькие заборы, колодцы-журавли, садики с огородами ухоженные. На скамеечках у резных ворот людишки сидят, семечки лузгают да шелуху в целлофановые пакетики собирают. Вот диво-то!

У одного из домов на скамеечке благообразный такой старичок сидит, прутиком по песку чертит. Господи, да это ж старый знакомый! В прошлый еще приезд виделись. Постарел, конечно, голова вся белая стала.

– Добрый день, дедуля!

– Ой, да я ж тебя знаю, девица. Сколько лет прошло, а помню…

– И я помню. Как дела? На пенсии уже?

– Да какая пенсия? Семью кормить надо. Все еще шоферю. Платят неплохо.

– А что возите?

– Да здесь ведь испокон века вся работа при МВД да КГБ. Вот и я к ним давно приписан. Вожу на автобусе людей. Рядом с КГБ Варсонофьевский переулок есть. Вот оттуда и вожу. В день пару рейсов делаю. Я и раньше, после войны, тем же маршрутом ездил на своей полуторке. Тоже с людьми дело имел. Говорили, что в переулке этом во дворе здание было вроде больницы. То ли там арестантов лечили, то ли испытывали на них разные яды и лекарства. Его с главным домом на Лубянке соединял подземный ход. По нему людей и доставляли в эту «больницу». А оттуда пути назад уже не было: либо сразу на тот свет, либо ко мне пассажирами. А привозил я их к воротам, что были в конце моей улицы в Бутово. За раз человек 50. За воротами музыка гремела. Так их встречали. А на самом деле выстрелы заглушали.

На задах деревни пятиэтажки из красного кирпича построили со всеми удобствами. Деревенские быстро поняли для кого: офицеры там с семьями жили. Детей растили, с женами миловались, а рядом на полигоне людей расстреливали. Все удобно, все рядом. Не из Москвы же расстрельные команды возить. Народ-то правильно говорит: хорошая молва в сундуке лежит, а плохая по дорожке бежит.

Да что ж это за место такое проклятое: как ни приедешь, с кем ни поговоришь – все ужасом заканчивается. Наслушаешься, насмотришься, да и подумаешь невольно: здесь бы тоже уместна была библейская мудрость, которую широко и цинично использовали фашисты в своих концлагерях: каждому – свое.

А все ж тянуло сюда, было какое-то ощущение незаконченного дела, не до конца исполненного обета. И предчувствия не обманули: самое страшное было впереди.

В третий раз я приехала сюда благословенной летней порой. Машину оставили на краю деревни, а сами пошли пешком через прозрачные перелески, узкие веселые речушки. Грибники с полнехонькими корзинками стали попадаться, птички поют, собачонки у хозяйских ног крутятся. У кого-то приемник на шее – музыка хорошая. Божья благодать, если забыть, зачем я здесь.